Глава 17
Стиви прочел свое письмо во время утренней прогулки, сидя на каменной скамье. Прекрасное место, окруженное чайными розами и алтеями. Среди увитых глициниями беседок проложены мощенные кирпичом дорожки. Пациентам и служащим клиники «Уайтхерст» здесь предоставляли полную свободу. До прочных каменных стен.
Он испытывал отвращение к клинике, врачам, другим пациентам. Ненавидел лечебные процедуры, распорядок дня, неизменные улыбки персонала. Но Стиви делал то, что ему говорили, и говорил то, что от него хотели услышать.
Он наркоман. Ему нужна помощь. Он будет принимать этот Метадон, мечтая о героине.
Стиви научился быть спокойным, научился быть хитрым. Через четыре недели и три дня он выйдет отсюда свободным человеком. На этот раз он станет вести себя осторожнее. Будет Улыбаться врачам и журналистам, читать лекции о пагубности Наркотиков, лгать, стиснув зубы. Но свою жизнь он выбирает сам.
Никто не имеет права говорить ему, что он болен, никто не имеет права говорить ему, что он нуждается в помощи. Если он захочет накачаться, то накачается. Что знают все эти люди о том напряжении, в каком он живет изо дня в день? О желании преуспеть, стать лучше остальных?
Возможно, раньше он действительно заходил слишком далеко. Возможно. Теперь он будет держаться в рамках приличия. Безмозглые врачи накачивают себя коньяком, а он сделает себе укол, если захочется. Или покурит гашиш, если возникнет такое желание.
И пусть все катятся к чертовой матери.
Стиви вскрыл конверт. Он был рад письму Эммы. Ни к какому другому существу женского пола он не испытывал таких чистых и искренних чувств. Стиви закурил и откинулся на скамейке, втянув в легкие дым, смешанный с ароматом роз.
«Дорогой Стиви!
Я знаю, что ты сейчас в больнице, и очень сожалею, что не могу навестить тебя. Папа говорит, что был у тебя и ты выглядишь лучше. Я часто вспоминаю о тебе. Может, когда ты поправишься, мы снова проведем каникулы вместе, как прошлым летом в Калифорнии. Я очень скучаю по тебе и по-прежнему ненавижу школу. Но мне осталось учиться всего три с половиной года. Помнишь, когда я была маленькой, ты постоянно спрашивал меня, кто лучший ? Я всегда отвечала «папа», и ты притворялся, что приходишь в ярость. Так вот, хотя я никогда не говорила тебе, но на гитаре ты играешь лучше его. Только не говори это папе. Вот фотография, где мы с тобой сняты в Нью-Йорке. Ее сделал папа, помнишь? Поэтому она нерезкая. Я подумала, что тебе будет приятно ее получить. Можешь написать мне ответ, если будет настроение. Но если не напишешь, ничего страшного. Я не разбила письмо на абзацы и все такое, просто забыла. Я люблю тебя, Стиви. Поправляйся скорее.
Любящая тебя Эмма».
Стиви уронил письмо на колени. Он сидел на скамейке, курил. И плакал.
Пи Эм вскрыл свое письмо в доме, который только что купил в пригороде Лондона. Он сидел на голом полу, рядом стояла бутылка пива, из стереосистемы, единственного предмета обстановки, лился блюз Рэя Чарльза.
Покинуть Бев оказалось непросто, но еще труднее было бы остаться. Она помогла найти дом, она же его обставит. Время от времени она будет приходить сюда и заниматься с ним любовью. Но она никогда не станет его женой.
Пи Эм винил в этом Брайана. Что бы там ни говорила Бев, у него не хватило мужества остаться рядом с ней в тяжелое время. Не хватило мужества и отпустить ее. С самого начала Брайан плохо обращался с Бев. Привел к ней ребенка от другой женщины, попросил воспитывать как своего собственного. Во время турне надолго оставлял ее одну. Принуждал к образу жизни, который она никогда не хотела вести. Наркотики, поклонницы, сплетни.
А что скажет Брайан и остальные, если он объявит о своем выходе из группы? «Это заставит их попрыгать и считаться со мной», — подумал Пи Эм, отпивая пиво. Брайан Макавой может отправляться в ад, забрав с собой «Опустошение».
Скорее по привычке, чем из любопытства, он вскрыл письмо Эммы. Она писала ему каждые два месяца. Веселые письма, на которые Пи Эм отвечал открыткой или небольшим подарком. Девочка не виновата, что ее отец — ублюдок.
«Дорогой Пи Эм!
Наверное, я должна сказать, что сожалею о твоем разводе, но это не так. Мне не нравилась Энджи. Монашки считают развод грехом, но, по-моему, больший грех притворяться, что любишь кого-то, если это неправда. Надеюсь, ты опять счастлив. Когда я видела тебя прошлым летом, ты был печален.
В газетах много пишут о тебе и Бев. Возможно, мне не полагается говорить о таких вещах, но я не могу иначе. Если вы с Бев поженитесь, я не стану на вас сердиться. Она такая хорошая, красивая, и ты ничего не можешь поделать, если любишь ее.
Может, если она будет счастлива с тобой, то перестанет ненавидеть меня. Я знаю, ты не дерешься с папой, как об этом пишут некоторые газеты. Было бы глупо винить его за то, что он любит Бев, раз ты сам любишь ее.
Я нашла у себя вашу с папой фотографию. Вы собираетесь начать работу над новым альбомом, и ты сможешь показать этот снимок папе. Надеюсь, ты счастлив, потому что я люблю тебя. Возможно, летом мы встретимся в Лондоне.
Любящая тебя Эмма».
Пи Эм долго изучал фотографию, потом вложил ее вместе с письмом в конверт. Развестись с женой — это одно дело, а развестись с семьей — совсем другое.
* * *
Вернувшись в Нью-Йорк, Джонно сначала отсыпался, а на следующий день сочинял. Последний партнер вывел его из себя маниакальной любовью к чистоте. Джонно и сам был привередлив, но, когда дошло до мытья всех приносимых из магазина бутылок и консервных банок, даже он не выдержал.
Служанка ушла, и Джонно наслаждался тишиной. Он рассеянно подумал, не провести ли вечер еще где-нибудь, но решил, что слишком ленив для этого. Сказывалась не столько разница во времени, сколько напряжение последних недель. Всякие сложности с новой фирмой, нелегкий визит к Стиви в клинику, а самое тяжелое — время, проведенное с Брайаном, и вид того, как старый друг все глубже погружается в бутылку. Но его музыка хороша, как никогда прежде. Жалящая, лиричная, острая, мечтательная. Брайан не желал говорить о своих чувствах, о своей боли и ярости по поводу связи Пи Эм и Бев. Однако все это выражено в его музыке. «Зато Пит доволен», — подумал Джонно, стаскивая рубашку. Пока «Опустошение» играет рок, в мире все в порядке.
Достав салат из креветок, приготовленный домработницей, Джонно открыл бутылку вина и начал лениво разбирать накопившуюся в его отсутствие почту. Узнав почерк Эммы, он улыбнулся.
«Дорогой Джонно!
Я ненадолго удрала от монашек. Наверное, потом меня накажут, но так хотелось остаться одной. Все сестры как пришибленные. Вчера исключили трех старшеклассниц. Есть правило — не курить в форменной одежде, поэтому Карен Джонс, Мэри-Элис Прессингер и Томисина Джибралти разделись до трусиков, заперлись с сигаретами в комнате. Большинство девочек считает это дерзкой шуткой, но у матери-настоятельницы плохо с чувством юмора».
Джонно со смехом отодвинул салат, пригубил вино и продолжил чтение.
«В последнее время я много думаю о папе, о тебе, об остальных. Я читала про Стива, и мне больно. Ты видел его? С ним все в порядке ? На снимке в „Лондон тайме“ Стиви выглядит таким старым и больным. Не хочется верить, что он наркоман, но я ведь не ребенок. Папа не желает говорить со мной об этом, поэтому я спрашиваю тебя. Ты всегда говорил мне правду. Некоторые девочки утверждают, что все рок-музыканты наркоманы. Впрочем, эти девочки — полные кретинки.
Слухи проникают и за эти стены. У меня есть вырезка из «Пипл» с фотографиями папы, Бев и Пи Эм. Там есть и Джейн. Не хочу называть ее своей матерью. Пожалуйста, не говори папе, что я написала тебе об этом. Он очень расстроится. Я тоже сначала расстроилась, потом долго думала. Ну и пусть Бев любит Пи Эм, ведь правда? Она как будто опять станет членом нашей семьи.
На самом деле я, наверное, пишу тебе для того, чтобы попросить тебя присмотреть за папой. Он делает вид, что больше не думает о Бев. Но это неправда. Я вижу. Когда я выйду из школы, я сама позабочусь о нем. Мы с Марианной собираемся обосноваться в Нью-Йорке, чтобы иметь возможность повсюду ездить с ним и делать фотографии.
Та, которую я вложила в письмо, — автопортрет, сделанный мной на прошлой неделе. Обрати внимание на сережки. Марианна проколола мне уши, и я чуть не свалилась в обморок. Я еще не говорила об этом папе, так что молчок, хорошо? До весенних каникул всего девять дней, поэтому он сам скоро узнает. Папа говорит, что Пасху мы проведем на Мартинике. Приезжай, Джонно. Пожалуйста.
Я тебя люблю. Эмма».
И что ему делать с Эммой? Можно сунуть в нос Брайану это письмо и сказать: «Прочти-ка и подними свою задницу. Ты нужен своей дочери». Но после этого ни Брайан, ни Эмма его не простят.
Девочка растет, и растет быстро. Проколотые уши, лифчик, философия. Брайан не сможет долгое время держать ее под колпаком.
Что ж, Джонно постарается быть рядом, когда произойдет взрыв. Ради них обоих. Похоже, ближайшие несколько дней он проведет на Мартинике.
* * *
На раскаленном белом песке, рядом с нагревающимся стаканом рома, Брайан наблюдал, как его дочь вспарывает волну. Почему она все время будто торопится покинуть одно место, чтобы сразу отправиться в другое? С кем бегает наперегонки? Он-то может сказать ей, что, когда пересекаешь финишную черту, слава оказывается мимолетной. Но разве она послушает? Тринадцать лет. Боже милостивый, когда же она успела превратиться в подростка? А когда он успел превратиться в тридцатитрехлетнюю икону?
Ему в тринадцать лет все казалось очень простым. Цель была полностью определена. Выбраться из грязи, исполнять свою музыку, стать кем-то. Он этого достиг. Но где, черт побери, захватывающий восторг?
Брайан смотрел, как Эмма нырнула в волну, затем появилась с другой стороны. Лучше бы она не заплывала так далеко. Пока она сидела в пансионе, Брайан о ней совершенно не беспокоился. Она хорошая ученица, прилежная, спокойная, послушная. Затем наступали каникулы, и дочь снова появлялась в его жизни. Повзрослевшая, похорошевшая. Брайан видел решительный взгляд темных глаз. Такой же, как у него самого. Это его пугало.
— Господи, сколько же энергии. — Джонно упал рядом. — Она, по-моему, совсем не останавливается, да?
— Да. А мы стареем, Джонно?
— Вздор. — Тот пригубил его ром. — Рок-звезды не стареют, сынок. Они отправляются играть в Вегас. Мы еще не там, хотя, конечно, и не Шоны Кэссиди.
— Хвала богу.
— Действуй в том же духе, и никогда не увидишь свою фотографию в «Тайгер бит».
Некоторое время они молчали, слушая плеск волн. Джонно был рад, что приехал. Тишина частной виллы с пляжем, окруженной высокими стенами и живой изгородью, которые террасами спускались к морю, являлась приятным контрастом толчее Нью-Йорка и дождливой весне Лондона.
Пахло солнцем, водой и цветами.
Да, он рад, что приехал. Рад возможности тихо и спокойно провести время с Брайаном и Эммой. Время, которое слишком быстро кончится.
— Недавно звонил Пит.
Брайан смотрел на дочь, стоящую по пояс в воде. Она подняла лицо к солнцу. Кожа у нее потемнела — не загорела, а приобрела нежный абрикосовый оттенок. Брайан испуганно подумал, скоро ли какой-нибудь парень захочет попробовать ее на вкус.
— И?
— Они договорились на следующий месяц. Можем начинать запись.
— А Стиви?
— Его отпустят на домашнее лечение. Он теперь зарегистрированный наркоман, — пожал плечами Джонно. — Будет принимать метадон. Если нельзя достать наркотик на улице, его получают от правительства. Так или иначе Стиви будет готов.
— А ты?
Взяв стакан, Брайан проглотил нагревшийся ром.
— Я давно готов.
— Рад слышать. Ты не собираешься вызывать Пи Эм на кулачный бой?
— Не трогай меня, Джонно.
— Лучше бы ты расквасил ему нос, чем месяцами глядел бы на него ледяным взглядом или обдумывал по ночам, как убить его.
— Я ничего против Пи Эм не имею, — осторожно произнес Брайан. — Это его жизнь.
— И твоя жена.
Брайан метнул на друга гневный взгляд.
— Бев давно мне не жена.
Джонно оглянулся, убеждаясь, что Эмма их не слышит.
— Можешь говорить это кому угодно, только не мне, Брай. — На миг он сжал руку друга и тут же отпустил. — Тебе будет не легко, я просто хочу знать, что ты готов.
Брайан взял стакан, но, вспомнив, что он пуст, поставил на место. Несмотря на легкий ветерок с моря, зной уже начинал давить.
— Нельзя вернуться назад, Джонно. И нельзя стоять на месте. Поэтому мы идем вперед, независимо от того, готовы мы или нет.
— О, это великолепно! — Эмма упала между отцом и Джон но, с ее волос ручьями текла вода. — Вам нужно было идти вместе со мной.
— В воду? — спросил Джонно, сдвигая на кончик носа синие очки. — Эмма, милая, там же страшилища. И скользкие твари.
Рассмеявшись, она чмокнула его в щеку, затем чмокнула отца. Уловив запах рома, девочка с трудом сохранила улыбку.
— Старики сидят на берегу, — весело сказала она.
— Старики? — Схватив дочь за волосы, Брайан потянул за них. — Кого это ты называешь стариками?
— О, тех людей, которые просиживают все утро под зонтиком, — улыбнулась Эмма. — Почему бы вам не посидеть здесь, не отдохнуть, а я принесу напитки и захвачу фотоаппарат. Чтобы потом, глядя на снимки, вы вспоминали, как мило и спокойно провели время.
— А у нее бойкий язычок, Брай.
— Заметил.
— И мы спустим ей это?
— Ни в коем случае.
Когда оба прыгнули на нее, Эмма взвизгнула. При желании она могла бы увернуться, но предпочла брыкаться и отбиваться, пока отец хватал ее за ноги, а Джонно за руки.
— Думаю, прямо с обрыва. — Откинув голову назад, Джонно сбросил шляпу на песок, и они с Брайаном побежали к воде. Набрав воздуха, Эмма нырнула вместе с ними.
Никогда в жизни она не была такой счастливой. Все чудесно, просто идеально. Проводить день на пляже, а вечером слушать музыку. Весело перекидываться в карты с Джонно, гулять по берегу с отцом. Сколько отснятой пленки, воспоминаний!
Как тут заснуть? Это ее последняя ночь на Мартинике, последняя ночь с отцом. Ее последняя ночь свободы. Завтра она будет уже в самолете, направляясь в пансион, где все идет по заведенным правилам, все точно расписано: когда вставать, когда ложиться спать, что надевать, о чем думать.
Вздохнув, Эмма покачала головой. Летом она полетит в Лондон, увидит Стиви и Пи Эм тоже. Она будет смотреть, как они записывают новую пластинку.
Ладно, как-нибудь она доживет. Это просто необходимо. Для папы очень важно, чтобы она получила образование, находилась в безопасности и под хорошим присмотром. Что ж, монашки с этим справляются. Вряд ли за день выпадет минута, когда за ней не присматривают.
Эмма слышала плеск воды, чувствовала ее запах. Поддавшись желанию, она натянула шорты. Уже поздно, телохранители спят, она выйдет на берег. Одна. Посидит, глядя на воду, и никто не будет за ней присматривать.
Эмма быстро вышла из комнаты, спустилась в холл, затаив дыхание, выскользнула за дверь и побежала.
Через час она, совершенно мокрая, прокралась на цыпочках в дом. В конце концов просто смотреть на воду оказалось недостаточно. Услышав голос отца, Эмма нырнула в тень.
— Только потише, милочка. Все спят.
Женский смешок, затем голос с сильным французским акцентом:
— Я тиха, как мышка.
В комнату вошел Брайан с маленькой брюнеткой в ярко-розовом саронге. Золотые туфли на высоком каблуке она несла в руке.
— Я так рада, что ты заглянул сегодня вечером, cheri. Брюнетка провела руками по его бедрам, затем крепко обняла и прижалась губами ко рту Брайана.
Эмма зажмурилась, но не могла не слышать их стонов.
— Ммм. Как ты спешишь, — засмеялась француженка. —Я отработаю все деньги, cheri, не беспокойся. Ты обещал, что сначала будет угощение.
— Хорошо.
«И это поможет», — думал Брайан. Волосы у нее темные и блестящие, но глаза карие, а не зеленые. Пара «дорожек» — и ничего уже не будет иметь значения. Отперев ящик письменного стола, он достал маленький флакончик с белым порошком.
— Пора угощаться.
Брюнетка захлопала в ладоши, покачивая бедрами, подошла к стеклянному кофейному столику и опустилась на колени.
Охваченная ужасом, Эмма смотрела, как отец умело готовит кокаин, соломинки, зеркала, лезвие бритвы.
— Ах! — Француженка ткнула пальцем в порошок на зеркальце и втерла кокаин в десны. — Восхитительно.
Схватив женщину за саронг, Брайан привлек ее к себе. Он чувствовал себя молодым, сильным и неуязвимым и собирался первый раз быстро овладеть ею. В конце концов, он заплатил за эту ночь.
— Папа.
Это показалось ему сном. В тени стоит дочь, бледная, с мокрыми волосами, с которых течет вода.
— Эмма!
— Эмма? Кто такая Эмма? — проворковала француженка, быстро обернулась, и в ее глазах появилось недоумение, сменившееся любопытством. — Значит, ты тоже любишь детей. Иди, милочка, угощайся.
— Заткнись, черт побери. Это моя дочь. — Брайан с трудом поднялся. — Эмма… я думал, ты уже в постели.
— Да. — Ее голос звучал бесстрастно. — Знаю.
— Тебе нечего делать внизу. Ты замерзла. И мокрая, — сказал он, пытаясь справиться с действием кокаина. — Где ты была?
— Ходила на пляж.
— Одна? Ночью?
— Да, — стиснув зубы, процедила Эмма. — Я ходила на пляж одна. А теперь ложусь спать.
— Тебе же известно, — схватив дочь за руки, Брайан начал ее трясти, — что ты никуда не должна ходить без телохранителей. О боже, ты плавала!.. А если бы у тебя свело ногу?
— Тогда я утонула бы.
— Ну же, cheri, позволь ребенку лечь спать. — Брюнетка приготовила еще одну «дорожку» кокаина. — Угощение готово.
— Заткнись, мать твою! — закричал на нее Брайан и властно произнес, снова обращаясь к Эмме: — Никогда больше так не Делай. Ты поняла?
— О да, я поняла. — Она вырвалась, глаза были темными и сухими. — Не хотелось бы понимать, но я все поняла.
— Мы поговорим об этом позже.
— О моей прогулке или об этом? — махнула Эмма в сторону брюнетки, стоящей на коленях перед столиком.
— Это не твое дело.
— Да. — Губы у нее дрогнули, но голос по-прежнему оставался бесстрастным. — Да, ты прав. Я иду спать, оставляю тебя с твоей шлюхой и твоими наркотиками.
Рука Брайана взметнулась и, прежде чем он осознал, что делает, хлестнула дочь по лицу. Он увидел след у нее на щеке, красный след насилия, которое так ненавидел. Брайан ошарашенно взглянул на свою руку… так похожую на руку его отца.
— Эмма…
Та отшатнулась, покачав головой. Отец редко повышал на нее голос, а теперь, когда она впервые критиковала его поведение, ударил ее. Развернувшись, Эмма бросилась к лестнице, где в одних трусах, заспанный и взъерошенный, стоял Джонно. Пропустив девочку, он сказал Брайану, который хотел бежать за дочерью:
— Позволь мне поговорить с ней. Тебя она сейчас не услышит, Брай. Дай мне некоторое время подержать ее за руку.
Тот кивнул. Ладонь у него жгло в том месте, где она прикоснулась к лицу Эммы. К лицу его ребенка.
— Джонно… я попрошу у нее прощения.
— Конечно. Только сначала разберись здесь.
Эмма сидела на краю кровати, не обращая внимания на мокрую одежду. Но она не плакала. Мир, прекрасный мир, в котором, как ей казалось, существовал отец, рухнул.
Когда дверь в комнату открылась, Эмма вскочила, однако, увидев Джонно, опять села на кровать.
— Со мной все в порядке. Мне не нужны успокоительные поцелуи.
— Ладно. Хочешь наорать на меня?
— Нет.
— Это радует. Почему бы тебе не снять мокрую одежду? — Джонно закрыл глаза руками, потом, раздвинув пальцы, улыбнулся. — Подглядывать не буду.
Поскольку это было хоть каким-то делом, Эмма пошла к шкафу за халатом.
— Ты знал, да?
— Что твоему отцу нравятся женщины? По-моему, впервые я заподозрил это, когда мне было двенадцать.
— Я не шучу, Джонно.
— Ну хорошо. Просто мужчине необходим секс, но этим не хвастают перед дочерью.
— Он заплатил ей. Она шлюха.
— И что ты хочешь от меня услышать?
Эмма остановилась перед ним в белом махровом халате, и Джонно взял ее за руки. Она выглядела юной, беззащитной, девочка, лишенная иллюзий.
— Чтобы я сказал тебе, что монашки правы и это грех? Возможно, они действительно правы. Но это жизнь, Эмма, а в настоящий жизни люди грешат. Брайан одинок.
— Значит, можно заниматься сексом с незнакомым человеком, когда тебе одиноко?
— Поэтому господь позаботился о том, чтобы я не был отцом, — пробормотал Джонно и решил начать снова. С правды. — Секс прост, но пуст, независимо от того, насколько он возбуждает в данный момент. Любить кого-то — совершенно другое. Ты сама это узнаешь. Когда затронуты чувства, думаю, секс можно назвать практически святым.
— Не понимаю. И вряд ли хочу понять. Отец вышел из дома, нашел себе женщину и заплатил ей. У него есть кокаин. Я знала, что Стиви… но никогда не верила, что папа тоже… Я никогда не верила.
— Существуют разные виды одиночества, Эмма.
— И ты так поступаешь?
— Бывало.
Признавшись ей в своих недостатках, Джонно почувствовал сожаление. Почему-то именно сейчас он вдруг осознал, как сильно любит эту девочку.
— Наверное, я мало что пропустил. Шестидесятые, Эмма. Это надо было пережить. — Усмехнувшись, он усадил ее рядом. — Мне не нравилось, и я бросил. Не нравилось терять над собой контроль ради мимолетного кайфа. Но я вовсе не герой. Мне легче. На меня ничто не действует так, как на Брайана. Он все принимает слишком близко к сердцу. Для меня важнее всего группа, а для него — весь мир. И так было всегда.
У Эммы из головы не шел отец, склонившийся над белым порошком.
— Это его не оправдывает.
— Нет. — Джонно прижал ее к себе. — Думаю, нет.
— Не хочу видеть его таким, — наконец заплакала Эмма. — Не хочу ничего знать. Я по-прежнему люблю его.
— Знаю. Он тоже любит тебя. Мы все тебя любим.
— Если бы я не пошла гулять, ничего бы такого не произошло.
— Ты ничего бы не увидела, но разве это перестало бы существовать? — Он поцеловал ее волосы. — Тебе просто нужно признать, что он не совершенен.
— Теперь уже не будет по-прежнему, да, Джонно? — вздохнула она. — Уже никогда не будет.
