• О'Харли, #3

Глава 6

 Эту неделю никак нельзя было назвать спокойной и тихой, хотя Шантел провела много времени в постели. Кровать ее героини была большой, роскошной и украшена богатой резьбой. Она стояла на съемочной площадке в тон-ателье Д. Здесь должна была сниматься сцена первой брачной ночи Хейли, но не с человеком, которого она любила, а с тем, которого только хотела полюбить.

 Декораторы поставили в комнату ведерко с шампанским, повесили на спинку кресла соболиный мех и усыпали стол розами, которые надо было постоянно опрыскивать, чтобы они не завяли под ярким светом. На роль мужчины, за которого Хейли выходила замуж, был выбран дон Стерлинг, почти совсем незнакомый Шантел. Он получил эту роль благодаря своему облику и подходящему характеру. Во время заключительного чтения в паре с Шантел он был великолепен, но сегодня утром так сильно нервничал, что сцену пришлось репетировать не менее шести раз.

 Когда он обнимал Шантел, она чувствовала, как он напрягается. Она прервала репетицию, надеясь, что ей удастся помочь ему расслабиться.

 — Прошу прощения. — Она слегка пожала плечами. — Мэри, давай сделаем перерыв минут на пять. Я немного устала.

 — Даю вам десять минут, — сказала Ротшильд и, повернувшись к своему ассистенту, стала что-то с ним обсуждать.

 — Не хочешь выпить чашечку кофе? — Шантел взяла платье, которое ей протянули, и надела его, улыбнувшись Дону.

 — Лучше я в ней утоплюсь.

 — Нет, давай сначала выпьем кофе. — Она сделала знак Ларри и нашла два стула в относительно тихом уголке. Увидев, что Квин двинулся к ней, она покачала головой и наклонилась к Дону. — Это очень сложная сцена.

 — Да нет, совсем не сложная. — Дон взъерошил густые темные волосы.

 — Послушай, серии этого фильма снимаются в таком порядке, что у нас с тобой была пока только парочка сцен. Самое главное, ты должен помнить, что мы только что поженились и отправились в свадебное путешествие. — Она взяла чашку, принесенную Ларри. — Я о тебе ничего не знаю, но, мне кажется, гораздо легче ложиться в постель с человеком, которого связывает с тобой не одно лишь шапочное знакомство.

 Держа чашку в обеих руках, Дон сумел хмыкнуть.

 — Считается, что я актер.

 — Я тоже.

 — Ну, ты-то можешь сыграть эту сцену с закрытыми глазами. — Он отхлебнул кофе, но, издав недовольный звук, отставил в сторону. — По правде говоря, играть в паре с тобой для меня невыносимая пытка.

 Шантел подняла бровь, а Дон выдохнул и отвел глаза.

 — Когда мне позвонил мой агент и сообщил, что моей партнершей будешь ты, я чуть было не упал в обморок.

 — Да, в таком состоянии пылкой страсти не сыграешь. — Она накрыла его ладонь своей. — Послушай, ты ведь прекрасно читал свою роль. До твоего уровня не дотянул никто.

 — Но ведь это была сцена в мастерской Хейли, — он с удрученным видом взял свою чашку, — а не в постели.

 — Знаешь, я сыграла свою первую любовную сцену со Скоттом Бароном. С легендой Голливуда, самым сексуальным мужчиной в мире. Я должна была поцеловать его, а у меня от страха стучали зубы. Тогда он отвел меня в сторонку, купил мне бутерброд с тунцом и рассказал несколько историй, половину которых, я уверена, он просто выдумал. Но потом Скотт сказал мне очень важную вещь. Он сказал, что все актеры дети, а дети очень любят играть. И если мы будем плохо играть, то нам останется только повзрослеть и заняться какой-нибудь серьезной работой.

 Шантел заметила, как расслабились мышцы вокруг рта Дона.

 — Ну и как, это сработало?

 — Не знаю, что мне помогло — слова Скотта или бутерброд с тунцом, но мы вернулись на площадку и стали играть.

 — Ты украла у него фильм.

 Шантел улыбнулась:

 — Я слышала такие разговоры. — Отхлебнув кофе, она снова улыбнулась. — Но не надейся, что сейчас я позволю тебе украсть фильм.

 — Ты говоришь это, чтобы успокоить меня.

 Шантел вдруг превратилась в примадонну, достаточно было лишь слегка наклонить голову.

 — Не понимаю, о чем это ты.

 — У тебя репутация очень холодной и напористой женщины, — тихо проговорил он.

 — Я никогда не думал, что ты можешь быть такой милой.

 — Только смотри никому не говори об этом. — Поднявшись, она протянула ему руку. — Давай наконец займемся своим свадебным путешествием.

 Сцена прошла без сучка и задоринки. Квин не знал, что там Шантел сказала своему партнеру, но теперь он играл как надо. Квин был занят тем, что учился не напрягаться, когда Шантел кто-то обнимает, но сцена была сыграна с таким мастерством, что выработать в себе безразличие оказалось очень трудно.

 Освещение было подобрано так, чтобы казалось, что в комнате горят свечи. Шантел лежала в постели с Доном. Он был обнажен до пояса, а на Шантел была рубашка, доходившая до бедер. Камера нависала прямо над ними. Режиссер стояла на постели на коленях и говорила, что они должны делать. Когда включили камеру, Шантел и Дон повернулись друг к другу так, словно кроме них на земле никого больше не было.

 Квин подумал, что ей ничего не стоит изобразить пылкую страсть. Наблюдая за ее игрой, он задавался вопросом: а доступно ли ей вообще испытывать настоящие чувства? Она включала и выключала эмоции по команде режиссера, при этом напоминая великолепно сделанную куклу, очень красивую снаружи и пустую внутри.

 Но ведь он и сам обнимал ее. И чувствовал, как в ней загорается страсть. Он видел ее чувства, потребности, неуверенность. Может, она просто играла? Закурив сигарету, он напомнил себе, что ему до этого не должно быть никакого дела. Он не должен позволить ей завладеть его душой. Она всего лишь клиентка и больше ничего. И если она снова пробудит в нем какие-нибудь чувства. Что делала с завидной регулярностью, то он просто отойдет в сторону. Если мужчина потеряет над собой контроль и влюбится в нее, это будет настоящим самоубийством.

 Но когда он смотрел на нее, у него пересыхало во рту.

 Это всего лишь физическое влечение, сказал он себе. Или, если быть более точным, вожделение. Он не мог отрицать, что желать ее было так же естественно и легко, как переводить дыхание. Но он знал, что, когда держал ее в своих объятиях несколько часов назад, это было вовсе не влечение или вожделение.

 Значит, он еще способен испытывать сочувствие. Квин нашел свободный стул, но был слишком взвинчен, чтобы сидеть. Если бы он не мог успокоить напуганную и ранимую женщину и не испытывал к ней сочувствия, то считал бы себя последней скотиной.

 Но ведь это было не сочувствие, а гнев. От одной лишь мысли о том, что его женщине угрожают, он снова испытал приступ горячей, пузырящейся ярости. Его женщине, в этом-то все и дело. Чем дольше он с ней общается, тем легче ему считать ее своей.

 «Отступи назад, Доран, — велел он себе. — Да побыстрее». Если он не вернет себе контроль над собой, то влюбится в нее без памяти. Мужчина не может так долго задерживать дыхание.

 Он в сердцах сломал сигарету. Скорее бы завершился этот бесконечный день!

 Недавно пришло еще два письма, но он решил не показывать их Шантел. Тон посланий стал иным — не умоляющим, а почти ноющим. И это встревожило Квина гораздо больше, чем легкие угрозы, которые содержались в предыдущих письмах. Автор был на грани срыва. Если же он сорвется, то, Квин не сомневался, это будет похоже на извержение вулкана, стремительное и неудержимое. Поскольку терпение самого Квина подходило к концу, он надеялся, что это извержение не заставит себя ждать. Оно даст выход копившейся в нем ярости.

 — Так, на сегодня все. Не слишком веселитесь в выходные. Мы хотим видеть вас живыми и здоровыми в понедельник.

 Шантел в ночной рубашке сидела на краю кровати и о чем-то задумчиво беседовала с Доном. Квин ощутил приступ ревности. Откуда взялась эта ревность и почему, он не понимал. Квин всегда был человеком, который сам любил пожить и давал жить другим. Если женщина, с которой у него был роман, обращала свое внимание на другого мужчину, он считал, что это ее право. Никаких длительных связей, никакой боли, никаких проблем. Ему удавалось так жить многие годы. Никогда раньше он не испытывал такого резкого удара в живот при виде женщины, беседующей с другим мужчиной. Но сейчас он ощутил этот удар, и это ему совсем не понравилось. Не понравилась ему и собственная реакция. Не в силах сдерживать себя, он подошел к Шантел и рывком поднял ее на ноги.

 — Время для игр закончилось, — сказал он и потащил ее за собой.

 — Отпустите мою руку, — с ненавистью проговорила она, когда они подошли к трейлеру.

 Ларри бросился было к ней с платьем, но, увидев выражение лица Квина, отпрянул.

 — Заткнитесь.

 — Доран, я вас поняла, но если вы меня не отпустите, то я закачу такой скандал, который не приснится даже сумасшедшему. И вы будете много недель читать о нем в газетах.

 — Закатывайте.

 Она стиснула зубы.

 — Ну, в чем у вас проблемы?

 — В вас, леди. Для женщины, которая должна следить за каждым своим шагом, вы были ужасно разговорчивы с этим мальчиком.

 — Это Дона вы называете мальчиком? Ради бога, он мой партнер и далеко уже не мальчик. Он на два года старше меня.

 — От вашего вида у него задымились контактные линзы.

 — Неужели вам не надоело повторять одно и то же? — Она вырвала руку и сама распахнула дверь трейлера. — Если вы честно выполняет свою работу, то у вас должно быть досье Дона Стерлинга и вы должны знать, что он только что обручился с женщиной, за которой ухаживал два года.

 — И эта женщина находится в Нью-Йорке, очень далеко отсюда.

 — Я это знаю. — Когда она убрала с лица волосы, шелк ее рубашки мягко зашуршал. — Он мне сказал, что хочет успеть на ночной рейс, чтобы провести с ней выходные. Он влюблен в нее, Доран, хотя, как мне кажется, вы не понимаете значения этого слова.

 — Мужчина может любить другую женщину и в то же самое время желать вас.

 Она захлопнула дверь трейлера и оперлась на нее.

 — Да что вы знаете о любви? Что вы знаете о моем искреннем чувстве?

 — Хотите узнать это? — Он уперся ладонями в дверь по обе стороны от ее головы. Ее глаза расширились от ужаса, но она не пошевелилась. — Хотите узнать, какие чувства вы возбуждаете в мужчинах? Настоящие чувства, мой ангел, а не те, о которых написано в сценарии. Вы уверены, что вам этого хочется?

 Ее сердце билось где-то в горле. Ей безумно хотелось, чтобы он прижал ее к себе, затащил в постель, выпил до дна и измотал. Но это же безумие! Она не видела ничего, кроме бешеной ярости в его глазах. Если он ощущал по отношению к ней одну лишь ярость, то это не так плохо. Ей захотелось успокоить его.

 — Отпустите меня, — прошептала она.

 — Это хорошо, что вы меня испугались.

 — Я вас не испугалась.

 Он наклонился поближе:

 — Но вы вся дрожите.

 — Я дрожу от ярости. — Она прижала к двери влажные ладони.

 — Может, и от этого. А может, оттого, что вы не совсем уверены, что произойдет дальше. Об этом ведь нигде не написано, да. Шантел? И вам теперь совсем нелегко включаться и выключаться.

 — Пустите меня.

 — Потерпите немного. Я хочу узнать, что вы чувствуете сейчас. — Его тело крепко прижалось к ее телу. — Я хочу узнать, чувствуете ли вы вообще что-нибудь?

 Шантел поняла, что вот-вот потеряет голову; колени у нее подгибались. Если он сейчас дотронется до нее, обнимет и поцелует, она забудет обо всем на свете. Но разве могла Шантел сказать ему, что ощущает, поскольку то, что она ощущала, было против всех ее принципов? Ей хотелось, чтобы он обнимал ее, защищал, берег и любил. Но если она ему скажет об этом, он только усмехнется и просто возьмет все, что ему нужно. Ее уже один раз бросили, и она никогда, никогда не позволит, чтобы это повторилось.

 Шантел вздернула подбородок и подождала, когда его губы окажутся в нескольких сантиметрах от ее губ.

 — Вы ничем не лучше того человека, от которого должны меня защищать.

 Он отступил назад, словно получил пощечину. На его лице она прочитала изумление, и ей захотелось прикоснуться к нему. Но вместо этого она прижалась к двери и стала ждать, что он будет делать.

 — Оденьтесь, — сказал он и отвернулся.

 Когда она ушла, он достал из холодильника пиво. Она была права. Квин открыл бутылку и сделал два больших глотка. Он хотел напугать ее, ослабить и овладеть ею. На его условиях. Если бы он мог убедить себя, что то, что произошло между ними, было результатом холодного расчета, он поверил бы, что она для него ничего не значит.

 Он хотел сделать ей больно. Она лишила его душевного покоя, и он хотел нанести ответный удар. С помощью секса он хотел утвердить свое превосходство и отомстить ей за его бессонные ночи. Чувство недовольства собой было столь же непривычным и невыносимым, как и приступ ревности, который он ощутил ранее.

 Он приказывал себе сделать шаг назад, а вместо этого прыгнул вперед и шлепнулся в грязь. В своей жизни он совершал поступки и видел вещи, от которых другие потеряли бы дар речи или упали бы в обморок. Но сейчас, впервые в жизни, ему стало стыдно.

 Услышав, что она возвращается, он бросил бутылку в мусорное ведро. На ней были розовые полотняные брюки и жакет в цветочек. Она была холодной и сдержанной и ничем не напоминала ту тревожную, мятущуюся девушку, которую играла сегодня.

 Не говоря ни слова, она прошла мимо него и положила руку на ручку двери. Но прежде чем она отрыла дверь, Квин выругал себя.

 — Вы должны еще просмотреть несколько кадров, мягко сказал он. — Я не буду заглядывать в студию.

 Мгновение она молчала. Потом, когда ее гнев рассеялся, вздохнула. Она ужасно устала, ее вымотали бесконечные дубли.

 — Я уже просмотрела те, что снимались под дождем. Она повернула ручку двери, но его рука только крепче сжала ее.

 — Шантел… — Ему хотелось извиниться. Он никогда ни перед кем не извинялся, но ему было ужасно неудобно перед ней. Он очень хотел загладить свою вину, но слова не шли. — Ничего. Пойдемте.

 Они ехали домой в молчании, и его грызла совесть. Ничего, пройдет, уверял он себя. Это всего лишь одно из тех необычных ощущений, которые она в нем вызывала. Шантел выглядела измученной, хотя он помнил, что она была совсем другой. Да, она выглядела замечательно до того, как он…

 «Какого черта я забиваю себе голову подобными мыслями», — выругался он про себя. Он должен делать свою работу, и если он перешел границу, то больше никогда не повторит этой ошибки. И забудем об этом. Он проводит ее в дом, убедится, что все двери заперты, а сигнализация включена. Потом можно будет и отдохнуть. Надо прочитать отчет своего подчиненного, которого он отправил разыскивать магазин, где была приобретена бумага, хотя прекрасно понимал, что никакого магазина тот не найдет. Надо ждать, когда преследователь совершит какую-нибудь ошибку. До сих пор он действовал очень продуманно, несмотря на всю свою психическую неуравновешенность.

 Квин откинулся в кресле, когда лимузин проезжал в ворота, и пожалел, что не может сказать этого о себе.

 Он предпочитал действовать под влиянием момента. Выйдя из машины, он не сомневался, что будет делать дальше. Взяв Шантел за руку, он повел ее вокруг дома.

 — Что вы делаете?

 — Сегодня пятница, и мне надоело всю неделю торчать в доме. Мы поедем в город и где-нибудь поужинаем. Он остановился у своей машины и кивнул агенту, охранявшему сад.

 — А вам не приходило в голову, что мне не захочется ехать в город?

 — Вы поедете туда, куда поеду я. — Он открыл дверь и попытался усадить Шантел в машину.

 — Доран, я отработала в эту неделю шестьдесят часов и очень устала. Я не хочу идти в ресторан, где все посетители будут на меня пялиться.

 — А разве я предлагал вам пойти в ресторан? Садитесь в машину, ангел мой. Не надо показывать своего недовольства моему сотруднику.

 — Но я не хочу есть.

 — Зато я хочу. — Он легонько подтолкнул ее и закрыл дверь автомобиля.

 — Неужели никто никогда не говорил вам, что вы совершенно не умеете себя вести и вообще ужасный грубиян?

 — Мне постоянно твердят об этом.

 Он завел мотор и поехал по дорожке. Шантел взялась за ремень.

 — Если вы разобьете эту тачку вместе со мной, продюсеры отрежут вам голову. — Сказав это, она подумала, что именно этого он и заслуживает.

 — Нервничаете?

 — Нет, Доран, я не нервничаю, вы меня просто раздражаете.

 — Ну что ж, надо быть специалистом хоть в чем-то. — Он включил радио, и машину заполнил громкий пульсирующий рок.

 Шантел закрыла глаза и сделала вид, что не обращает на Квина никакого внимания.

 Когда машина остановилась, она даже не шевельнулась, решив демонстрировать ему полное безразличие. За окнами слышался рев машин, выезжавших за город на выходные. Она не имела ни малейшего понятия, где они, и сказала себе, что это ее не интересует. Квин открыл и закрыл свою дверь, но она не двинулась с места. Только открыла глаза.

 Она увидела, что он идет к маленькому ресторанчику быстрого питания, и еле сдержала усмешку. Ей это совсем не понравилось. Дома ее ждал бокал вина и хрустящий салат с травами, фирменное блюдо ее повара. Бог знает, что там Квин несет в этом белом пакете! «Я просто не буду ничего есть», — сказала она себе. Пусть он делает с ней что хочет, но есть она не будет.

 Закрыв глаза, она попыталась не обращать внимания на запахи, удивительно вкусные запахи, заполнившие машину. Он кинул на нее взгляд, улыбнулся и завел мотор.

 И снова она не знала, куда они едут, но вскоре почувствовала, что дорога начала петлять, а гул дорожного движения стал затихать. Она расслабилась во время спокойной поездки при свете заката и чуть было не уснула. Только сейчас она поняла, что ей необходимо было уехать куда-нибудь, забыть о своей работе и о своем доме, а может, и о самой себе. И Шантел была благодарна за это Квину, но дала себе слово, что никогда в этом не признается.

 Когда машина снова остановилась, она не двинулась с места. Ее распирало от любопытства, но она не открывала глаза. Ничего не говоря, Квин достал пакет и потряс его, чтобы запахи снова просочились наружу. Потом он вышел и закрыл за собой дверь.

 В желудке у Шантел заурчало, напомнив о том, что ничего кроме тарелки фруктов и сыра, которые она съела на ланч, в нем не было. Он мог бы заставить ее съесть что-нибудь точно так же, как заставлял ее делать то, что она не хотела. Но нет, подумала она, снова заводясь, он просто вышел из машины, чтобы быстренько уничтожить то, что лежит в его пакете, и оставить ее голодной.

 Открыв глаза, Шантел вышла из машины, с силой захлопнув дверь, и услышала, как этот звук отозвался долгим эхом. Она в изумлении огляделась.

 Они забрались так высоко в горы, как она еще ни разу ни забиралась. Внизу на много миль протянулся Лос-Анджелес, сверкавший огнями. Солнце садилось, и Шантел увидела, что небесный купол окрашен в разные цвета. Темно-синий уступал место голубому, а тот розовато-лиловому и розовому, и все это отливало золотом. Над головой зажглась первая звезда, которая терпеливо ждала, когда к ней присоединятся другие. В кустах свистел ветер, но город, который она так хорошо знала, казалось, наслаждался покоем.

 — Впечатляет, не правда ли?

 Она обернулась и увидела, что Квин стоит, опершись на гигантскую букву «Г». Да это же надпись «Голливуд», поняла она и чуть было не рассмеялась. Шантел так часто видела ее, что даже перестала замечать. Из города надпись выглядела белой, прочной и, наверное, бессмертной. Но вблизи, подобно городу, который она символизировала, казалась почти иллюзорной. Буквы были большими и прочными, но какими-то грязноватыми и неустойчивыми. У основания они кое-где были покрыты граффити.

 — Не мешало бы их подкрасить, — прошептала она.

 — Нет, так будет честнее. — Квин отшвырнул ногой банку из-под пива. — Подростки приходят сюда, чтобы напиться, и с успехом справляются с этим делом.

 Шантел наклонила голову:

 — А вы?

 — Ну, мне просто нравится открывающийся отсюда вид. — Он без усилия забрался на камни и уселся у основания буквы «Л». — И еще тишина. Если повезет, то здесь не услышишь ничего, кроме редких криков койота.

 — Койота?

 Не потрудившись даже скрыть свою усмешку, он порылся в пакете с едой.

 — Хотите гамбургер?

 — Гамбургер? Вы притащили меня сюда, чтобы угостить гамбургером?

 — У меня еще есть пиво.

 — Замечательно.

 — Пиво уже нагрелось. Лучше выпейте его.

 — Я ничего не хочу.

 — Не хотите и не надо. — Он развернул гамбургер и с жадностью вонзил в него зубы. — У меня есть еще картофель фри, — сказал он с набитым ртом. — Для вас немного жирновато, наверное, но, надеюсь, он еще не остыл.

 — Не знаю, как мне от вас отвязаться. — Она отвернулась от Квина и стала снова смотреть на город. Но, как назло, ветерок донес до нее ароматы еды. Рот Шантел наполнился слюной. Она тихонько выругалась и послала Квина Дорана к черту.

 — Я понимаю, что такие женщины, как вы, питаются только икрой и шампанским, а от остального воротят нос.

 Стремительно повернувшись, Шантел встала спиной к городу и закату. Квин почувствовал, что, видимо, допустил промашку. Она никогда еще не была такой красивой.

 — Вы ничего обо мне не знаете, совсем ничего.

 В ее голосе он ощутил горечь, и глаза его сузились.

 — Первые двадцать лет своей жизни я переезжала из одного города в другой и ела грязными ложками из пластмассовых тарелок в мотелях. Когда нам везло и мы получали много денег за представление, нам удавалось пообедать в отеле. Если же удача от нас отворачивалась, мы питались крутыми яйцами и кофе. Так что не надо бросать в меня камни, Доран. Вы не знаете, что я и кто я. Вы знаете только ту женщину, которую я из себя сделала.

 Он медленно поставил бутылку с пивом на камень позади себя.

 — Ну-ну — тихо произнес он. — Вы же не сообщаете об этом в своей официальной биографии, так откуда я мог это узнать?

 Шантел в изумлении смотрела на него. Что было в этом человеке такого, что она теряла в его присутствии контроль над собой? С чего это вдруг она вздумала исповедоваться перед ним?

 — Я хочу домой.

 — Нет, не хотите. — Голос Квина прозвучал не отрывисто-грубовато, как всегда, а очень мягко. Именно эта мягкость и разрушала всю ее оборону. — Здесь никого нет. Кроме нас с вами, Шантел. Давайте немного посидим и посмотрим на мир перед нами.

 Не успев обдумать это предложение, Шантел шагнула навстречу Квину. Он встал и протянул ей руку, чтобы помочь подняться, и она безо всяких колебаний протянула ему свою. Сомнение возникло, когда их ладони соприкоснулись. Она вспомнила, что ощутила, впервые пожав эту сильную руку, подняла на Квина глаза и встретилась с ним взглядом. На мгновение они застыли на месте под быстро темнеющим небом. Потом он потянул ее наверх.

 — Я хочу попросить у вас прощения. — Эти слова его самого удивили не меньше, чем ее.

 — За что? — Она хотела было сделать шаг в сторону, но он поднял свою руку и откинул с ее лица волосы.

 — За то, что произошло раньше. Не знаю почему, но в вашем присутствии я начинаю вытворять неизвестно что.

 Она не сводила с него глаз.

 — Тогда мы в расчете.

 Ветер откинул с лица Квина волосы. Он знал, что в любой ситуации наступает момент, когда люди становятся честными друг с другом. Возможно, такое время наступило и для них.

 — Шантел, я хочу вас. Я пытаюсь сдерживать себя, но у меня ничего не получается.

 Ее хотело много мужчин, и многие объясняли ей это гораздо любезнее, чем он. Но от слов Квина у нее перехватило дыхание.

 — Но я могу вас испепелить.

 — Мне все равно.

 — Так я и думала. — Она отвела взгляд, удивленная силой своего желания. — Квин, я не могу лечь с вами в постель.

 — Именно это я и предполагал.

 — Квин. — Она снова взяла его за руку, когда он сделал шаг назад. — Не знаю, что вы думаете о тех причинах, по которым я вам отказываю, но уверяю вас, вы ошибаетесь.

 — Я не вашем вкусе, — сказал он, беря бутылку с пивом. — И человек не вашего круга.

 Шантел выхватила у него бутылку и зашвырнула ее подальше. Пиво вылилось на камни еще до того, как бутылка разбилась.

 — Не говорите мне, что я думаю. Не говорите мне, что я чувствую.

 — Тогда скажите мне об этом сами. Он схватил ее и притянул к себе.

 — Я не должна вам ничего говорить. Не должна ничего объяснять. О черт, мне хочется только покоя. Я хочу хоть на несколько часов избавиться от напряжения. И я не уверена, что смогу вытерпеть, когда меня будут снова сжимать со всех сторон.

 — Ну хорошо, хорошо. — Его объятия тут же разжались. Гладя ее по спине, Квин прошептал: — Вы правы. Я привез вас сюда не для того, чтобы мы тут боролись. Просто вы сводите меня с ума.

 — Давайте вернемся домой.

 — Нет. Сядьте. Прошу вас, — добавил он, проводя губами по ее волосам. — Давайте побудем здесь еще часок, не пикируясь друг с другом. Съешьте гамбургер.

 Он улыбнулся, усаживая ее рядом с собой. Шантел взглянула на пакет с едой и сдалась.

 — Я умираю с голоду.

 — Не сомневаюсь. — Он протянул ей пакетик с бумажными салфетками. Несколько минут они молча поглощали еду. — У вас было тяжелое детство?

 Шантел в эту минуту открывала пакетик с солью, чтобы посолить картошку. Ее рука замерла.

 — Нет, нет, совсем не тяжелое. И совсем не такое, как у других. Мои родители артисты. Более тридцати лет мы с ними разъезжали с представлениями, в которых пели и танцевали. Нас было шестеро, и мы исколесили всю страну, правда, в некоторых местах мы потерпели провал. Но моя семья… — Она улыбнулась, машинально потягивая пиво. — Она у меня замечательная. Делами занимался Трейс, он же лучше всех играл на пианино. Меня всегда приводило в отчаяние, что я никак не могла превзойти его в этом, как бы сильно ни старалась.

 — Обычное подростковое соперничество.

 — Разумеется. Без него жизнь была бы совсем скучной. Мы с Трейсом были так похожи, что не могли долго дуться друг на друга. Зато с сестрами у меня не было ничего подобного. Мы были просто частью друг друга. — Она отхлебнула пива прямо из бутылки и посмотрела на город, лежавший внизу. — И до сих пор остались такими. О боже, иногда бывает так трудно жить в разлуке с ними! Когда мы были маленькими, мы мечтали о том, что всю жизнь будем выступать вместе. — Она ощутила укол сожаления, что их мечты не сбылись. — А потом мы выросли.

 — Что значит «выступать»?

 Рассмеявшись, она слизнула соль с пальцев.

 — Вы что, никогда не слышали о тройняшках О’Харли?

 — К сожалению, никогда.

 — Ну, если бы вы нас услышали, то испытали бы гораздо более сильное сожаление. Мы исполняли на три голоса популярные песенки и песенки из шоу в старомодном стиле.

 — Так вы еще и поете?

 — Доран, я не просто пою, я пою отлично.

 — Но вы никогда не пели в своих фильмах.

 Она пожала плечами:

 — Как-то не получалось. Мэт говорит, что хочет удивить публику и устроить мне сольный концерт, где я смогу спеть несколько песен и, может быть, станцевать. Да, — произнесла она, искоса взглянув на него. Я умею танцевать, мой отец умер бы от стыда, если бы я не умела.

 — Почему же вы не танцуете?

 — Не представлялось такой возможности. Кроме того, я решила сосредоточить все свои силы на том, что получается у меня лучше всего.

 Квин скомкал пустой пакет и положил у своих ног.

 — На чем же?

 Шантел кинула на него насмешливый взгляд:

 — На актерской игре.

 Но Квин не улыбнулся в ответ, а заложил ей за ухо прядку волос.

 — Надеюсь, сейчас вы не играете?

 Шантел смутилась и посмотрела в сторону. Почти совсем стемнело, и на небе зажглись первые звездочки.

 — Трудно сказать. Я и сама не всегда в этом уверена.

 — А я думаю, что уверены.

 Когда она повернула к нему голову, его губы были совсем близко. Они искушали ее.

 — Не надо. Я же сказала вам, что не могу…

 Его губы скользнули по ее губам, нежно, как шепот, и она застыла.

 — Знаете, что я чувствовал, когда вы сегодня лежали в постели со Стерлингом?

 — Нет, не знаю и знать не хочу. Я уже говорила вам, что это — моя работа.

 Он уже почти обольстил ее. Квин догадался об этом по голосу Шантел. По его коже пробежала дрожь предвкушения, когда он подумал, не перейти ли к следующему этапу.

 — Не уверен, кого мне хотелось задушить — вас или его, но хорошо знаю, что мне хотелось бы, чтобы вы смотрели на меня так же, как на него.

 — Это всего лишь роль. Я не должна…

 — Здесь нет камер, Шантел, только мы вдвоем. И я думаю, что вы просто боитесь. Здесь нет никого, кто мог бы подсказать вам, что вы должны чувствовать. И никто не заорет «Стоп!», если мы зайдем слишком далеко.

 — А мне и не нужно, чтобы кто-нибудь подсказывал, что я должна чувствовать, — повторила она и подтянула его голову поближе к своей, чтобы их губы оказались рядом.

 Ей хотелось, чтобы он ее поцеловал. Ей снова хотелось ощутить тот взрыв возбуждения, который однажды вызвал в ней он. Только он и никто другой. Она могла сказать ему, что никто еще не дотрагивался до нее так, как он, но знала, что он ей не поверит. Ее образ был высечен из камня, и это было ее рук работой. И Шантел никому не хотела показывать, какая она на самом деле. И она была уверена, что никогда и никого больше не допустит в свою душу.

 Но ей хотелось снова испытать этот жар и отчаянное, неукротимое желание. Она могла взять и отдаться ему, пообещав себе, что не даст слишком много. Что не отдаст ему всю себя.

 Опускалась тьма, и в кустах свистел ветер.

 Она хотела его, а он, похоже, не думал возражать. Неуверенным жестом он запустил руки в ее волосы. Его разум одурманил туман желаний, но они не были такими простыми, как он заставлял себя думать. Вожделение может причинить боль, но нельзя позволять ему полностью раскрыться перед ней.

 Ему хотелось овладеть ею здесь, среди этих камней. Он будет обращаться с ней как с фарфоровой статуэткой, осторожно и предельно внимательно.

 Его тело было напряжено и готово взорваться. О боже, надо дотронуться до нее, пусть даже это будет единственный раз. Одним плавным движением он провел рукой по ее ноге и бедру, нашел ее грудь и обхватил ее ладонью. Радуясь, что Шантел не сопротивляется, он расстегнул две пуговички на ее жакете и припал губами к теплой коже…

 Давно, уже очень давно она никому не позволяла дотрагиваться до нее, не ощущала потребности в физической любви. А сейчас ей хотелось чувствовать его руки, его губы, хотелось, чтобы его напряженное тело крепко прижималось к ней. И ей было наплевать на то, где они находятся и кто они. Наплевать на ту цену, которую ей, несомненно, придется заплатить за то, что она позволила ему любить себя.

 Решившись, она обняла Квина и уперлась лицом в его шею.

 — Шантел… — Он всматривался в ее лицо, желая увидеть, сам не зная почему, выражение глаз. Но в эту минуту до него донесся шорох в кустах, потом еще один, и Квин напрягся.

 — Что это? Что это было? — Шантел тоже услышала этот шорох и вонзила пальцы в его руку. — Какой-то зверь?

 — Да, наверное, — произнес Квин, хотя и не думал так. Его нервы напряглись. Он отодвинул ее от себя.

 — Куда вы?

 — Пойду посмотрю, оставайтесь здесь.

 — Квин… — Шантел уже поднялась.

 — Сидите тихо. Наверное, это пробежал кролик.

 Но это был не кролик, она поняла это по его голосу. Он был плохим актером. От страха ей захотелось убежать, но гордость не позволила.

 — Я иду с вами.

 — Сядьте, Шантел.

 — Нет, не сяду. — Она взяла его за руку, неловко шагнула и поскользнулась на камнях.

 Смирившись, Квин помог ей удержаться на ногах.

 — Ну хорошо, только будьте осторожны. Если вы оцарапаетесь, мне за это влетит.

 Было темно, и Квин подошел к машине взять фонарь.

 — Лучше бы вам посидеть здесь…

 — Нет.

 Выругавшись про себя, он снова взял ее за руку, затем медленно двинулся к кустам, слегка наклонив тело, чтобы прикрыть ее.

 — Здесь полно всякого зверья, — начал он, но его мышцы были напряжены и готовы к бою. Он двигался очень осторожно и бесшумно раздвигал кусты.

 Шантел шла, вцепившись в его руку.

 — Да, я помню о койотах.

 — Это хорошо. — Заметив на земле чьи-то следы, он наклонился. Луч его фонаря прошелся по ним и задержался.

 Шантел сжала губы.

 — Мне кажется, койоты не носят ботинки.

 — Я тоже не видел, чтобы они носили. — Ему не понравилось, что в ее голосе прозвучал страх. — Посмотрите, здесь, наверное, прошел ребенок.

 — Нет. Я в это не верю, да и вы тоже не верите. — Она смотрела на смазанные следы. Кусты, в которых они были оставлены, находились всего в пяти метрах от того места, где они сидели несколько минут назад. — Кто-то следил за нами, и я думаю, мы оба знаем кто. О боже! — Она прижала пальцы к глазам. — Он был здесь. Он стоял вот на этом самом месте и все видел. Почему он преследует меня? Почему он…

 — Возьмите себя в руки. — Квин обхватил се за плечи и встряхнул.

 Шантел глубоко вздохнула, но, когда до них донесся звук включившегося мотора, чуть было не закричала.

 — Он ехал за нами! — Она перестала дрожать. Ее тело словно окаменело, и у нее не было сил даже на дрожь. — Сколько раз он ехал за мной и смотрел, что я делаю?

 — Не знаю. — Донельзя расстроенный, Квин пытался что-либо разглядеть в темноте. Даже если бы он решился оставить Шантел здесь одну, ему все равно бы не удалось догнать машину этого человека. — Просто помните, что он следует за нами. Но я не допущу, чтобы он добрался до вас.

 — Долго ли вам удастся сдерживать его? — тихо спросила она и отвернулась. — Я хочу домой.