Глава 3

 Уик-энд Джулия провела с сыном и, воспользовавшись теплой погодой, подарила ему обещанное путешествие в Диснейленд, добавив в качестве премии экскурсию по киностудии «Юниверсал».

 Брэндон быстро приспособился к смене часовых поясов, гораздо быстрее, чем она, но, входя утром понедельника в здание школы, они оба нервничали. После беседы с директором Брэндон, изо всех сил старавшийся держаться мужественно, отправился в класс, а Джулия, заполнив множество бланков, пожала директору руку и, только добравшись до дома, дала себе волю и разревелась.

 В десять утра, смыв следы слез и подкрасившись, с диктофоном и блокнотом в портфеле, она звонила в колокольчик парадной двери главного дома. Через пару секунд Треверс открыла дверь и недовольно хмыкнула.

 – Мисс Бенедикт ждет вас в кабинете:

 – С этими словами Треверс развернулась и направилась к лестнице, показывая дорогу.

 Кабинет находился в центральном крыле дома. Вся его передняя стена представляла собой огромное окно, вдоль трех других тянулись стеллажи, заполненные свидетельствами долгой карьеры Евы: статуэтками, почетными знаками, фотографиями, афишами и памятными вещицами.

 Джулия узнала белый кружевной веер из одного фильма; красные лодочки на шпильках, в них Ева играла певичку из салуна в другом; тряпичную куклу, которую она прижимала к груди в роли матери, разыскивавшей пропавшее дитя.

 Джулия также заметила, что кабинет – роскошно обставленный антикварной мебелью, с шелковыми обоями и ковром с высоким мягким ворсом – далеко не так опрятен, как остальные помещения. На полу у письменного стола красного дерева, за которым сидела Ева, громоздились сценарии и журналы. На столике начала восемнадцатого века – полупустая кофеварка. Рядом с телефонным аппаратом – полная окурков пепельница.

 – Пусть подавятся своим почетным приглашением, – прорычала Ева в трубку, жестом пригласив Джулию войти, и глубоко затянулась сигаретой. – Плевать мне на хорошую рекламу, Дрейк. Я не полечу в захолустье на паршивый обед с бандой проклятых республиканцев… Может, для кого-то столица нации, но для меня – захолустье. И я не голосовала за этого простофилю. – Она сердито фыркнула, забарабанила сигаретой по трупикам остальных. – Найдешь выход. За это я тебе и плачу. – Повесив трубку, Ева указала Джулии на кресло. – Политика – для идиотов и плохих актеров.

 Джулия села и пристроила портфель рядом с креслом.

 – Я могу процитировать вас? Ева улыбнулась:

 – Вижу, вы готовы к работе. Я решила провести первый тайм в деловой обстановке.

 – В любом месте, где вам удобно. – Джулия взглянула на гору сценариев. – Отвергнутые?

 – В одной половине мне предлагают роль чьей-то бабушки, в другой хотят, чтобы я оголилась. – Ева пнула сценарии ногой, и они обрушились на ковер лавиной несбывшихся грез. – Хороший сценарист стоит огромных денег.

 – А хороший актер? Ева рассмеялась.

 – Знает, как превратить булыжник в золото. – Увидев, что Джулия поставила на столик диктофон, Ева приподняла брови. – Что подлежит оглашению, а что не подлежит, решать буду я.

 – Естественно, – согласилась Джулия и мысленно добавила: «А я постараюсь добиться разрешения на все, что мне понадобится». – Я не обманываю доверие, мисс Бенедикт.

 – Все обманывают рано или поздно. – Ева взмахнула узкой ладонью с длинными пальцами, украшенными единственным огромным рубином. – Прежде чем раскрывать свои секреты, я хотела бы побольше узнать о вас… не ту чепуху, что пишут в подборках для печати. Ваши родители?

 Более раздраженная отсрочкой, чем допросом, Джулия сложила руки на коленях.

 – Они оба скончались.

 – Братья, сестры?

 – Я – единственный ребенок.

 – И никогда не были замужем.

 – Не была.

 – Почему?

 Несмотря на легкий укол боли, Джулия ответила ровно, спокойно:

 – Не хотела.

 – Я выходила замуж и разводилась четырежды и, исходя из собственного опыта, не могу рекламировать институт брака, но мне кажется, что одной очень сложно воспитывать ребенка.

 – В этом есть свои плюсы и минусы.

 – Например?

 Вопрос застал Джулию врасплох.

 – Все решения зависят только от меня.

 – Это плюс или минус?

 Слабая улыбка тронула губы Джулии.

 – И то и другое. – Она вынула из портфеля блокнот и карандаш. – Вы можете уделить мне сегодня только два часа, поэтому я хотела бы начать работать. Естественно, я знаю о вашем прошлом то, что было опубликовано. Вы родились в Омахе, второй из трех детей. Ваш отец был торговцем.

 – Коммивояжером, – уточнила Ева, когда Джулия включила диктофон. – Я всегда подозревала, что по центральным равнинам разбросаны мои сводные братья и сестры, и действительно, ко мне много раз обращались люди, претендующие на родство и надеющиеся на подаяние.

 – Как вы к этому относитесь?

 – Это была проблема моего отца, не моя. Случайность появления на свет не дает права на незаработанное. – Ева переплела пальцы, откинулась на спинку стула. – Я собственными силами добилась успеха. Думаете, кто-нибудь из этих людей вспомнил бы о Бетти Беренски из Омахи? Ева Бенедикт – совсем другая песня. Я оставила позади Бетти и кукурузные поля, когда мне было восемнадцать лет, и с тех пор не оглядывалась. Я не верю в жизнь прошлым.

 Достойная философия. Джулия с удовольствием почувствовала волнение, всегда сопровождавшее зарождение близости – залог успеха ее работы.

 – Расскажите мне о вашей семье. В какой атмосфере росла Бетти?

 Ева расхохоталась:

 – О, моя старшая сестра придет в ужас, когда прочитает, что я назвала нашего отца бабником. Но от правды никуда не денешься. Папочка регулярно удирал из дома продавать сковородки и кастрюли, но всегда возвращался, и неизменно с подарками для своих дочурок: шоколадками, носовыми платками или лентами. Он был крупный красивый мужчина, румяный, усатый, черноволосый. Мы его обожали. Но мы прекрасно обходились без него пять дней в неделю.

 Ева выдернула из пачки новую сигарету и прикурила.

 – По субботам мы стирали его белье. От его рубашек несло духами, но именно по субботам моя мать начисто теряла обоняние. Никогда я не слышала от нее ни единой жалобы. Она не была трусихой, просто молчала, смирившись с неверностью мужа. Мне кажется, она знала, что любит он только ее. Когда она умерла, совершенно неожиданно – мне было шестнадцать, – отец никак не мог утешиться. Он оплакивал ее пять лет… до самой своей смерти. – Ева умолкла, подалась вперед. – Что вы там пишете?

 – Наблюдения. Впечатления.

 – И что вы увидели?

 – Что вы любили отца и были в нем разочарованы.

 – А если я скажу, что это бред собачий? Джулия постучала карандашом по блокноту. Да, взаимопонимание необходимо. И баланс сил. Иначе ничего не получится.

 – Тогда мы обе зря теряем время.

 После недолгого молчания Ева потянулась к телефону.

 – Я закажу еще кофе.

 К тому времени, как Ева закончила инструктаж кухонного персонала, Джулия решила держаться подальше от семейной темы, пока они не познакомятся получше.

 – Вам было восемнадцать, когда вы впервые приехали в Голливуд. Совсем одна. Прямо с фермы, можно сказать. Мне интересно, что чувствовала юная девушка из Омахи, когда вышла из автобуса в Лос-Анджелесе?

 – Волнение, любопытство.

 – И никакого страха?

 – Я была слишком молода, чтобы бояться. Слишком нахальна, чтобы думать о неудачах. – Ева встала и зашагала взад-вперед по кабинету. – Шла война, наших парней отправляли на кораблях в Европу, где они сражались и погибали. У меня был кузен, чудесный парень. Он вступил в военный флот… и вернулся в гробу. Его похоронили в июне. В июле я собрала вещи. Я вдруг поняла, что жизнь может быть очень короткой и очень жестокой. Я не хотела больше терять ни секунды.

 Треверс внесла кофе.

 – Поставь там. – Ева указала на низкий столик перед Джулией. – Девочка нальет.

 Джулия налила. Ева взяла чашку с крепким черным кофе.

 – Я была наивной, но отнюдь не глупой. Я сознавала, что придется приносить жертвы, терпеть лишения, одиночество. Вы понимаете?

 Джулия вспомнила, как – восемнадцатилетней – лежала на больничной койке, прижимая к себе крохотного беспомощного младенца.

 – Да, я понимаю.

 – Я вышла из автобуса с тридцатью пятью долларами в кармане, но голодать не собиралась. Мой альбом был набит фотографиями и газетными вырезками.

 – Вы работали манекенщицей?

 – Да, и немного играла в театре. В те дни киностудии рассылали «разведчиков талантов», но это делалось в основном ради рекламы. Я прекрасно понимала, что скорее наступят заморозки в аду, чем такой «разведчик» найдет меня в Омахе… Итак, я приехала в Голливуд, поступила официанткой в дешевую закусочную, пару раз снялась в массовке на студии «Уорнер бразерс». Главный фокус заключался в том, чтобы тебя видели: на съемочной площадке, в буфете киностудии, где угодно. Я стала добровольной помощницей в солдатском клубе «Голливуд кэнтин». Не бескорыстно и не с мыслями о добрых делах, а чтобы общаться с кинозвездами. Я думала только о себе. Вы считаете это бессердечием, мисс Саммерс?

 Джулия не верила, что ее мнение может иметь какое-то значение, но тщательно обдумала ответ.

 – Нет. Я скорее считаю это практицизмом.

 – Пожалуй. Честолюбие требует практичности. У меня кружилась голова, когда я смотрела, как Бетт Дэвис разливает кофе, а Рита Хейворт подает сандвичи. И я была частью всего этого… и там я встретила Чарли Грея.

 

 Прокуренное помещение было пропитано запахами черного кофе, духов и лосьонов после бритья. Оркестр знаменитого Харри Джеймса наяривал джаз, заглушая разговоры и смех. После полной смены в закусочной и долгих часов преследования рекламных агентов ноги Евы в тесных неновых туфлях, купленных по случаю, молили об отдыхе, но она делала все возможное, чтобы усталость не читалась на ее лице. Никогда не знаешь, кто из великих случайно заметит тебя, а Ева была абсолютно уверена, что, как только ее заметят, начнется ее восхождение к вершине.

 Музыканты заиграли что-то сентиментальное, мужчины в солдатских кителях и дамы в вечерних платьях слились в томительных объятиях.

 Мечтая о передышке, Ева с улыбкой налила кофе еще одному юному солдату…

 – Уже неделю я вижу вас здесь каждый вечер. Ева подняла глаза. Высокий узкоплечий мужчина в сером костюме из шерстяной фланели. Зачесанные назад светлые волосы открывают худое лицо. Большие карие глаза печальны, как у бассета.

 Ева узнала его и улыбнулась еще ослепительнее. Он не был суперзвездой – Чарли Грей неизменно играл приятелей главных героев, – но его имя было известно. И он заметил ее.

 – Все мы стараемся внести свой вклад в победу, мистер Грей. – Ева изящно откинула с лица длинные черные волосы. – Кофе?

 – Пожалуйста. – Он облокотился о стойку бара, вынул пачку «Лаки страйк», закурил. – И хотелось бы поболтать с самой хорошенькой девушкой в клубе.

 Ева не покраснела. Она могла покраснеть, если бы захотела, но решила сыграть роль умудренной опытом женщины.

 – Мисс Хейворт на кухне.

 – Мне нравятся брюнетки.

 – Ваша первая жена была блондинкой. Чарли ухмыльнулся:

 – И вторая тоже. Вот почему мне нравятся брюнетки. Как вас зовут, красотка?

 Она уже выбрала имя. Взвешенно, тщательно.

 – Ева Бенедикт.

 Он решил, что раскусил ее. Юная, восторженная, ожидающая своего шанса.

 – И вы хотите сниматься в кино.

 – Нет. – Глядя ему прямо в глаза, Ева вынула из его пальцев сигарету, затянулась, выдохнула дым и вернула ему. – Я буду сниматься в кино.

 То, как она это сказала, то, как она выглядела, когда сказала это, заставило его изменить первоначальное мнение. Заинтригованный, он поднес сигарету к губам и ощутил еле заметный ее вкус.

 – Как давно вы в городе?

 – Пять месяцев, две недели и три дня. А вы?

 – Чертовски давно. – Его всегда привлекали бойкие на язык, опасные на вид женщины. Он внимательнее взглянул на нее, и от одного взгляда на тело, туго обтянутое скромным синим костюмом, его кровь вскипела, а когда он увидел в ее глазах веселое понимание, то понял, что хочет ее. – Потанцуем?

 – Я должна разливать кофе еще час.

 – Я подожду.

 Грей отошел, а Ева целый час волновалась; не переиграла ли она или недоиграла. Она вспоминала каждое слово, каждый жест. Весь этот час она разливала кофе, флиртовала с юными рядовыми и ослепительно улыбалась, хотя нервы ее были натянуты как струны. Когда смена закончилась, Ева с нарочитой беспечностью вышла из-за стойки.

 – Ну и походочка! – воскликнул тут же оказавшийся рядом Чарли, и Ева вздохнула с облегчением.

 Они вышли на танцплощадку, его руки скользнули на ее талию и оставались там почти час.

 – Откуда вы? – прошептал Чарли.

 – Ниоткуда. Я родилась пять месяцев, две недели и три дня тому назад.

 Он засмеялся, потерся щекой о ее волосы.

 – Не усугубляйте. Вы и так слишком молоды для меня. – Боже, ему казалось, что он обнимает саму чувственность… жаркую, трепещущую чувственность. – Здесь очень жарко.

 – Я люблю жару. – Ева откинула голову и испытала на Чарли новую тщательно отработанную улыбку: губы чуть раскрыты, ленивый взгляд из-под полуприкрытых век. – Но если хотите проветриться, мы можем прокатиться.

 Он вел машину быстро и чуть рискованно, иногда отвинчивал крышечку серебряной фляжки с бурбоном и прикладывался к ней. Ева со смехом отказывалась и потихоньку позволяла ему выуживать из нее информацию – только ту, что считала необходимой… Она еще не нашла агента, но участвовала в массовке в «Тернистом пути»… Большую часть зарабатываемых денег она тратит на уроки актерского мастерства. Это инвестиции в ее будущее. Она хочет работать профессионально… Она станет звездой…

 Ева расспрашивала его о работе – не о ярких звездах, с которыми он снимался, а о нем самом. Чарли выпил достаточно, чтобы клюнуть на лесть, и в нем проснулось желание защищать ее. А когда подъехали к ее пансиону, он уже был безумно влюблен.

 – Детка, ты же как овечка в лесу. Тут полно волков, которым не терпится откусить кусочек. Ева откинула голову на спинку сиденья.

 – Никто меня не укусит… пока я не позволю. – Когда Чарли нагнулся поцеловать ее, она уклонилась, как только его губы скользнули по ее губам, и открыла дверцу. – Спасибо, что подвезли. – Пригладив волосы, она подошла к парадной двери обветшалого серого строения и улыбнулась через плечо. – Пока, Чарли.

 Цветы доставили на следующий день – дюжину красных роз, над которыми ворковали все обитательницы пансиона. Расставляя розы в одолженной вазе, Ева думала о них не как о цветах, а как о своем первом триумфе.

 Чарли водил ее на приемы. Ева меняла свои продуктовые талоны на ткани, шила платья, считая это также вложением капитала, и старалась, чтобы платья были чуть-чуть маловаты. Она не видела ничего дурного в том, чтобы использовать для достижения цели свое тело. В конце концов, это ее собственное тело.

 Огромные дома, армии слуг, шикарные женщины в мехах и шелках; как и роскошные рестораны, не внушали ей благоговейного трепета. И очень быстро выяснилось, что в дамских комнатах можно узнать многое: на какую роль ищут исполнителя, кто с кем спит, кто из актрис в простое и почему. Ева слушала, смотрела, запоминала.

 Когда впервые увидела в газете свою фотографию, где она была запечатлена вместе с Чарли, то провела целый час, критикуя свои осанку, прическу, выражение лица.

 Ева ничего не просила у Чарли Грея и держала его на почтительном расстоянии, что давалось им обоим со все большим трудом. Она знала, что, стоит ей только намекнуть о кинопробах, он тут же поможет. И она знала, что он хочет с ней спать. Да, ей нужны были пробы, да, она хотела спать с ним, но она прекрасно сознавала, как важно выбрать подходящий момент.

 Накануне Рождества Чарли устраивал прием в своем большом особняке в Беверли-Хиллз. По его просьбе Ева приехала пораньше. Красный атлас стоил ей недельного пайка, но она не жалела. Платье с глубоким декольте обтягивало ее, как вторая кожа. Она даже осмелилась сделать с одной стороны высокий разрез и – более того – заколоть его сверху булавкой с искусственными бриллиантами, привлекая взгляды.

 – Ты великолепна. – Чарли, встретивший ее в холле, коснулся пальцами ее обнаженных рук. – У тебя нет накидки?

 Ее финансы не позволяли такой роскоши.

 – У меня горячая кровь, – ответила она и протянула ему маленький пакет, перевязанный ярко-красной лентой с бантом. – Счастливого Рождества.

 Внутри был тоненький зачитанный томик стихов Байрона. Впервые за все время их знакомства Ева почувствовала себя глупо и неуверенно.

 – Я хотела подарить тебе что-то свое, – объяснила она и стала неловко копаться в сумочке в поисках сигарет. – Я понимаю, это мелочь, но…

 Чарли взял ее дрожащие руки в свои.

 – Это очень много. – Невыразимо тронутый, он провел пальцами по ее щеке. – Впервые ты подарила мне частичку себя. – Когда их губы соприкоснулись, она почувствовала его желание и, позволив себе поплыть по течению, обняла его. Раньше ее целовали только мальчишки. Сейчас ее целовал мужчина, опытный и изголодавшийся. Его пальцы скользили по атласу, распаляя кожу.

 О, да, думала Ева, она тоже его хочет. Подходящий момент или нет, но их обоюдное желание достигло предела… Она осторожно отстранилась и, выдавив улыбку, сказала:

 – В праздники я становлюсь сентиментальной. Ева хотела лишь стереть губную помаду с его рта, но он схватил ее за запястье, прижался губами к ладони.

 – Пойдем со мной наверх.

 Ее сердце дрогнуло, чего она совсем не ожидала.

 – Не настолько сентиментальной. – Она с трудом совладала со своими чувствами. – Твои гости явятся с минуты на минуту.

 – К черту гостей.

 Ева рассмеялась, взяла его под руку.

 – Полно, Чарли. Я понимаю, ты хочешь меня трахнуть, но сейчас нальешь мне шампанского.

 – А потом?

 – Существует только «сейчас», Чарли. Наслаждайся моментом.

 Ева проскользнула в гостиную, где сверкала фонариками и цветными шарами огромная елка. Простая мебель, глубокие, удобные кресла. В огромном камине гудит огонь, с другой стороны – длинный бар красного дерева. Очень мужская комната, и за одно это Ева влюбилась в нее. Она села на высокий кожаный табурет, вынула сигарету.

 – Бармен, дама хочет выпить. – Пока Чарли открывал бутылку и разливал по бокалам шампанское, Ева изучала его. Почти красивый в смокинге, Чарли Грей все же не был ни Гейблом, ни Грантом. – Ты – хороший человек, Чарли. – Ева подняла бокал. – За тебя, за моего первого настоящего друга в бизнесе.

 – За настоящий момент, – сказал он, поднимая свой бокал. – И за то, как мы им воспользуемся. – Он вышел из-за стойки, взял из-под елки подарок и протянул ей. – Не так интимно, как Байрон, но когда я это увидел, то сразу подумал о тебе.

 Отложив сигарету, Ева открыла футляр. На черном бархате ослепительно сияло бриллиантовое колье с огромным кровавым рубином в центре. Бриллианты – в форме звезд, рубин – как слеза.

 – О боже, Чарли.

 – Только не говори, что я не должен был… Ева замотала головой:

 – Я никогда не стала бы лепетать банальности. – Но слезы подступили к ее глазам, к горлу поднялся комок. – Я хотела сказать, что у тебя изумительный вкус. Черт, я не могу придумать ничего умного. Оно потрясающее.

 – Как и ты, Ева. Когда стремишься к звездам, проливаешь и кровь, и слезы. Не забывай об этом. – Он надел колье на ее шею и застегнул. – Некоторые женщины рождены для бриллиантов.

 – Я знала, чувствовала, что я такая. Теперь я сделаю кое-что очень банальное. – Смеясь, Ева достала из сумочки пудреницу и изучила колье в маленьком квадратном зеркальце. – Боже мой, оно прекрасно. – Она повернулась на табурете, чтобы поцеловать Чарли. – Я чувствую себя королевой.

 – Я хочу, чтобы ты была счастлива. – Чарли обхватил ладонями ее лицо. – Я люблю тебя, Ева. – Он увидел, как мелькнувшее в ее глазах удивление быстро сменилось печалью, и, выругавшись про себя, уронил руки. – У меня есть для тебя кое-что еще.

 – Еще? – Ева попыталась произнести это как можно беспечнее. Она знала, что он хочет ее, что она ему очень нравится. Но любовь? Она не хотела, чтобы Чарли любил ее, потому что не могла ответить на его любовь. Более того, не хотела даже пытаться. Ее рука дрожала, когда она взяла свой бокал. – Очень трудно будет превзойти колье.

 – Если я знаю тебя так хорошо, как думаю, этот подарок будет гораздо ценнее. – Из нагрудного кармана он вынул листочек бумаги и положил на стойку рядом с ней.

 – «Двенадцатое января, десять утра. Пятнадцатый павильон», – озадаченно прочитала Ева. – Что это? Ключ к спрятанному сокровищу?

 – Твоя кинопроба.

 Ее щеки побледнели, глаза потемнели, губы задрожали. Она пыталась заговорить и не могла, только качала головой. Прекрасно понимая ее, Чарли улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз.

 – Да, как я и думал, для тебя это гораздо важнее бриллиантов.

 И он уже понимал, что, получив свой шанс, она скоро будет недосягаема для него.

 Ева очень осторожно сложила листок и убрала его в сумочку.

 – Спасибо, Чарли. Я никогда этого не забуду.

 

 – В ту ночь я осталась с ним, – тихо сказала Ева. Ее голос прозвучал хрипло, но в глазах не блеснуло ни слезинки. Теперь она проливала слезы только по приказу режиссера. – Он был нежен, невыразимо нежен и ошеломлен, когда обнаружил, что он у меня первый. Женщина никогда не забывает своего первого мужчину. Я не сняла колье. – Она засмеялась, отпила кофе. – Потом мы снова пили шампанское и снова занимались любовью. Я хотела бы думать, что дала ему в ту ночь больше, чем секс. В ту ночь и другие в те несколько недель, что мы были любовниками. Ему было тридцать два. Он честно сказал мне, хотя агенты скостили ему четыре года. Чарли Грей никогда мне не лгал. – Вздохнув, Ева отставила чашку, посмотрела на свои руки. – Он сам натаскивал меня к кинопробам. Он был прекрасным актером, недооцененным в свое время. Через два месяца у меня была роль в его следующем фильме.

 Молчание затягивалось, и Джулия отложила уже не нужный блокнот. Что-то произошло в это утро, что-то, чего она никогда не забудет.

 – … «Отчаяние» с Майклом Торрентом. Вы играли страстную злодейку, соблазнившую и предавшую молодого наивного адвоката, которого играл Торрент. Один из самых эротичных моментов в кино всех времен тот, когда вы вошли в его кабинет, сели на его письменный стол и стянули с него галстук.

 – У меня было восемнадцать минут экранного времени, и я выжала из них все возможное. Мне велели сыграть сексуальность, и я утопила их в сексуальности. Тот фильм не стал сенсацией – его иногда показывают по кабельному в три часа ночи, – однако я получила роль следующей шлюхи. Я стала секс-символом Голливуда и заработала студии кучу денег, потому что сама сидела на жалком контракте. Но я ни о чем не жалею. Я многое вынесла из того первого фильма.

 – Включая мужа.

 – Ах да, моя первая ошибка. – Ева пожала плечами, улыбнулась. – Господи, Майкл был безумно красив, но глуп, как пробка. В постели все было великолепно, но только попытаешься поговорить – дерьмо! – Она забарабанила пальцами по столу. – Чарли гораздо талантливее как актер, но у Майкла были лицо и фигура. До сих пор злюсь, что поверила, будто это ничтожество имел что-то общее с мужчинами, которых он играл.

 – А Чарли Грей… – Джулия пристально следила за выражением лица Евы, – покончил с собой.

 – У него были финансовые проблемы, карьера застопорилась, он застрелился в тот день, когда я вышла замуж за Майкла Торрента. Трудно поверить в случайное совпадение. – Ева спокойно встретила взгляд Джулии, в ее голосе не было никаких эмоций. – Сожалею ли я? Да. Чарли был один на миллионы, и я любила его. Не так, как он любил меня, но любила. Виню ли я себя? Нет. Мы сделали свой выбор. Чарли и я. Уцелевшие живут со своими ошибками. Не так ли, Джулия?