Луна над Каролиной

 Не хочу этому верить. Существуют… десятки разумных, логических причин, почему Тори может заблуждаться.

 Могу изложить на бумаге пункты, почему Тори ошибается и которые я был не в состоянии убедительно ей прошлым вечером высказать. Знаю, что тем самым я предавал ее. Я понял это по тому, как она на меня посмотрела и снова укрылась за баррикадой молчания. Однако то, что она рассказала, заставило меня вспомнить то давнее лето, когда все в мире переменилось.

 Может быть, мне станет легче, если я напишу о Хоуп. Вот я сижу за столом отца, таким — именно отцовским — он останется в сознании всех, в том числе и моем, и могу снова, сквозь дни, месяцы и годы, вернуться к тому времени, когда мне всего двенадцать.

 В то утро, как всегда, я исполнил все свои обязанности. Отец был очень строг в этом отношении и неустанно вбивал мне в голову, чего от меня ожидает. По крайней мере так было всегда до того, как мы потеряли Хоуп. Я отправился вместе с ним осмотреть хлопковые поля.

 Вскоре после полудня освободился.

 Когда отец отпустил меня в тот день, я взял велосипед, подаренный на Рождество, и помчался сквозь плотную завесу влажной духоты к Уэйду. Мы устроили себе хижину на старом сикоморе во дворе Уэйда. Дуайт и Уэйд были уже там. Они пили лимонад и читали комиксы. Было слишком жарко, чтобы заниматься еще чем-нибудь. Однако мама Уэйда не могла оставить нас в покое. Она все время выходила из дома и громко окликала, и спрашивала, не хотим ли мы того или другого. Миссис Бутс всегда отличалась добротой, но ужасно нам надоедала в то лето, когда мы были на грани возмужания.

 Мы сбежали из своего дома и направились к реке. Мы, словно кто-то дергал нас за язык, отпускали грубоватые шуточки, глядя на толстую белую задницу Дуайта, а он в ответ сравнивал наши мужские принадлежности с разными вялыми корнеплодами. Естественно, от подобных разговоров мы пребывали в истерическом веселье. Мы также обсуждали разные важные вопросы: кто сильнее — Супермен или Бэтмен? И как уговорить одного из отцов свозить нас посмотреть фильм «Пятница. Тринадцатое число». И кто победит в очередном бейсбольном матче.

 После четырех, наверное, когда мы объелись полусгнившими персиками и незрелыми грушами, Дуайт сказал, что ему надо домой. Из Лексингтона с визитом приезжала его тетя Шарлотта, и к ее приезду он должен был вымыться и переодеться.

 Вскоре и мы с Уэйдом расстались, он пошел в город, а я в «Прекрасные грезы».

 По дороге мне встретилась Тори. У нее не было велосипеда. Она шла домой пешком навстречу мне. Шла она босиком, ноги были в пыли, а из платья она уже выросла. В то время я не очень обращал внимание на такие подробности, но я отчетливо помню, как выглядела Тори в тот день. Большие серые глаза смотрели прямо на меня, когда я молча промчался мимо нее. Я и минуты не мог потратить на разговор с девочкой, не роняя своего мужского достоинства. Однако, помнится, я оглянулся и посмотрел ей вслед.

 Хоуп сидела на веранде и играла сама с собой в пинг-понг. Интересно, современные девочки играют в пинг-понг? Хоуп играла сногсшибательно и обыгрывала всех, кто осмеливался бросить ей вызов. Она и меня попыталась заманить, даже обещала дать мне фору, и я, разумеется, оскорбился до глубины души. Я сказал, что ее «мячики» — игра для малышей и у меня есть более важные заботы. Она засмеялась, и я вошел в дом под стук мячика. Теперь я отдал бы год жизни, если бы мог опять вернуться в тот момент и потерпеть сокрушительное поражение. Вечер тогда прошел как обычно. Лайла спровадила меня криками и угрозами принимать ванну, говоря, что от меня пахнет, как от скунса.

 Мама была в большой гостиной: я это понял, услышав звуки ее любимой музыки. Я не пошел к ней, зная по опыту, что она не одобряет присутствие потных и дурно пахнущих мальчишек в своей нарядной гостиной. Это смешно, насколько мы трое, Уэйд, Дуайт и я, были послушными сыновьями и во всем подчинялись матерям, которые властно управляли нами. Мать Уэйда — постоянным нежным беспокойством, мать Дуайта — с помощью неиссякаемых запасов печенья и конфет и моя — благодаря твердой убежденности, что позволительно, а что нет. Прежде я всего этого не понимал, а сейчас, полагаю, это не имеет значения.

 В тот вечер главным делом было избежать материнского неодобрения, поэтому я сразу устремился к лестнице. Фэйф сидела у себя в комнате, наряжая в затейливое платье одну из своих многочисленных Барби.

 Я принял душ, так как считал, что ванны существуют только для девчонок и морщинистых старцев, переоделся в чистое, причесался, напряг бицепсы и посмотрелся в зеркало. А потом спустился вниз.

 На ужин у нас были цыплята. Жареные цыплята с картофельным пюре, подливой и свежим, только что собранным зеленым горошком. Фэйф его не любила и отказалась, что ей могли бы и простить, но она завелась, как часто с Фэйф случалось, надерзила маме и была с позором изгнана из-за стола. После ужина я вышел на двор, поискать место для крепости, надеясь, что папа позволит мне ее построить. До сих пор все мои попытки в этом направлении кончались провалом, но я думал, что если найду подходящее местечко, где крепость не будет мозолить глаза, то папа согласится. Именно во время этой рекогносцировки я наткнулся за камелиями на велосипед Хоуп. Я ничуть этому не удивился, догадавшись, что в эту ночь она собирается тайком ускользнуть из дома и где-нибудь встретиться с Тори, они страшно в то лето секретничали. Она и раньше устраивала такие вылазки, и я не осуждал ее за это. Мама относилась к дочерям гораздо строже, чем к сыну. Поэтому я ничего никому не сказал о велосипеде и сосредоточился на мысли о своей крепости.

 А ведь одно лишь мое слово, и ее планы могли быть нарушены. Она бы, конечно, метнула на меня сердитый взгляд из-под густых ресниц и отказалась бы со мной разговаривать день-другой, если бы смогла выдержать. Но она бы осталась жива.

 В сумерках я вернулся в дом и прочно засел перед телевизором с глубокой миской чипсов. Когда, объевшись, с набитым животом и слипающимися глазами я лег спать, моя сестра была уже мертва…»

 Больше Кейд не смог написать ни строчки. Он погасил настольную лампу и при лунном свете, падавшем в окна, спустился по винтовой лестнице из кабинета в башне вниз. Ему необходимо поспать, потому что после утренних работ его ожидает несколько деловых встреч. И еще, напомнил он себе, надо взять с собой несколько образчиков ткани, показать Тори и оговорить предложение. Если ему удастся сделать все намеченное, то завтра вечером он сможет с ней встретиться. Входя в комнату, он взвесил в руке конверт, затем зажег свет и положил конверт в кейс, который всегда брал с собой. Он уже расстегивал рубашку, когда слабый ветерок донес до него запах табачного дымка. Кейд посмотрел на двери, выходящие на террасу. Они были закрыты неплотно, и сквозь стекло мерцал огонек сигареты.

 — А я все думала, сойдешь ты когда-нибудь или нет, — и Фэйф обернулась к нему.

 — Почему ты не куришь под своим собственным окном?

 — Но у меня нет такой великолепной террасы, как у хозяина дома.

 Терраса тоже была сучком в ее глазу. Он давно согласился, что терраса больше пригодилась бы ей, ему все равно некогда было на ней сидеть. Однако не стоило воевать по этому поводу с матерью, которая настояла, чтобы после смерти отца терраса принадлежала ему, как хозяину поместья.

 Фэйф медленно затянулась.

 — Ты все еще на меня злишься? Я тебя не осуждаю. Я вела себя по-свински.

 — Если это извинение, прекрасно… А теперь уходи и дай мне лечь спать.

 — А я сплю с Уэйдом.

 — Господи Иисусе. — Кейд прижал кончики пальцев к векам. — Ты воображаешь, что мне следует об этом знать?

 — Я открыла один из твоих секретов, поэтому сообщаю тебе мой. Чтобы сравняться с тобой.

 — Я возьму это на заметку и дам объявление в газете. Уэйд! — И он опустился в шезлонг на террасе и сгорбился. — Черт побери.

 — Ну, ты не очень расстраивайся по этому поводу. Мы ладим с ним просто замечательно.

 — И так будет, пока ты не сжуешь его заживо и не выплюнешь кости.

 — Но это не входит в мои планы. — И Фэйф невесело рассмеялась. — Это происходит само собой. — Она бросила окурок через железные перила, нисколько не заботясь о том, что это не понравится матери. — Мне с ним хорошо. Что в этом дурного?

 — Да нет, ничего. Это дело твое.

 — Как у тебя с Тори.

 Она подошла и нагнулась к нему, так что их глаза оказались на одном уровне.

 — Извини, Кейд. Гадко говорить такое, и я хочу взять свои слова обратно.

 — Ты всегда так говоришь.

 — Однако в половине случаев я только говорю, но так не думаю. На этот раз я говорю искренно.

 Взгляд его был скорее усталый, чем сердитый, и Фэйф потрепала его по голове, как всегда, завидуя, что они такие густые и волнистые.

 — Ты не должен обращать внимание на маму. Это не ее дело давать тебе советы, как себя вести. Даже если она права, что вполне возможно.

 Он вдохнул в себя аромат цветущего жасмина.

 — Она не права.

 — Ну, я меньше всего могу давать советы касательно романтических увлечений…

 — Вот именно.

 Фэйф выгнула бровь:

 — Ух ты, прямо нож в сердце, но, прежде чем я истеку кровью, я скажу, что нашей семье и без того досталось, незачем отягощать ее существование дополнительным бременем в лице Тори Боден.

 — Она часть того, что случилось тогда ночью.

 — О господи, Кейд, мы все были ненормальные задолго до смерти Хоуп.

 Он так расстроился от этого заявления и выглядел таким усталым, что она едва не обратила все в шутку. Однако Фэйф много размышляла об этом еще до приезда в город Тори, и теперь настало время все высказать.

 — Тебе не кажется, — она была взвинченной, поэтому голос у нее стал пронзительным, — что мы прокляты с момента рождения, все трое. Мама и папа тоже. Ты думаешь, они заключили брак по любви? Ты предпочитаешь так считать, хотя тебе известно, что все не так.

 — Но, Фэйф, у них был хороший брак, пока…

 — Хороший брак? — Она вскочила и вытащила пачку сигарет из кармана. — Что ты хочешь этим сказать? Что они хорошо подходили друг другу? Или это был брак по расчету между самой большой и богатой плантацией и богатой же наследницей? Ладно, пусть это был хороший брак. Может быть, они даже нравились друг другу. Хотя бы сначала. Они также исполнили свой долг, — с горечью добавила она. — Родили нас.

 — И справились с этим так хорошо, как могли.

 — Но, может быть, это меня не устраивает. И я не вижу причины, почему ты должен радоваться тому, что они тебе дали. Разве ты имел право выбора, Кейд? Всю жизнь тебя воспитывали как будущего хозяина «Прекрасных грез». А если ты предпочел бы стать слесарем?

 — Да, я всю жизнь втайне об этом мечтал. Всегда с восторгом чинил текущие краны.

 Фэйф рассмеялась и немного смягчилась:

 — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Тебе даже не дали шанса выбирать. Ты был единственным сыном, и твой путь был предопределен. У тебя просто не было возможности возразить: «А я хочу стать гитаристом и наяривать в оркестре рок-н-ролл».

 На этот раз рассмеялся Кейд, а она вздохнула и оперлась на ограду. Фэйф вспомнила, почему так часто приходила к брату в комнату и искала его общества. Он умел слушать.

 — Неужели ты не видишь, Кейд, что родители создали нас такими, какие мы есть? Я уже в детстве сообразила, что наш дом — это тренировочная площадка для будущих добродетельных жен и выгодных браков, наподобие того, который заключила мама.

 И Фэйф пристально оглядела кончик сигареты.

 — Состоятельный муж, приятный дом. Конечная цель жизненных устремлений для женщины согласно своду лэвелловских правил. А я не собиралась превращаться уже к тридцати годам в загнанную, высохшую хозяйку приятного дома. Вот я и сбежала из дому с первым же юнцом, который сделал мне предложение. Я вышла за него замуж и развелась, когда мне еще не исполнилось двадцати.

 — И ты достала этим родителей, не так ли? — пробормотал Кейд.

 — Да, достала. И вторым своим замужеством, и разводом. Ведь, в конце концов, меня и готовили к замужеству. Конечно, это был не такой брак, как у мамы. И вот я опять здесь. Мне двадцать шесть лет, и на моем счету два поражения. И нет для меня места на земле, вот только этот дом.

 — Да, ты живешь в этом доме, тебе двадцать шесть, ты красива и обладаешь достаточным житейским опытом, чтобы не повторять прошлых ошибок. Ты никогда не просила своей доли в наследстве, ни от плантации, ни в фабричном производстве. Но если ты захочешь чему-то научиться, захочешь работать…

 Она так на него взглянула, что Кейд осекся. Это был невозмутимо-снисходительный взгляд.

 — Ты один прекрасно справляешься за всех остальных, а я ленива, и мне нравится быть ленивой. Вскоре я подыщу себе богатого старичка и так очарую его, что он на мне женится. А потом останусь богатой вдовой, и это положение мне подойдет лучше всего. «Так же, как это подошло маме», — подумала она с горечью.

 — Ты достойна гораздо большего, Фэйф.

 — Ты заблуждаешься, милый братец. Может быть, все сложилось бы иначе, если бы Хоуп не погибла.

 — Я бы этого ублюдка задушил собственными руками, — пробормотал Кейд.

 — Ты думаешь, только он виноват? — тихо спросила Фэйф. — А может быть, она не ушла бы тогда из дома, в ту ночь, в поисках приключений вместе с Тори, если бы ее не держали взаперти? Ты думаешь, она вылезла бы из окна ночью, если могла бы отправиться открыто с кем угодно и куда угодно утром? Я знала ее лучше, чем все остальные. Так всегда бывает с близнецами. Она покорно сидела за решеткой днем, поэтому и вырывалась ночью. И когда она погибла, с ней погибла иллюзия стабильности и благоденствия в этом доме. Еще и потому, что они ее любили больше, чем нас с тобой, ты же знаешь.

 Фэйф поджала губы и бросила очередную сигарету за решетку террасы.

 — Не могу сказать, сколько раз родители смотрели на меня, у которой было лицо Хоуп, и я видела по их глазам, что они при этом думали. Почему на болоте погибла не я, а Хоуп.

 — Нет, не говори так. — Кейд вскочил с места. — Это неправда. Никто и никогда так не думал.

 — Нет, я знаю, о чем говорю. Я постоянно напоминала им своим существованием о смерти Хоуп. И мне этого никогда не могли простить.

 — Нет, — он нежно коснулся ее щеки. — Нет, глядя на тебя, они видели в тебе, какой могла стать Хоуп.

 — Но я не могла ею стать, Кейд. — И на глазах ее сверкнули слезы. — Она была их общим достоянием, ни я, ни ты так их не связывали. Однако ее утрату они разделить не смогли. Каждый переживал ее гибель в одиночестве. Папа выстроил ей святилище и нашел утешение в постели другой женщины. А мама становилась все холодней и жестче душой. А мы с тобой шли путем, нам предназначенным. И вот сейчас, ночью, мы рассуждаем с тобой о жизни, и нам некого любить. И никто нас не любит.

 Ему больно было слышать это, ведь Фэйф говорила правду.

 Она прислонилась к нему, и он обнял ее.

 — Никто из нас никого не любил, во всяком случае, так, чтобы вернуть своей душе покой и мир. Может быть, мы любили Хоуп, может быть, уже тогда мы знали, что именно с ней связан наш душевный мир и покой.

 — Но мы ничего не можем изменить. Прошлое было и прошло. Мы можем только что-то предпринять сейчас.

 — Я ничего не хочу менять. Я ненавижу Тори Боден за то, что она вернулась, за то, что заставила меня снова вспомнить о Хоуп и снова почувствовать, как мне ее не хватает, как тяжела эта утрата.

 — Но Тори не виновата в ее смерти, Фэйф.

 — Возможно. — Она закрыла глаза. — Но мне обязательно нужно кого-то обвинить в гибели Хоуп. Так почему не ее? 

 Надо было решать эту проблему как можно скорее и эффективнее. Деньги. Маргарет знала, что для определенного сорта людей они важнее всего на свете. Деньгами можно купить их молчание, верность и то, что они считают своими принципами. К предстоящей встрече она оделась особенно тщательно, остановив свой выбор на новом костюме благоприличного темно-синего цвета, а на шею надела нитку жемчуга, унаследованного от бабушки. Потом, по заведенному ежеутреннему обычаю, она села перед зеркалом, но не для того, чтобы скрыть следы возраста, — возраст она считала своим преимуществом, — а чтобы подчеркнуть свойственное ей выражение лица и положение в обществе. Они были ее оружием и защитой.

 Она вышла из дома ровно в восемь пятьдесят, сказав Лайле, что у нее назначено раннее деловое свидание и что потом будет встреча за ленчем в Чарлстоне. Ожидать ее возвращения следует в три тридцать. Она рассчитала, что свидание займет не больше получаса, самое большее — минут сорок пять, а это даст ей возможность сделать еще кое-какие покупки до ленча. Конечно, можно было не самой садиться за руль, а вызвать шофера и поручить кому-нибудь из слуг сделать покупки, однако это все было бы потаканием лени, то есть слабости, а она такого себе позволить не может. Хозяйку «Прекрасных грез» должны видеть время от времени в городе. Ее долг — патронировать определенные магазины и поддерживать надлежащие отношения с нужными торговцами и муниципальными чиновниками. Никакие соображения собственного удобства не могут служить причиной пренебрежения чувством долга и ответственности перед обществом.

 Более чем за тридцать два года своего положения хозяйки «Прекрасных грез» она ни разу не позволила себе манкировать обязанностями. Не собиралась и сегодня.

 Она и глазом не моргнула, проезжая мимо поросших мхом деревьев, которые закрывали путь к болоту, не сбавила скорость. Упорно стремясь вперед, она проехала мимо того места, где погибла ее дочь. Если она и почувствовала укол в сердце, на лице это не отразилось. Таким же невозмутимым оно оставалось и в тот день, когда Хоуп похоронили, хотя сердце ее кровоточило и разрывалось от боли. Таким же спокойным и невозмутимым ее лицо оставалось и тогда, когда она свернула на проселочную дорогу к Дому на болоте. Она припарковалась сзади универсала Тори и взяла сумочку.

 Маргарет вышла из машины, закрыла дверцу и заперла ее.

 Шестнадцать лет она не бывала в этом доме. Кейд его отремонтировал, несмотря на ее молчаливое неодобрение. На ее взгляд, свежая краска и цветущий кустарник сути дела не меняли. Это по-прежнему лачуга. Одно время, когда скорбь по дочери была невыносима, Маргарет хотела даже сжечь дом и место гибели Хоуп и наблюдать, как пожирает это место огонь мщения. Неразумное желание. А она была женщиной разумной. Дом был собственностью Лэвеллов, и, несмотря ни на какие обстоятельства, его следовало сохранить и передать по наследству следующему поколению. Она поднялась по ступенькам крыльца и коротко постучала в деревянный косяк стеклянной двери.

 Тори, в этот момент потянувшаяся за чашкой, замерла на месте. Она опаздывала на работу. Она не выспалась, чувствовала себя разбитой и надеялась, что кофе вновь оживит ее силы.

 Она никого не желала сейчас видеть, ни с кем не собиралась говорить. Больше всего на свете ей хотелось бы снова лечь в постель и заставить себя заснуть сном без видений, чего никак не удавалось ночью. Однако она подошла к двери.

 Увидев на пороге мать Хоуп, Тори сразу почувствовала себя виноватой, маленькой, беспомощной.

 — Миссис Лэвелл, — пробормотала она, смутившись.

 — Виктория.

 И Маргарет окинула ледяным взглядом ее с головы до пят; голые ноги, распахнутый халат, взлохмаченные волосы. Впрочем, ничего другого от этой паршивки Боден и ожидать не приходится.

 — Прошу извинить. Я полагала, что ты уже давно поднялась и привела себя в порядок.

 — Да, да, надо бы. — И Тори, мучительно сознавая свой неприглядный вид, затянула пояс потуже. — Я… проспала.

 — Займу всего несколько минут твоего времени. Можно войти?

 — Да, разумеется. — Вся выдержка Тори испарилась в одно мгновение. Руки тряслись, и она неловко открыла дверь. — Боюсь, и дом в том же беспорядке, что я сама.

 Она уже купила большое уютное кресло в мягких голубых тонах и маленький инкрустированный столик, но в комнате не было ни занавесок, ни ковра на полу, ни лампы. У Тори появилось такое чувство, словно она приглашает королеву войти в хлев.

 Маргарет уничтожающим взглядом окинула гостиную.

 — Я была очень занята устройством своего магазина и не успела…

 Тори спохватилась. Черт возьми, ей уже не восемь лет, она не ребенок, который до дрожи в коленях пугается при виде царственного величия матери своей подружки.

 — Я только что сварила кофе, — вежливо сказала она, — не хотите?

 — В доме есть стулья?

 — Да. Я обитаю главным образом в кухне и спальне.

 «Перестань суетиться, — приказала себе Тори, направляясь в кухню. — Тебе не за что извиняться».

 — Пожалуйста, садитесь.

 По крайней мере, она купила солидный обеденный стол и стулья. В кухне было чисто, а травы в горшках на подоконнике придавали ей почти жизнерадостный вид.

 Она налила кофе, поставила сахарницу, но, открыв холодильник, снова почувствовала смущение и неловкость.

 — Боюсь, у меня нет сливок для кофе. И молока тоже.

 — Неважно, — и Маргарет отодвинула чашку на дюйм. Легкий и намеренный щелчок по самолюбию. — Не будешь ли ты так добра присесть? — И Маргарет на мгновение замолчала. Она знала цену внезапным паузам и умела их использовать.

 Тори села, Маргарет положила руки на стол и, глядя на нее в упор, ровно и мягко начала:

 — До меня дошло, что ты вступила в отношения с моим сыном. — И снова повисла пауза, во время которой Маргарет отметила искру удивления, промелькнувшую в глазах Тори.

 — Миссис Лэвелл…

 — Позволь. — И Маргарет оборвала ее мановением указательного пальца. — Ты долго отсутствовала в городе. Хотя у тебя есть родственники в Прогрессе, ты здесь чужая. Фактически… Я буду с тобой откровенна и скажу, что не одобряю поступок сына, сдавшего тебе в аренду и помещение для магазина, и этот дом. Однако Кейд — глава семьи и принимает решения самостоятельно и единолично. Все же в тех случаях, когда его решения и их последствия влияют на положение семьи в обществе, дело принимает совсем другой оборот.

 Чем дольше Маргарет говорила своим мягким, проникновенным и неумолимым голосом, тем больше Тори успокаивалась.

 — А каким образом, миссис Лэвелл, мой бизнес и выбор местожительства влияет на положение вашей семьи?

 — Не слишком приятно терпеть твой бизнес и твое присутствие в городе, но личные отношения с моим сыном совершенно недопустимы.

 — Значит, если вы еще способны терпеть мои деловые отношения с вашей семьей, вы просите не поддерживать с Кейдом личных контактов? Я правильно вас поняла?

 — Да.

 Но кто же перед ней, размышляла Маргарет. Кто эта женщина с таким холодным взглядом, такая спокойная и сдержанная? Где та вертлявая девчонка, что старалась держаться всегда в тени?

 — Это проблематично, так как ваш сын является хозяином и помещения для магазина, и этого дома.

 — Я готова компенсировать тебе затраты на переезд и устройство в новом месте. Может быть, ты снова вернешься в Чарлстон или во Флоренс, где у тебя тоже есть родные.

 — Компенсировать? — С мертвенным спокойствием Тори подняла чашку. — Будет ли это невежливо с моей стороны спросить, какую компенсацию вы имеете в виду? — И слегка улыбнулась, увидев, как Маргарет стиснула челюсти. — Ведь, в конце концов, я деловая женщина.

 — Этот разговор кажется мне неприятным и достойным сожаления, но у меня нет иного выбора, как опуститься до твоего уровня в надежде охранить свою семью и ее репутацию.

 И Маргарет открыла сумочку.

 — Я собираюсь выписать тебе чек на пятьдесят тысяч долларов, если ты обязуешься порвать все связи с Кейдом и с Прогрессом. Я дам тебе половину этой суммы сегодня, а остальное будет тебе переведено на новое место жительства. Я даю тебе две недели на сборы.

 Тори промолчала. Она тоже была знакома с оружием безмолвия.

 — Эта сумма, — продолжала Маргарет все более пронзительным тоном, — позволит тебе устроиться со всеми удобствами после переезда.

 — Без всякого сомнения. — Тори снова пригубила кофе и аккуратно поставила чашку на блюдце. — Но у меня есть вопрос. Я хотела бы знать, миссис Лэвелл, почему вы решили, что я стерплю оскорбление?

 — Не надо напускать на себя деликатную чувствительность, ты ею не обладаешь. Я тебя знаю. — И с этими словами Маргарет наклонилась вперед. — Я ведь знаю, кто ты и откуда. Ты думаешь, что можешь спрятаться за спокойствием и маской напускной респектабельности, но я-то знаю тебя. Твои родители были отребьем, они не смотрели за тобой, ты всюду рыскала, как дикая кошка, ты вечно висела на шее моей девочки. Ты ее уговорила бежать из родительского дома и в конечном счете довела до смерти. Ты уже лишила меня одного моего ребенка, и я не допущу, чтобы ты украла у меня другого. Ты возьмешь деньги, Виктория, так же, как взял твой отец.

 Тори была сражена, однако держалась спокойно.

 — Что вы хотите этим сказать?

 — Он удовольствовался всего пятью тысячами. Пять тысяч, чтобы исчезнуть с моих глаз. Муж не хотел их выгонять, хотя я умоляла его об этом.

 Губы ее задрожали, но она справилась с собой. Да, это был первый и последний раз, когда она его о чем-то умоляла.

 — В конце концов пришлось этим заняться мне самой. Так же, как приходится и сейчас. Ты уйдешь, ты возьмешь в собственные руки свою жизнь, которую должна была тогда потерять на болоте, именно ты, а не Хоуп, и продолжишь ее где-нибудь в другом месте. И будешь держаться подальше от моего сына.

 — Так вы заплатили отцу, чтобы он уехал, — сказала Тори, — пять тысяч. Любопытно, на что он их употребил. Да ладно, это неважно. Мне вас неприятно огорчать, миссис Лэвелл, но я совсем другой человек, чем мой отец. И он ничего не мог со мной поделать, чтобы я стала его подобием. Я вернулась сюда, потому что это мой долг. Мне было бы легче, будь это иначе. Вы не можете этого понять, но это действительно так. А что до Кейда…

 И она подумала, как он отдалился от нее после вчерашнего эпизода.

 — Между нами совсем не такие близкие отношения, как вы полагаете. Он был добр ко мне, вот и все. Кейд вообще добрый человек. И я не собираюсь платить ему черной неблагодарностью, разорвав нашу дружбу или рассказав об этом разговоре с вами.

 — Если ты пойдешь мне наперекор, я тебя погублю. Ты все потеряешь, как уже было однажды, когда ты убила ребенка в Нью-Йорке.

 Тори побледнела как полотно, у нее задрожали руки.

 — Я не убивала Джонаса Мэнсфилда… Я не смогла его спасти.

 Тори дала слабину, и Маргарет сразу ею воспользовалась:

 — Но семья винит тебя в его смерти, и полиция тоже. И пресса. Второй погибший ребенок на твоей совести. Если ты останешься, здесь тоже об этом заговорят, и это будут очень неприятные для тебя разговоры.

 «Ну как же глупо, — подумала Тори, — как глупо было предполагать, что здешние жители не свяжут ее теперешнюю с той женщиной, которой она была в Нью-Йорке. Не будут судачить о тогдашней ее жизни, которую она там создала, а потом разрушила.

 И ничего нельзя изменить. Изменить нельзя, и придется смириться с правдой, смотреть ей в лицо».

 — Миссис Лэвелл, меня всю жизнь преследуют досужие разговоры. Однако я усвоила одну истину: нельзя терпеть их в собственном доме. — И Тори встала. — Вам лучше уйти.

 — Во второй раз я не сделаю тебе такого предложения, — предупредила Маргарет.

 — Я на это и не рассчитываю. Я провожу вас.

 Плотно сжав губы, Маргарет встала и взяла сумочку.

 — Я знаю дорогу.

 Тори подождала, пока их не разделило пространство гостиной.

 — Миссис Лэвелл, — сказала она тихо, — вы не знаете Кейда. И Хоуп вы тоже не знали.

 Оцепеневшая от ярости, Маргарет схватилась за дверную ручку.

 — И ты смеешь говорить со мной о моих детях?

 — Да, — еле слышно проговорила Тори, и дверь захлопнулась, оставив ее в одиночестве. — И посмею впредь.

 Она заперла дверь. Никто и ничто не войдет сюда больше, если она этого не захочет. И ничто, проникшее в ее душу, больше ее не поранит. Она прошла в ванную и торопливо сорвала с себя халат. Она встала под горячий душ, почти кипяток. И разрешила слезам течь. «Это необходимо», — сказала она себе. Горячая вода снова сделает ее чистой снаружи. А со слезами истечет вся горечь, накопившаяся в душе. Тори плакала до тех пор, пока вода не стала холодной, а затем подставила лицо под ледяную струю. Обсохнув, она вытерла полотенцем запотевшее от пара зеркало. И отчужденно, сурово стала себя разглядывать. На лице отражались страх, растерянность, стремление бежать и спрятаться. Да. Она вернулась. И спряталась. Зарылась в работе, повседневных мелочах. И ни разу не открыла душу для Хоуп. Ни разу не была там, в тени деревьев, на месте, которое они выбрали и устроили для своих игр. Ни разу не была на могиле своего единственного, настоящего друга.

 Ни разу не призналась себе, почему и зачем она здесь.

 Она трусиха. Кейд назвал ее трусихой. И он прав.

 Тори снова надела халат, вошла в кухню и набрала номер.

 — Доброе утро. Соедините с фирмой «Биддл, Лоренс и Уилер». Это Виктория Боден. Можно попросить мисс Лоренс?

 — Пожалуйста, подождите минуту, мисс Боден.

 Через минуту она услышала голос Абигейл.

 — Тори, как приятно слышать тебя. Как ты? Устраиваешься?

 — Да, спасибо. В субботу открытие магазина.

 — Так быстро? Ты, наверное, работала день и ночь. А я как раз собираюсь побывать в твоих краях.

 — Очень надеюсь на это. Абигейл, я хочу попросить тебя об одолжении.

 — Проси. Я тебе очень признательна за мамино кольцо.

 — Что? О, я и забыла.

 — Потребовались бы годы, чтобы его найти, если бы не ты. Я практически не заглядываю в эти старые папки. Что я могу для тебя сделать, Тори?

 — Я… надеюсь, что ты сможешь связаться с полицией. С кем-нибудь, кто имеет информацию по одному старому делу. Я не хочу — ты понимаешь, я не хочу сама с ней контактировать.

 — Да, я кое-кого знаю и сделаю все, что в моих силах.

 — Это было изнасилование и убийство. — Тори бессознательно стала потирать правый висок. — Жертва — молодая девушка по имени Элис. Фамилия… — Она сильнее надавила на висок. — Тут я не вполне уверена: или Лоуэлл, или Поуэлл. Она добиралась на попутных машинах по шоссе… э… пятьсот тринадцатому, на восток, на побережье Миртл-Бич. Ее затащили в заросли, изнасиловали и задушили. Руками.

 И Тори глубоко вздохнула, словно с груди сняли тяжелый груз.

 — Я ничего не слышала об этом в новостях.

 — Это было давно. Может быть, десять лет назад, может, больше. Летом. Было очень жарко. Даже ночью. Это немногое, что мне известно.

 — Это уже кое-что, — откликнулась Абигейл. — Посмотрим, что мне удастся отыскать.

 — Спасибо. Спасибо большое. Запиши номера домашнего телефона и магазина. Все, что ты сумеешь узнать, все будет кстати.

 Тори возилась в своем магазине почти пять часов подряд, но Абигейл не звонила. Прохожие время от времени останавливались у витрины и восхищались выставленными в них товарами. Она уже не знала, чем себя занять, и, когда кто-то постучал в дверь, даже обрадовалась, но радость быстро испарилась при виде Фэйф. Неужели Лэвеллы не могут оставить ее в покое?

 — Мне нужно купить подарок, — выпалила Фэйф, едва Тори открыла дверь, и ворвалась бы внутрь, если бы та не загородила вход.

 — Магазин еще не открыт.

 — Черт побери, но вчера он тоже был закрыт, не так ли? Мне нужен лишь один предмет, и это займет всего десять минут. Я забыла, что у тетушки Рози завтра день рождения, а она только что позвонила и сказала, что едет. Я же не могу оскорбить ее лучшие чувства. — И Фэйф попыталась умильно улыбнуться. — Она почти полоумная, и, если я не подарю ей чего-нибудь, она совсем свихнется.

 — Ну ладно, — ворчливо согласилась Тори и отступила, давая Фэйф дорогу. — Что ей нравится?

 — О, ей нравится все. Я могу сделать ей пилотку из газеты, и она будет радоваться. Господи, сколько у тебя тут всего!

 Фэйф тронула рукой колокольчик, он качнулся и мелодично звякнул.

 — Я хочу сказать, что ей не требуется ничего практичного.

 — У меня есть красивые шкатулки. И есть одна, большая.

 Чтобы поскорее покончить с делом, Тори выбрала шкатулку с резными сердечками и раскрашенную вручную крошечными фиалками и розочками.

 — Это музыкальная шкатулка?

 — Нет.

 — Ну и хорошо, а то бы она ее заводила день и ночь и свела бы всех нас с ума. Наверное, она наполнит ее старыми пуговицами, но шкатулка ей понравится.

 Фэйф взглянула на ценник и присвистнула:

 — Да, придется раскошелиться.

 — И резьба, и раскраска ручной работы. И это единственный экземпляр. — Тори с удовлетворением поставила шкатулку на прилавок. — Я положу ее в коробку с поздравительной открыткой и завяжу ленточкой.

 — Очень мило с твоей стороны. — Фэйф достала чековую книжку. — Мне кажется, что у тебя все уже готово к открытию. Зачем ждать до субботы?

 — Осталось доделать кое-какие мелочи. И, в конце концов, суббота уже послезавтра.

 — Да, время летит. — Фэйф взглянула на общую сумму и подмахнула чек.

 — Выбери подарочную открытку, напиши, и я прикреплю ее к ленточке на коробке.

 Фэйф выбрала ту, где в середине красовалась роза, и нацарапала поздравление.

 — Чудесно, теперь на несколько будущих месяцев я стану ее главной наследницей.

 Она внимательно наблюдала, как Тори обвила коробку белой блестящей лентой, сунула под нее карточку и завязала ленту изящным бантом.

 — Надеюсь, ей понравится подарок. — И в тот момент, когда она подавала коробку Фэйф, зазвонил телефон.

 — Извини.

 — Конечно, конечно.

 Но что-то во взгляде Тори заставило Фэйф насторожиться.

 — Вот только запишу расход, а то я всегда забываю.

 Телефон прозвонил опять.

 — Да возьми трубку. Я через секунду выкачусь отсюда.

 Тори ничего не оставалось делать, как поднять трубку.

 — Добрый день. «Южный комфорт» слушает.

 — Тори, извини, что так долго не могла перезвонить.

 — Все в порядке. Спасибо. Удалось что-нибудь узнать?

 — Да, кажется, я нашла, что тебе надо.

 — Подождешь минутку? Фэйф, я сейчас открою дверь.

 Слегка пожав плечами, Фэйф взяла коробку, но, выйдя, задалась вопросом, почему, когда Тори взяла трубку, ее ловкие, умелые руки задрожали? Кто ей звонил?

 — Извини, у меня в магазине был посторонний.

 — Неважно. Имя жертвы Элис Барбара Поуэлл, белая. Шестнадцать лет. Ее тело было найдено только через пять дней после убийства. Останки… они стали к тому времени добычей зверей. И зрелище, говорят, было не из приятных.

 — А насильника поймали?

 Тори уже знала ответ, но должна была его услышать.

 — Нет, и дело еще не закрыто.

 — А дата? Когда ее убили?

 — Это случилось 23 августа 1990 года.

 — Господи. — И холодок пробежал по телу Тори, он проник в сердце, до мозга костей.

 — Тори, в чем дело? Что с тобой?

 — Я сейчас не могу тебе всего объяснить. И должна тебя попросить, Абигейл, снова использовать свои связи. Может, ты выяснишь, не было ли совершено подобного преступления за шесть лет до убийства Элис и десять лет спустя? И можно ли установить дату совершения таких убийств? Примерно тогда же, в августе…

 — Хорошо, Тори, я наведу справки, но, когда я так или иначе узнаю, ты должна будешь мне все объяснить.

 — Но сначала мне нужен ответ. Извини, Абигейл, но мне этот ответ просто необходим.

 И она резко положила трубку на рычаг.

 23 августа 1990 года. Ровно за восемь лет до этого была убита Хоуп. В 1990 году, летом, ей бы исполнилось шестнадцать лет. 

 Живые приносят мертвым цветы, благородные лилии или простые маргаритки, однако, положенные на землю, они быстро умирают. Тори никогда не понимала, зачем оставлять то, что вянет и погибает, на могиле любимого человека. Очевидно, это служит утешением оставшимся жить.

 Она принесла Хоуп не цветы. Она принесла то, что хранила все эти годы. Маленький стеклянный шар, где скакал крылатый конь, а если шар потрясти, в нем сверкали серебряные звезды. Это был последний подарок на день рождения от погибшей подруги.

 Тори подошла к могиле, которую осенял ангел с арфой в руках.

 — Здравствуй, Хоуп.

 Она преклонила колени в мягкой траве и села на пятки. Дул теплый, мягкий ветерок, пахло расцветающими розами, высаженными за спиной ангела.

 — Прости, что не приходила. Я долго откладывала эту встречу, но все эти годы очень много думала о тебе. У меня больше никогда не было такого друга, как ты, которому, как тебе, я могла бы все рассказать. Это было такое счастье — дружить с тобой.

 Она закрыла глаза и предалась воспоминаниям, а некто следил за ней из-за деревьев. Некто, сжавший кулаки так крепко, что побелели суставы. Некто, знавший, что это такое — желать невыразимого, того, о чем нельзя говорить. Жить год за годом с затаенным в сердце желанием вкусить это снова и чувствовать, как сердце может разорваться от желания и от возможности его удовлетворить. Прошло шестнадцать лет, и она вернулась. Он будет ждать, будет за ней следить, зная, что однажды она снова вернется туда, где все это началось.

 До чего же они были хороши вдвоем, Хоуп и Тори. Тори и Хоуп. Темноволосая и белокурая, избалованная и затравленная. Ничто прежде, ничто потом не приносило ему такого волнующего ощущения, которое он испытал в ту августовскую ночь. Он снова попытался вернуть себе то ощущение. Так было всегда, когда внутреннее, обжигающее, как пламя, напряжение возрастало до предела. Тогда он пытался ощутить все заново, воскресить то пронзительное, невыразимое торжество.

 Ничто не могло с ним сравниться.

 А вот теперь Тори представляет угрозу. Он может расправиться с ней быстро и легко, но тогда исчезнет острое ощущение жизни на краю пропасти. Может, он все прошлые годы ждал именно этого ощущения. Может быть, он ждал ее возвращения, он хотел, чтобы она пришла сюда.

 Нет, он подождет до августа, до знойной августовской ночи, и все будет так, как было восемнадцать лет назад. Он, конечно, мог бы прикончить ее и раньше. Однако он верит в символы и совпадения. Это должно свершиться здесь, где все началось. И, наблюдая за ней, он расстегнул «молнию», запустил руку в ширинку и довел себя до кульминации, как бывало давно, когда он тайком следил за Тори. Хоуп и Тори. Тори и Хоуп.

 «Там, где это началось, — подумал он, — там оно должно и кончиться».

 Дрожь пробежала по ее телу, словно кто-то провел холодным как лед пальцем от затылка до конца позвоночника. Неприятное чувство заставило Тори оглянуться, но она отнесла его за счет кладбищенской обстановки и невеселых раздумий. Ведь, в конце концов, она здесь в чужих владениях, она непрошеная гостья в обители мертвых. Темнело. Набрякшие серые облака, наплывая с востока, грозили закрыть солнце. Ночью пройдет долго ожидаемый фермерами дождь.

 Пора идти.

 — Я так потом страдала, что не пришла в ту ночь. Я должна была, даже несмотря на порку. Если бы я собралась с силами и вылезла тогда в окно, то, может быть, спасла нас обеих. Но так ли это, я никогда о том не узнаю.

 Пели птицы. Сильный, настоятельный хор, казалось, совсем не вязался с тем местом, где звучал, однако, напротив, все было гармонично и цельно. Все так и должно быть: птицы, ленивое жужжание пчел на розах и сильный животворящий запах самих роз.

 Она снова повернула стеклянный шар так, что серебряные звезды пришли в движение.

 — Но я вернусь, Хоуп. Чего бы это мне ни стоило, я вернусь. И сделаю все, чтобы покончить с этим кошмаром. Я никогда не говорила тебе, как много ты для меня значишь, как твоя дружба оживила мое сердце и как оно снова закрылось для всех, когда я тебя потеряла. Я снова хочу распахнуть его и стать такой же, как была с тобой.

 Она опять оглянулась на деревья и башни «Прекрасных грез», вздымавшиеся над листвой. У нее возникло ощущение, словно кто-то оттуда за ней наблюдает. Ну и пусть. Пусть следят. Пусть ждут. Она посмотрела на ангела, потом на могильный камень.

 — Его так и не нашли. Того негодяя, кто это сделал с тобой. Я постараюсь его найти.

 Тори еще раз повернула шар и положила у ног ангела так, что крылатый конь снова взлетел, а звезды засверкали. А потом ушла.

 Дождь уже разошелся вовсю, когда Кейд свернул с шоссе на дорогу, ведущую к Дому на болоте.

 Он недоуменно сдвинул брови, увидев, что красный «Мустанг», за которым он ехал по шоссе, тоже свернул к дому Тори. Он въехал за ним во двор и увидел, что из «Мустанга» вылез Джей Ар.

 — Ну, как она тебе? — широко ухмыльнулся Джей Ар и любовно погладил блестящий капот, когда Кейд подошел поближе.

 — Ваша?

 — Подцепил ее сегодня утром. Бутс говорит, что у меня начался мужской климакс. Женщины, по-моему, смотрят чересчур много медицинских передач. А я ей сказал, что если машину легко вести и она по карману, то почему бы ее не купить. Какой от этого вред?

 — Да, настоящая красотка.

 Дождь лупил вовсю, но мужчины подошли к капоту, чтобы полюбоваться мотором.

 — Да, мощная машина, — кивнул восхищенный Кейд. — Сколько она выжимает?

 — Между нами, мальчиками, говоря, я выжал на ней девяносто пять, и она даже не запылилась. А ручки какие, а линии! Я вчера поехал в Бродерик, продавать свой седан, и уже хотел купить новый, как вдруг увидел эту малютку.

 Джей Ар снова любовно похлопал автомобиль по капоту и взглянул на дом.

 — Ты заехал повидаться с Тори?

 — Да, хотелось бы.

 — Хорошо. У меня есть новости, которые ей могут не понравиться, так что друг рядом Тори не помешает.

 — В чем дело, что случилось?

 — Ничего страшного, Кейд, но эти вести ее взволнуют.

 Он поднялся на крыльцо и постучал.

 — Чудно это, стучать в дверь к родным, но сестра меня к этому приучила. А вот и моя девочка! — сказал он ласково, когда Тори отворила дверь.

 — Дядя Джимми! Кейд? — Она удивленно посмотрела на них и отступила назад, пропуская мужчин в дом. — Входите, а то промокнете.

 — Повстречал Кейда и похвастался своей новой машиной.

 Тори высунулась из двери, чтобы тоже взглянуть.

 — Она совсем… игрушечная, — вырвалось у нее, но она быстро спохватилась. Подобное сравнение дяде не понравилось бы. — Очень впечатляющая, — сразу же поправилась она.

 — Мурлыкает, точно большая старая кошка. В первый же погожий день я тебя покатаю, — пообещал Джей Ар.

 — Хорошо бы. — Тори хотелось побыть одной, болела голова, но она не могла показать себя негостеприимной хозяйкой. — Не пройти ли нам на кухню? Там есть где сидеть, и я только что заварила чай.

 — Звучит заманчиво, но я не хочу тебе наследить.

 — Об этом не беспокойтесь. — И она повела их на кухню, надеясь, что таблетка аспирина сделает свое дело. — У меня есть печенье, правда, покупное.

 — Пожалуйста, ни о чем не беспокойся, детка, я сразу от тебя поеду домой.

 Но Тори уже выкладывала печенье на тарелку. Джей Ар тут же взял одно.

 — Бутс теперь ничего сладкого не покупает. Она на диете, а значит, и я тоже.

 — Тетя Бутс прекрасно выглядит, — и Тори достала чашки, — и ты за компанию.

 — Я ей твержу об этом, но она каждое утро взвешивается, как будто один-два лишних фунта — это светопреставление. Пока она не успокоится, я буду на кроличьих кормах. — И он взял второе печенье. — Просто удивительно, что я еще не дергаю носом, как кролик.

 Он подождал, пока Тори нальет чай, и сел.

 — Слышал, что твой магазин уже готов к открытию, но минутки не могу урвать, чтобы самому заехать посмотреть.

 — Надеюсь, вы сможете заехать в субботу.

 — Да уж, не упущу такой возможности. — Он пригубил чай, поерзал на стуле, вздохнул и начал: — Тори, мне очень неприятно тебя огорчать, но, кажется, ты должна знать, что к чему.

 — Будет лучше, если вы скажете все прямо и откровенно.

 — На днях мне позвонила твоя мать. Она, видно, в большом шоке, иначе, как ты понимаешь, не стала бы мне звонить. Мы перезваниваемся очень нерегулярно.

 — Она больна?

 — Нет, дело не в этом. Это связано с твоим отцом. Сдается, он недавно попал в переделку. — Джей Ар умолк и принялся вращать чашку на блюдце, затем посмотрел на Тори: — По всей видимости, он напал на женщину.

 Тори снова услышала свист ремня. Три жестоких удара… Руки у нее дрогнули, но она сдержанно спросила:

 — Напал?

 — Твоя мать сказала, что это все не так, и мне пришлось буквально вытягивать из нее каждое слово. Она рассказала, что есть некая женщина, которая заявила, будто твой отец очень грубо с ней обошелся, что он хотел… э… опозорить ее.

 — Он пытался изнасиловать эту женщину?

 Чувствуя себя очень несчастным, Джей Ар снова заерзал на стуле.

 — Ну, Сара прямо этого не говорила. Но что бы там ни случилось, Хэна арестовали. Он опять стал сильно пить. Его отпустили под условие принудительного лечения от алкоголизма. Думаю, ему это не понравилось, но выбора не было. — Джей Ар отхлебнул из чашки, чтобы промочить пересохшее горло. — Но недели две назад он слинял.

 — Слинял?

 — Его нет дома. Сара сказала, что не видела его больше двух недель. Он нарушил условие, под которое был отпущен на свободу, и теперь его посадят в тюрьму.

 Джей Ар машинально опустил печенье в чай, чего Бутс никогда бы не позволила, потому что так делать воспитанным людям не полагается.

 — Твоя мать просто сходит с ума. Завтра я собираюсь поехать навестить ее и как следует выяснить, что к чему.

 — И вы считаете, что я должна поехать с вами?

 — Это, миленькая, ты сама должна решить. Думаю, что я и один могу справиться.

 — А я думаю, что нет необходимости справляться вам одному. Я тоже поеду.

 — Что ж, мне приятнее ехать в компании. Но я собираюсь выехать пораньше. Ты будешь готова к семи?

 — Да, конечно.

 — Хорошо. — Он неуклюже встал из-за стола. — Мы вдвоем все уладим, вот увидишь. Значит, утром я за тобой заеду. Нет-нет, сиди и пей чай. — И Джей Ар погладил ее по голове, прежде чем она успела встать. — Провожать меня не надо.

 — Он стесняется, — тихо сказала Тори, когда хлопнула дверь. — Он стесняется из-за себя, меня и моей матери. А так как он слышал сплетни, распространяемые Лисси Фрэзир, то решил, что нас надо оставить вдвоем.

 Кейд во все глаза смотрел на ее бесстрастное лицо. Никакой реакции. Удивительное самообладание.

 — Ты удивляешься, почему я не слишком беспокоюсь за родителей?

 — Нет, но мне любопытно знать, по какой причине ты не беспокоишься или почему ты решила никак не проявлять своего беспокойства.

 — Зачем? То, что сделано, — сделано. Мать предпочитает не верить, что отец совершил проступок, за который его арестовали. Но он, конечно, виноват. Когда он пьет, свойственная ему агрессивность выплескивается за границы дома.

 — Он бил твою мать?

 Тори криво улыбнулась:

 — Когда я не вертелась под ногами. Тогда бить мать не было необходимости.

 Кейд кивнул. Он знал. Он знал это с того самого утра, когда она пришла к их дому и рассказала про Хоуп.

 — Тебя бить было сподручнее?

 — Но он уже давно не имеет такой возможности. Поэтому бьет теперь ее.

 — И ты винишь себя за это?

 — Нет, не виню.

 Взгляд у него был цепкий, пристальный, и она закрыла глаза.

 — Я уверена, он использует ее как боксерскую грушу после моего бегства из дома. И я ничего не сделала, чтобы это изменить. Никто из них, правда, мне бы не позволил изменить это, но я и не пыталась. С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, мы виделись только дважды. Первый раз, когда я жила в Нью-Йорке и была счастлива. Я думала, что мы сможем хотя бы немного поправить наши отношения. Родители жили в трейлере, вблизи границы с Джорджией. Уехав из Прогресса, мы много раз переезжали.

 Она так и сидела, закрыв глаза, а дождь барабанил по крыше.

 — Я потеряла счет местам, где мы побывали. Все время чужие школы, чужие комнаты и лица. Я ни с кем не могла как следует сблизиться, но мне это, в общем, было безразлично. Я просто копила деньги и терпела до той поры, когда по закону можно будет уехать, иначе он заставил бы меня вернуться и как следует расплатиться за своеволие.

 — Но разве ты не могла попросить о помощи? Бабушку, например?

 — Он бы и ее избил.

 Тори открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Кейду.

 — Он ее боялся по той же причине, почему боялся меня, и дурно бы с ней обошелся. А мать всегда была на его стороне. Всегда. Вот почему я с ней даже не попрощалась, когда уезжала. Он бы этого не потерпел, а я не могу объяснить никому и никогда, как меня мучил страх, который все время диктовал, что и как думать, как действовать, что можно говорить, что нельзя. Еще чаю хочешь?

 — Сиди, я сам. — Он встал и поставил чайник. — Рассказывай, что было дальше!

 — Я и словом не обмолвилась, что собираюсь уезжать, хотя заранее спланировала каждый свой шаг. Я собрала вещи, удрала из дома, когда они спали, добралась до автобусной станции и купила билет до Нью-Йорка. Когда взошло солнце, я была уже далеко и думала, что никогда не вернусь, но… через два года приехала повидаться с ними. У меня была работа, мне прилично платили, и у меня было свое жилье. Крошечный чуланчик, можно сказать, но свой. Приближался отпуск, и снова я села в автобус и поехала опять на границу Джорджии, чтобы повидаться с ними. Ну, может быть, и затем, чтобы похвастаться тем, чего я достигла. Я отсутствовала два года, но через минуту мне стало казаться, что я и не уезжала.

 Он понимающе кивнул. Он уехал в колледж и стал мужчиной, надо полагать, за четыре года учебы, а когда вернулся, все было как прежде. Однако это «прежде» ему было по нраву, он по нему очень скучал.

 — Все, что я ни делала, отец осуждал. «Вы только посмотрите, какой шлюховатый у нее вид! О, мне известно, какой образ жизни она ведет на Севере. Наверное, приехала домой, потому что забеременела от одного из тех, с кем валялась в постели…» Я была девственницей, но он не сомневался, что я проститутка. Однако за эти два года я стала тверже характером и возмутилась. Впервые в жизни я осмелилась восстать против него. Остаток моего отпуска я залечивала синяки на лице и, когда их можно было скрыть под макияжем, вышла на работу.

 — Господи Иисусе! Тори!

 — Он только раз меня ударил, но с его силищей этого было достаточно.

 Она рассеянно поднесла руку к лицу и провела пальцами по слегка искривленной линии носа.

 — Он сбил меня с ног, и я ударилась о кухонный стол. Сначала я даже не поняла, что у меня сломан нос. Когда он снова на меня замахнулся, — продолжала Тори, — я схватила нож, лежавший в раковине. Большой кухонный нож с черной ручкой. Но я не сознавала, что делаю. И он, наверное, увидел по моему лицу, что я сейчас пущу его в ход. И пущу его в ход с радостью. Тогда он выскочил из трейлера, а мать побежала за ним, умоляя не уходить. Он отшвырнул ее, как щепку, так что она упала в грязь, но она все кричала и звала его. Господи, да она ползла за ним по грязи на четвереньках. Никогда этого не забуду. Никогда.

 Кейд подошел к плите и снял вскипевший чайник. Чтобы дать ей возможность немного успокоиться, неторопливо насыпал чай и залил его кипятком. Потом снова сел и стал ждать продолжения рассказа.

 — Выговорись, Тори. Отделайся от всего этого навсегда.

 — Хорошо.

 Успокоившись, Тори открыла глаза. Если бы она увидела в его взгляде жалость, она не стала бы продолжать, но на нее смотрело само терпение.

 — Мне ее было жалко, но в то же время я чувствовала отвращение. И одновременно ненавидела ее. Наверное, в ту минуту я ее ненавидела больше, чем его. Я положила нож и взяла сумку, которую даже не успела распаковать. Ведь я пробыла у них меньше часа. Когда я вышла из трейлера, мать все еще сидела в грязи и плакала, но взглянула на меня сердито.

 «Зачем уезжаешь, ведь он опять разгневается? От тебя всегда были только одни неприятности», — вот что сказала мне она.

 Я прошла мимо, не сказав ни слова. С тех пор мы не разговаривали. Она мне родная мать, но все эти годы, с двадцати лет, я не обменялась с ней ни словом.

 — Но это не твоя вина, — мягко сказал Кейд.

 — Я долго была под наблюдением психоаналитика и знаю, что я не виновата. И все же я была причиной того, что произошло. Думаю, отец мстил мне за то, что я вообще живу на свете. И родилась такой, какая я есть. Пока разница между мной и другими детьми не сказалась, он на меня не обращал внимания. Я была головной болью для матери, и он редко удостаивал меня тычка, но, когда заметил разницу, наверное, недели не проходило без насилия с его стороны. Нет, не сексуального, — пояснила Тори, заметив выражение его лица. — Да, он этого хотел, и это его пугало, поэтому он бил меня с особенной жестокостью. И получал, когда бил, извращенное удовольствие. В его натуре секс и насилие всегда были крепко-накрепко переплетены.

 Кейд встал и налил ей чаю.

 — Но ты сказала, что виделась с ними дважды.

 — Не с ними. С ним. Три года назад он приезжал в Чарлстон. Он подошел к моему дому, выследив меня, когда я возвращалась с работы. И напал, когда я выходила из машины. Я испугалась до смерти. Он сказал, что мать больна и им нужны деньги. Я ему не поверила. От него разило спиртным.

 Тори поднесла ко рту чашку и вдохнула аромат заваренного чая, чтобы мысленно перебить тот, отвратительный запах.

 — Он схватил меня за руку выше локтя, как будто собирается вывихнуть ее, и предвкушение причиняемой боли уже его возбудило. Я подписала ему чек на пятьсот долларов там же, на улице, и сказала, что, если он сделает мне больно, или попытается вломиться ко мне в дом, или придет ко мне на работу, я опротестую чек и он больше никогда не получит от меня денег. Но если возьмет сейчас чек и сразу уйдет и никогда не вернется, то я ежемесячно буду посылать им по сотне долларов.

 И она коротко рассмеялась.

 — Его так поразило предложение, что он меня отпустил. Я проскочила в дом и заперла двери. Всю ночь я просидела с телефонной трубкой в руке и кочергой на коленях, однако он не попытался ворваться ни тогда, ни потом. Сотня долларов в месяц оплатила мой душевный покой. Я считаю, что сделка была выгодная.

 Тори отпила большой глоток. Чай был слишком горяч, слишком крепок и подстегнул ее силы. Не в состоянии усидеть, она подошла к окну и стала смотреть на дождь.

 — Ну, теперь ты узнал один из отвратительных секретов семьи Боден.

 — У Лэвеллов тоже есть свои отвратительные секреты.

 Кейд встал, подошел к ней и погладил аккуратную косичку, в которую были заплетены волосы. Он прикоснулся губами к ее макушке и обрадовался, когда она не отстранилась, как обычно.

 — Ты сегодня ела?

 — Что?

 — Наверное, нет. Садись. Я сделаю яичницу.

 Она обернулась и вздрогнула, когда он ее обнял. Слезы заволокли глаза и жгли, но Тори быстро их сморгнула.

 — Кейд, это не имеет будущего. Ты и я.

 Он схватил рукой ее затылок и прислонил к себе.

 — Это имеет настоящее. И почему бы нам не остановиться и не попробовать, может, нам понравится.

 Ей было так приятно стоять, положа голову ему на плечо, в его объятиях.

 — Но яиц в доме нет. — Она отодвинулась, чтобы посмотреть на него. — Я сварю суп.

 Иногда еда только предлог. И она сейчас ее использовала таким образом. Пока Тори мешала на плите суп из концентрата, Кейд тер сыр для горячих сандвичей.

 — Ты мог бы пообедать в «Прекрасных грезах» чем-нибудь повкуснее, чем суп и сырный сандвич.

 — Да, мог бы, — легко согласился Кейд.

 Он поставил сковородку на плиту и оказался рядом с ней, близко, но недостаточно близко, чтобы прикоснуться.

 — Но мне нравится здешнее общество.

 — Значит, с тобой не все в порядке.

 Тори сказала это так сухо, что он с минуту не знал, как отвечать, потом рассмеялся и положил два сандвича на разогретую сковороду.

 — И в этом ты права. Я же прожженный деляга, ловкач. Заграбастал себе большой дом, хорошую землю и достаточно денег, чтобы жить безбедно. И в добавление ко всему этому и свойственному мне обаянию умею делать замечательные сырные сандвичи.

 — Но если все это так, то почему тебя до сих пор не подцепила какая-нибудь ловкачка?

 — Тысячи пытались.

 — А ты ускользал?

 — Я не скользкий, а ловкий и хитрый. Но однажды я был помолвлен.

 — Неужели? — Тори потянулась за бокалами, а взгляд у нее стал настороженный.

 — Ну… — Кейд достаточно хорошо знал человеческую натуру, чтобы прервать разговор на самом интересном месте. Любопытно, как она выдержит паузу?

 Она сдерживалась, доставая тарелки и ставя их на стол, а потом подпустила шпильку:

 — И ты, конечно, считаешь себя большим умником?

 — Дорогая, человек в моем положении просто обязан быть умным. А правда ведь, дома уютно, когда идет дождь и пахнет супом?

 — Да, черт побери. Но что же случилось потом?

 — Это ты о чем? — небрежно спросил Кейд, скрывая свое ликование. — А, ты о Дебре? О женщине, которой я едва не поклялся любить ее, почитать и беречь, пока смерть не разлучит нас? Это дочь судьи Перселла. Ты, может быть, помнишь его, хотя вряд ли он был тогда судьей, когда ты уехала из Прогресса.

 — Нет, я его не помню. Сомневаюсь, что Бодены были вхожи в то общество, где вращался он.

 — Во всяком случае, у него есть красивая дочь, и одно время она в меня была влюблена, а потом решила, что не хочет быть женой фермера.

 — Прими соболезнование.

 — Да нет, это не стало трагедией. Я ее не любил, хотя она мне нравилась.

 Кейд попробовал суп.

 — Мы подходили друг другу в определенных житейских отношениях, кроме одного, очень важного. Мы осознали это через несколько месяцев после помолвки и довольно мирно, по-дружески, разошлись, к большому взаимному облегчению, и она уехала на несколько месяцев в Лондон.

 — Но как же ты мог сделать девушке предложение, а потом как ни в чем не бывало расстаться с нею?

 Кейд задумался и стал неспешно жевать сандвич, словно заодно пережевывал и мысли.

 — Ну, все проходило не совсем гладко. Дело в том, что мне было двадцать пять и семья оказывала на меня давление. Мои родители и судья были добрыми друзьями, они считали, что мне пришло время остепениться и произвести на свет наследника.

 — Господи, как все прозаично.

 — Не совсем. Мне Дебра была вовсе не безразлична. Мы много лет знали друг друга, наши семьи всячески содействовали этому союзу. Но чем ближе подходил день свадьбы, тем чаще я чувствовал себя так, словно галстук затянут слишком туго и нет возможности вдохнуть полной грудью. И я вдруг спросил себя: а как я буду жить, если Дебры в моей жизни не станет? И что будет лет через пять, если мы поженимся?

 Он снова откусил сандвич и пожал плечами:

 — Мне больше нравилась первая ситуация и, по счастью, ей тоже. Кто был страшно огорчен, так это наши родственники. Но ведь нельзя жить так, как за нас решили родственники, правда, Тори?

 — Нет, но мы все равно живем под бременем их решений. Мои родные никогда не могли смириться со мной такой, какая я есть. Я долго пыталась измениться… но не могла и не могу.

 — Но мне ты нравишься такая, какая ты есть.

 — Вчера вечером ты тоже так считал?

 — Я встревожился за тебя. — И он взял ее за руку, а она не успела ее отдернуть.

 — Ты мне не поверил.

 — Нет, я не сомневаюсь в том, что тебе дано видеть больше, чем остальным. Но мне кажется, что твои видения связаны с возвращением в родной дом, с воспоминаниями о Хоуп.

 Тори вспомнила о звонке Абигейл, о совпадении дат двух убийств, но ничего не сказала. Она раньше уже доверялась, уже рассказывала. И все потеряла.

 — Да, ты прав. Если бы не Хоуп, ты бы сейчас здесь не сидел.

 Кейд придерживался иного мнения.

 — Если бы я увидел тебя четыре-пять недель назад впервые в жизни, я бы из кожи вон вылез, но придумал бы, как очутиться здесь, на этом стуле. Дело в том, что, если бы мы познакомились несколько недель назад, а не знали бы друг друга с детства, я бы уже затащил тебя в эту привлекательную на вид кровать.

 От неожиданности Тори уронила в суп ложку, а он хитро улыбнулся и сказал:

 — По-моему, настало время сказать об этом вслух, так что обдумай эту возможность. 

 Поездка была приятная, Джей Ар просто лучился переполнявшей его радостью бытия. Он вел машину, как мальчишка в гонках на скорость, и могло показаться, что они мчатся на пикник, а не в угоду печальному семейному долгу. Он умел ему подчиняться — искусство, которым Тори не могла овладеть всю свою жизнь.

 Он так радовался новой машине, мчащейся под голоса Клинта Блэка и Гарта Брукса, запущенные на полную мощность, в кепочке, лихо нахлобученной на рыже-серебристую шевелюру. Ветер сорвал ее и швырнул под колеса встречного «Доджа», но Джей Ар и не подумал сбавить скорость и только расхохотался как сумасшедший. При откинутом верхе и гремящей музыке разговаривать можно было, только крича во все горло, тем не менее Джей Ар ухитрялся поддерживать разговор, перепрыгивая с одной темы на другую: магазин Тори, политика, обезжиренное мороженое и биржевые новости. И, только подъезжая к Флоренсу, он упомянул о матери. Тори крикнула, что была бы рада повидать бабушку, а потом вспомнила о Сесиле, и, пока прикидывала в уме, знает ли Джей Ар об этой связи, они уже проехали Флоренс и повернули в северо-восточном направлении.

 Она понятия не имела, как и чем теперь живут родители. Она никогда не спрашивала об этом у бабушки, а та никогда сама об этом не заговаривала.

 — Почти доехали. — И Джей Ар нервно заерзал на сиденье. Настроение у него явно упало. — Я слышал, что Хэн работал на фабрике. И еще они арендуют клочок земли и разводят кур.

 — Понимаю.

 Джей Ар откашлялся, словно опять хотел что-то сказать, но заговорил, только свернув с шоссе на узкую, всю в колдобинах дорогу.

 — Я здесь никогда не был, но Сара сказала, как ее найти.

 — Не надо ничего объяснять, дядя Джимми, и так известно, чего можно ожидать.

 Они проехали мимо лачуг, куч мусора, заржавленного пикапа, безобразной черной собаки на цепи, яростно залаявшей им вслед, темноволосой девочки в нижнем заношенном белье. Она сидела на старой, выброшенной стиральной машине, сосала палец и глядела на их щегольскую машину.

 «Да, — подумала Тори, — и так все заранее известно».

 За поворотом, у развилки, Джей Ар выключил музыку и теперь ехал с осторожностью, лавируя между кучами отбросов.

 Так они подъехали к дому. Нет, не к дому, а к лачуге.

 — Иисусе Христе, — пробормотал Джей Ар. — Не думал, что все так скверно.

 — Она нас увидела. — И Тори толкнула дверцу машины. — Она ждет.

 Джей Ар открыл свою дверцу, и, когда они направились к дому, он положил Тори на плечо руку. «Интересно, — подумала Тори, — он хочет поддержать меня или сам просит о поддержке?»

 У седой женщины было серое, словно окаменевшее, лицо. Кожа обтянула скулы, и они торчали, как две шишки. Линии вокруг рта, казалось, были прорезаны ножом, губы запали. На ней было измятое ситцевое платье, слишком просторное для исхудавшего тела. Серебряный крестик висел на иссохшей груди.

 Глаза с покрасневшими веками взглянули на Тори так, словно хотели испепелить ее на месте.

 — Ты не говорил, что привезешь и ее.

 — Здравствуй, мама.

 — Ты не сказал, что привезешь ее тоже, — повторила Сара и открыла дверь. — Разве у меня не достаточно всяких неприятностей и без этого?

 Джей Ар стиснул плечо Тори.

 — Мы приехали посмотреть, чем сможем помочь. — И, по-прежнему сжимая плечо племянницы, Джей Ар вошел в дом.

 Пахло гнилью из мусорного ведра и застаревшим потом. Пахло безнадежностью.

 — Не знаю, что вы можете сделать, разве что заставить эту женщину, эту индюшку, сказать всю правду.

 Сара поправила платье и высморкалась.

 — Я с ума схожу, Джей Ар, больше сил нет терпеть. Наверное, с моим Хэном случилось что-то ужасное. Он еще никогда так надолго не исчезал.

 — Почему бы нам не присесть? — Он оглянулся, сердце у него сжалось.

 У стены стоял продавленный диван, покрытый ветхим желтым покрывалом, на столах возвышалась груда бумажных тарелок, пластмассовых чашек и остатки, очевидно, вчерашнего обеда. В углу стояла закопченная трехногая плита, вместо четвертой ножки подпертая поленом. На стене висела олеография, изображающая скорбного Христа с кровоточащим сердцем в руке.

 Джей Ар подвел сестру к дивану и умоляюще взглянул на Тори.

 — Может быть, сварить кофе? — спросила она.

 — Там осталось немного растворимого. — Сара уставилась на стенку, ей не хотелось смотреть на дочь. — Не могу ходить по магазинам, тем более что в мое отсутствие может вернуться Хэн…

 Тори молча отвернулась и пошла на кухню. В раковине громоздилась немытая посуда. Туфли прилипали к грязному, дырявому линолеуму. Когда-то мать скребла и мыла дом, яростно преследуя пыль и грязь, словно они были воплощением греховности и погибели души.

 Тори наливала чайник и размышляла, когда мать утратила эту привычку все время чистить и мыть, когда бедность и равнодушие перебороли иллюзию, что у нее есть настоящий дом и что господь посетит его своей милостью, если пол будет как следует выметен.

 А потом она перестала думать, занимаясь чисто механическим делом — кипячением воды, мытьем щербатых кружек, добыванием отвердевшего, как цемент, кофе из жестяной банки.

 Молоко скисло, а сахар она не нашла. Тори внесла в комнату две кружки подозрительной на вид жидкости. Саму ее тошнило при одной мысли, что такое можно пить.

 — Эта женщина, — говорила Сара, — пыталась соблазнить моего Хэна. Она играла на его слабостях, искушала его, но он не поддался искушению. Он мне все рассказал. Не знаю, где и почему ее избили, может быть, избил тот, кому она продавалась, но она сказала, что это Хэн, она хотела отомстить ему за то, что он ей отказал. Вот что случилось на самом деле.

 — Хорошо, Сара. — Джей Ар сел рядом и похлопал сестру по руке. — Не будем сейчас волноваться по этому поводу, ладно? Есть ли у тебя хоть малейшее представление, где сейчас может находиться Хэн?

 — Нет! — выкрикнула она, резко отодвинувшись и едва не опрокинув столик, на который Тори поставила кружки с кофе. — Неужели ты думаешь, что если бы я знала, то оставила бы его одного? Жена да прилепится к мужу. То же самое я сказала и полицейским. Как вот сейчас говорю тебе. Не думаю, что банда продажных, забывших бога полицейских мне поверила, но я вправе ожидать этого от своей плоти и крови.

 — Но я верю. Конечно, верю.

 Он взял кружку и сунул ей в руки.

 — Просто я подумал, а вдруг тебе что-нибудь пришло на ум, вдруг ты припомнила парочку мест, куда он убегал прежде.

 — Он не убегал, — и губы ее дрогнули. — Ему просто необходимо иногда побыть одному и подумать о разных вещах. У мужчин столько всяких сложностей. И Хэну тоже иногда надо побыть в одиночестве, чтобы многое обдумать и помолиться в тишине.

 Слезы брызнули у нее из глаз.

 — Он тяжело переживал ложь той женщины и все, что связано с ней, это давило ему на душу. А полиция говорит, что он сбежал из-под надзора, что он беглец. Они ничего не понимают.

 — Он лечился по антиалкогольной программе?

 — Да, наверное. — И она фыркнула. — Но Хэн не нуждается ни в какой программе. Он не пьяница. Он немного выпивает иногда, только чтобы расслабиться. Иисус тоже пил вино, не так ли?

 «Но Иисус, — подумала Тори, — не имел привычки опрокидывать бутылку какого-нибудь дешевого пойла, а потом зверски избивать женщин. Однако мать не способна понять разницу».

 — Дорогая, ты должна понять, что Хэн нарушил подписку о невыезде. Он нарушил закон.

 — Значит, закон несправедлив, — упрямо возразила Сара. — Но что же мне делать теперь, Джей Ар? Я почти рехнулась из-за всего этого. И все хотят денег, а у меня их нет. Я ходила в банк, но эти воры все взяли, что было на нашем счете, а сами твердят, что это Хэн снял деньги. Так и говорят, лицемеры они и лгуны.

 — Я оплачу ваши счета. — Джей Ар делал это и прежде. — Об этом не беспокойся. И вот что мы предпримем. Мне кажется, ты должна взять самые нужные вещи и поехать со мной. Ты можешь пожить у нас с Бутс, пока все не утрясется.

 — Не могу, Хэн может вернуться в любую минуту.

 — Мы можем оставить ему записку.

 — Да он с ума сойдет. — Глаза у нее забегали, словно в поисках места, где бы ее не достал его праведный гнев. — У мужа есть право ожидать, что жена всегда дома, когда он возвращается под крышу, что он ей дал.

 — Крыша твоего дома вся прохудилась, мама, — тихо сказала Тори, чем заслужила быстрый, как удар хлыста, яростный взгляд.

 — Для тебя она всегда была недостаточно хороша. Как бы отец тяжко ни трудился в поте лица своего, тебе все было плохо. Ты всегда хотела большего.

 — Я никогда большего не просила.

 — Да, ты была достаточно хитра, чтобы не говорить об этом вслух, но я-то все видела по твоим глазам. Ты всегда была пронырливая и хитрая.

 И рот Сары искривился от злобы.

 — Ты сбежала из дому при первой же возможности и даже не оглянулась. Разве ты когда-нибудь почитала отца и мать! Ты нам должна была вернуть все, что мы на тебя истратили, все, чем мы для тебя пожертвовали, но ты оказалась для этого слишком эгоистичной. Мы прилично жили бы в Прогрессе до сих пор, если бы ты все не разрушила.

 — Сара, — и Джей Ар стал беспомощно похлопывать ее по руке, — ты несправедлива к девочке, и все это неправда.

 — Она навлекла позор на наши головы. Она опозорила нас самим своим рождением. Мы до этого были счастливы.

 И Сара снова глухо разрыдалась. Плечи ее затряслись.

 Джей Ар обнял ее и начал утешать.

 Ничего не ощущая, Тори стала убирать со стола бумажную посуду.

 Сара молниеносно вскочила:

 — Ты что делаешь?

 — Так как ты остаешься, я решила немного здесь убрать.

 — Нечего меня осуждать, — и она швырнула стопку тарелок на пол, — нечего было сюда приезжать со своими высокомерными привычками и в этом модном платье, и все для того, чтобы доказать, какая я плохая. Ты повернулась ко мне спиной много лет назад и можешь продолжать в том же духе.

 — А ты отвернулась от меня в тот самый момент, когда он впервые избил меня до крови.

 — Господь сделал мужчину хозяином в своем доме. И он вразумлял тебя, только когда ты этого заслуживала.

 — Он тебя так же вразумляет? — спросила Тори.

 — Не смей мне грубить! Не смей без должного уважения говорить об отце. Лучше скажи, где он сейчас, будь ты проклята! Ты ведь знаешь, ты ведь можешь это увидеть.

 — Да я не желаю его видеть. И если бы он истекал сейчас кровью в канаве, я бы там его и оставила.

 Тори вздернула голову, когда мать залепила ей пощечину, но почти не дрогнула.

 — Сара! Боже милостивый, Сара! — Джей Ар схватил ее за руки, а она вырывалась, рыдала и вопила.

 — Я надеюсь, что он к тебе вернется, мама, — тихо проговорила Тори. — Я от всего сердца надеюсь, что он вернется и у тебя начнется жизнь, к которой ты, по-видимому, стремишься.

 Она открыла сумочку и достала стодолларовую купюру, которую положила туда утром.

 — Когда он появится, если появится, передай ему, что это последний платеж, больше он ничего от меня не получит. Скажи ему, что я снова живу в Прогрессе и обосновалась там навсегда. Но если он явится и поднимет на меня руку, тогда пусть изобьет меня до смерти, потому что если он меня не прикончит, то я прикончу его сама.

 И Тори защелкнула сумочку.

 — Я буду ждать в машине, — сказала она Джей Ару и вышла из дома.

 Устроившись на сиденье и захлопнув дверцу, она ощутила дрожь в ступнях. Затем начали дрожать колени, и ей пришлось обхватить себя руками, пригнуться вниз, закрыть глаза и ждать, пока дрожь не прекратится.

 Она слышала бурные рыдания, доносившиеся из дома, и монотонное квохтанье цыплят, ищущих корм. Где-то невдалеке раздавался хриплый лай собаки.

 Погруженная в свои мысли, она не слышала, как дядя сел рядом.

 Он молча тронул машину с места и, проехав с полмили, остановился и, положив руки на руль, уставился на дорогу.

 — Я не должен был брать тебя с собой, — сказал он наконец. — Мне казалось, что она, возможно, захочет тебя видеть и вы сможете примириться теперь, когда Хэн исчез.

 — Я ей нужна только для того, чтобы винить меня во всех своих несчастьях. Вся ее жизнь только в нем. И она хочет, чтобы все было как всегда.

 — Почему? Тори, объясни, почему она хочет жить с человеком, с которым никогда не знала радости?

 — Она его любит.

 — Но это не любовь. — Он скорее выплюнул с гневом и отвращением, чем сказал, это слово. — Это же болезнь. Ты слышала, как она винит всех, но только не его? Женщину, на которую он напал, полицию, даже этот чертов банк.

 Видя, как он расстроен, Тори мягко коснулась его руки:

 — Ты сделал все, что было в твоих силах.

 — Да, все, что мог. Я дал ей деньги и оставил ее в этом хлеву. Скажу тебе честно, Тори, я благодарю бога, что она не захотела поехать со мной и ее безумие не войдет вместе с ней через порог моего дома. Но я стыжусь таких мыслей.

 Тори отстегнула ремень безопасности, прижалась к дяде и положила голову ему на плечо.

 — Тебе нечего стыдиться, дядя Джимми, нет ничего постыдного в твоем желании оградить от всего этого тетю Бутс. Я бы могла сделать для нее то, о чем она просила. Но я этого не сделала, потому что не захотела. И не стыжусь своего поступка.

 — Ну и семейка у нас, а, детка? — И он нежно коснулся кончиками пальцев еще красного пятна на щеке Тори. А затем нажал на газ. — Тори, если тебе все равно, мне бы не хотелось сейчас видеть твою бабушку.

 — Мне тоже не хочется. Поедем прямо домой.

 Когда дядя высадил ее недалеко от дома, Тори пересела в свою машину и отправилась в магазин. Впереди еще целый день, работа и хлопоты позволят ей забыть о том, что случилось утром.

 Прежде всего она позвонила в цветочный магазин и попросила доставить фикус и цветы, которые заказала неделю назад. Потом — в булочную, подтвердить заказ на булочки и пирожные, которые заберет завтра утром.

 Было далеко за полдень, когда она с удовлетворением убедилась, что все приготовления позади.

 На двери звякнул колокольчик, и она вспомнила, что забыла запереть ее за последним посыльным.

 — Увидел тебя, проходя мимо. — Дуайт обвел магазин оценивающим взглядом и тихо присвистнул. — Зашел посмотреть, все ли в порядке и не нужна ли срочная помощь, но у тебя, как вижу, все готово.

 — Надеюсь. Твоя команда, Дуайт, великолепно со всем справилась.

 — Не забудь рекомендовать мою фирму своим клиентам.

 — Можешь на это рассчитывать.

 — Какая замечательная вещь. — Он взял доску для резки хлеба, которая была сделана из узеньких полосок дерева разных пород и блестела как стекло. — Прекрасная работа. Я иногда тоже занимаюсь поделками из дерева, но у меня так хорошо не получается… А Лисси очень довольна, что купила ту лампу, и при любой возможности хвастается зеркалом. Еще она говорит, что не возражает, если я время от времени буду заглядывать в твой ювелирный отдел, чтобы улучшить ее настроение.

 — Она неважно себя чувствует?

 — О, чувствует она себя прекрасно. Просто капризничает иногда из-за беременности.

 Он сунул руки в карманы и смущенно улыбнулся.

 — Я, наверное, должен извиниться.

 — За что?

 — За то, что навел Лисси на мысль, будто вы с Кейдом любите бывать вместе.

 — Я не возражаю против его общества.

 — Дело в том, что Лисси позволяет себе совать носик в чужие дела. Все старается подыскать пару Кейду или Уэйду. Ей ужасно хочется женить всех моих друзей. Кейд едва вывернулся из расставленной ловушки, и только потому, что велел сказать, будто он… — И Дуайт сделал паузу, перед тем как выпалить: — Будто он уже тесно связан с некоей женщиной. Я сказал Лисси, что это ты, надеясь, что она проглотит наживку и на некоторое время отстанет от Кейда.

 Тори закончила украшать фикус гирляндой красных лампочек и отступила, чтобы полюбоваться результатами.

 — Да, мне, конечно, надо было прежде подумать, зная, что Лисси любит болтать. К тому времени, как Кейд решил снять с меня стружку, я по крайней мере от шестерых слышал, что вы уже обручились и планируете, какую комнату отвести под детскую. А может, вы и впрямь поладили?

 — Ты спрашиваешь или утверждаешь? — Тори вопросительно вскинула брови.

 Дуайт покачал головой:

 — Да, иметь дело с женщиной — все равно что идти по канату. И лучше мне уйти, прежде чем я упаду.

 — Хорошая мысль.

 — У Лисси сейчас весь курятник в сборе, ну, я хочу сказать, что у нас женский междусобойчик, — поправился он. — Хочу пойти проведать Уэйда, может быть, поужинаем вместе и проведем время, пока будет безопасно вернуться домой. Завтра загляну. Может, посоветуешь, какие серьги выбрать для Лисси или что-нибудь в этом роде.

 — Буду очень рада.

 Он направился к двери, но остановился.

 — Магазин хорошо выглядит, Тори. Классно. От него будет городу польза.

 «Я тоже на это надеюсь», — думала Тори, запирая за ним дверь. Более того, она надеется, что пребывание в городе и ей пойдет на пользу.

 Дуайт остановился у перехода.

 Красный свет. Как мэр, он должен подавать согражданам благой пример. Он уже давно не нарушает правил движения, никогда не выпивает в баре больше двух банок пива, никогда не превышает скорость. «Все это пустяки, — подумал он, — но время от времени так хочется попрать запреты». Наверное, это оттого, что у него было позднее развитие. До пятнадцати лет он развивался медленно, а потом вдруг сам не заметил, как очутился на заднем сиденье своего первого автомобиля с Лисси. А когда он осознал, что у него возникли стойкие отношения с самой хорошенькой и популярной девочкой в школе, то уже брал напрокат фрак для венчания.

 Нет, он не жалел. Ни одной минуты не жалел. Лисси была именно такой, какой ему хотелось ее видеть. Она была все такой же хорошенькой, как в колледже. Может быть, она чересчур суетится и часто дуется, но пусть покажут ему женщину, которая лишена этих недостатков. У них с Лисси отличный дом, прекрасный сын и еще один ребенок на подходе. Нет, у него чертовски великолепная жизнь, ведь он стал мэром города, в котором некогда служил объектом для насмешек.

 Он открыл дверь в приемную Уэйда, и его чуть не сбил с ног обезумевший сенбернар, решивший во что бы то ни стало сбежать.

 — Простите. Стой, Монго!

 Блондинка, пытавшаяся удержать собаку на поводке, была хорошенькая и незнакомая. Зеленые глаза ее просили прощения, а кукольный рот улыбался.

 — Ему только что сделали прививки, и он считает, будто его предали.

 — И я его понимаю. — Дуайт, чтобы не скомпрометировать свое мужское достоинство, рискнул слегка потрепать собаку.

 — Раньше не встречал в городе ни вас, ни Монго.

 — Мы здесь всего несколько недель. Я переехала сюда из Диллона. Преподаю английский в колледже, в летних классах, но с осени начну вести полный курс. Монго, сидеть! — И, тряхнув волосами, она протянула руку. — Шерри Беллоуз.

 — Дуайт Фрэзир, рад познакомиться. Я городской мэр, и именно ко мне вы должны обращаться с жалобами, если они возникнут.

 — О, все просто замечательно, но я запомню ваше предложение. — Она обернулась и посмотрела на дверь приемной. — Все так дружелюбны и полны готовности помочь. Но сейчас мне надо усадить Монго в машину, иначе он оборвет поводок и сбежит.

 — Вам помочь?

 — Нет, я справлюсь. Приятно было познакомиться с вами, мэр Фрэзир.

 — И мне также, — пробормотал он и перевел взгляд на Максин. — Когда я учился, таких учительниц английского в Прогрессе не было, а то бы я постарался подольше не кончать школу.

 — Ах вы, мужчины, — и Максин хихикнула, беря сумку из нижнего ящика стола. — Вы так предсказуемы. Монго был нашим последним пациентом, мэр. Док Уэйд принимает душ. Вы не будете так любезны сказать ему, что я убежала на лекцию?

 — Давай. Всего тебе хорошего.

 И он пошел в заднее помещение, где Уэйд проводил в порядок шкаф с лекарствами.

 — Ну, как тебе эта блондинка?

 — М-м-м?

 — Господи, Уэйд, ну та самая блондинка с большой собакой, которая только что ушла. Учительница английского языка.

 — А, Монго.

 — Да, вижу, ты человек конченый. — И Дуайт, покачав головой, присел на краешек стола. — Раз уж ты не замечаешь хорошеньких блондинок, которые носят такие обтягивающие джинсы, и помнишь только о большой, неуклюжей собаке, значит, даже Лисси не сможет исправить положение.

 — Нет, я заметил эту блондинку, — возразил Уэйд.

 — Мне кажется, она тебя тоже заметила. Ты с ней не пообжимался?

 — Дуайт, она же пациентка!

 — Нет, это пес пациент. Ты, парень, теряешь блестящую возможность.

 — Не будем обсуждать мою сексуальную жизнь.

 — Да у тебя ее нет. — Дуайт ухмыльнулся. — Если бы я был не женат и лишь наполовину так безобразен, как ты, я бы уговорил блондинку опробовать этот стол, вместо того чтобы щупать ее лохматую собаку.

 — А может быть, она у меня есть… сексуальная жизнь.

 — В твоих снах.

 — Да, но это мои сны, не так ли? А почему ты сейчас не дома и не моешь руки перед обедом, как благонравный мальчик?

 — Да у Лисси сегодня женское сборище, и я слинял из дома… Так что как насчет пивка и какой-нибудь жратвы? Как в прежние деньки?

 — Да у меня тут еще есть кое-какие дела. — «Может заглянуть Фэйф», — подумал он.

 — Да ладно тебе, Уэйд, всего на пару часов.

 Уэйд снова начал было отказываться и спохватился. Какого черта, что с ним происходит? Так он и будет сидеть взаперти и ждать, когда Фэйф позвонит? Словно он девчонка, вздыхающая по капитану школьной футбольной команды. Да нет, он гораздо хуже.

 — Ладно, только платишь ты.

 — Ах ты, дерьмецо! — И Дуайт, развеселившись, соскочил со стола. — А давай позвоним Кейду, пусть присоединяется. И заставим заплатить его.

 — Идет. 

 Она не предполагала, что будет так нервничать. Она приготовилась, она рассчитала и проверила каждую деталь вплоть до цвета и прочности шнура, которым перевязывала коробки. У нее был уже опыт работы, и каждый предмет, выставленный на продажу, она знала почти наизусть, как мастер, его создавший.

 Магазин был само совершенство: сверкающий разноцветием красок и гостеприимный. Она сама выглядела деловой, энергичной хозяйкой. А кроме того, и привлекательной. Тори встала около четырех утра и медлительно выбирала, что надеть, и наконец остановила выбор на темно-синих слаксах и белой полотняной рубашке. А сейчас она забеспокоилась: не слишком ли этот наряд смахивает на униформу. Да, она обо всем сейчас беспокоилась. Осталось меньше часа до открытия магазина, но все страхи и сомнения, которые она прежде могла подавлять, теперь обрушились на нее, как груда кирпичей. И она сидела в кладовой за столом, сжав голову руками. Ее даже слегка поташнивало от волнения. Какой стыд! Нельзя же так много сделать, так много успеть и преодолеть, чтобы рухнуть без сил в нескольких дюймах от желанной цели.

 Они придут. На этот счет она не беспокоилась. Ей не придется затаскивать их силком. Придут и будут глазеть на нее и перешептываться: «Это боденовская девчонка. Помните, какая она была тощая, маленькая и ненормальная…»

 Не надо было возвращаться сюда. Она с ума сошла, что вернулась в город, где все ее знали и где все тайное становилось явным. Где вообще не было тайн. Ну почему она не осталась в Чарлстоне, где было спокойно, где она была в безопасности, жила себе тихо, спокойно и никто ей не мешал?

 Сидя здесь, в кладовой, она отчаянно жалела о своем хорошеньком домике, опрятном садике, о повседневной нелегкой, но без персональной ответственности работе в чужом магазине… Она снова жаждала накинуть на себя плащ анонимности, который носила последние четыре года. Нет, она не должна была возвращаться. Не надо было рисковать жизнью, сбережениями, душевным покоем. О чем она думала?

 «О Хоуп, — сказала она себе и медленно подняла голову. — Я думала о Хоуп».

 Как же она глупа и безрассудна. Хоуп умерла, и ничего изменить нельзя. Но она, Тори, вышла на линию огня, и раз так, надо крепиться. И отвечать на косые взгляды прямо, не отводя глаз. И мужественно сносить шепот за спиной.

 В дверь постучали, и ей захотелось залезть под стол и заткнуть уши. Ведь еще тридцать минут до открытия, тридцать драгоценных минут, чтобы взять себя в руки. Кто бы там ни был за дверью, пусть уходит и ждет. Она встала, выпрямилась, пригладила волосы и уже готова была крикнуть, чтобы приходили в десять, но увидела через стекло лицо бабушки и одним прыжком оказалась у входной двери.

 — Бабуля!

 Тори обняла Айрис и прижалась к ней, как женщина на краю пропасти прижимается к скале за спиной.

 — Как я рада видеть тебя. Не думала, что ты приедешь. Я так рада, что ты здесь.

 — Не приеду? На торжественное открытие твоего магазина? Да я вся извелась от желания поскорее сюда добраться.

 И она легонько подтолкнула Тори в магазин.

 — Я Сесила чуть с ума не свела, все время заставляя ехать быстрее. Вот и он сам, а за его спиной Бутс… Тори, вид у магазина потрясающий, как у июньской невесты. И вещи все такие красивые. У тебя всегда был на них глаз.

 — Мне не терпится что-нибудь купить! — Бутс, выхоленная и ухоженная, в желтом легком платье, захлопала в ладоши, как девочка. — Хочу быть твоей первой покупательницей, и я уже предупредила Джей Ара, что его кредитная карточка сгорит синим пламенем, прежде чем я закончу покупки.

 — У меня есть огнетушитель. — И Тори обняла тетю Бутс.

 — И очень много хрупких вещиц. — Сесил на всякий случай сунул руки в карманы. — Я чувствую себя здесь таким слоном.

 — Что сломаешь — тут же и купишь, — подмигнула ему Айрис. — Ну, ладно, радость моя, чем мы тебе можем помочь?

 — Своим присутствием.

 — Нервничаешь?

 — Я просто в ужасе. Сейчас приготовлю чай и достану печенье. А потом… — Она обернулась на звон дверного колокольчика.

 — Посылка для вас, мисс Боден. — Мальчик из цветочного магазина подал Тори блестящую белую коробку.

 — Спасибо.

 — Моя мама зайдет сегодня в магазин. Говорит, хочет посмотреть, как выглядят ее цветочные композиции, но я думаю, что она интересуется вещами.

 — С удовольствием буду ждать ее прихода.

 — Да, вещей у вас навалом, — и он чуть не свернул себе шею, осматриваясь, пока Тори доставала из кассы доллар. — Скоро и другие придут, я слышал, как об этом все говорят.

 — Надеюсь, что так.

 И мальчик сунул доллар в карман.

 — Спасибо. До встречи.

 Тори поставила коробку на прилавок и открыла. В ней были разноцветные жизнерадостные герберы и яркие, как само солнце, цветы подсолнуха.

 — Правда красивые? — Айрис заглянула через плечо Тори, чтобы получше было видно. — И цветы подобраны со вкусом. Розы не подошли бы к твоей керамике и дереву. Кто-то ведь сообразил послать тебе эти славные цветы.

 — Да. — Тори уже взглянула на карточку. — Этот «кто-то» знает, что надо присылать.

 — Ой, какие милые, какие хорошенькие! — Бутс всплеснула руками в восторге. — Тори, я просто с ума сойду от нетерпения, если ты сейчас же не скажешь, кто их прислал. — И, не дожидаясь ответа, она выхватила у Тори карточку. «Удачи в день открытия. Кейд». — О-о-о!

 Айрис вздернула голову и поджала губы:

 — Это, что ли, Кинкейд Лэвелл?

 — Да, он.

 — Хм-м-м.

 — Не хмыкай. Он проявил внимательность, только и всего.

 — Если мужчина посылает женщине именно те цветы, что нужно, он, значит, думает об этой женщине, правда, Сесил?

 — Да вроде так. Цветы так романтичны, они выражают любовь.

 — Вот-вот. Теперь понимаешь, почему я обожаю этого мужчину? — И Айрис дернула Сесила за рубашку, чтобы он нагнулся, и поцеловала его.

 — Герберы и подсолнухи выражают дружеские чувства, — поправила Сесила Тори.

 — Цветы есть цветы, — возгласила решительно Бутс, — и если мужчина посылает их женщине, значит, он думает о ней.

 Бутс очень нравилась мысль, что Кейд Лэвелл думает о ее племяннице.

 — А теперь пойди и поставь их в воду, а я достану печенье. Больше всего люблю готовить угощение.

 — Я поставлю цветы в глиняный горшок! Они чудесно будут смотреться на прилавке.

 — Давай, давай, — и Айрис махнула рукой, — а нам укажи, что еще надо сделать.

 Первые покупатели во главе с Лисси появились в четверть одиннадцатого. Тори решила впредь не допускать ни одной недоброй мысли о ней, глядя, как прежняя школьная королева красоты водит своих знакомых по магазину и громко восторгается каждой вещью.

 Через час после открытия в магазине толпилось уже пятнадцать покупателей, и она пробила четыре чека. К полудню Тори была уже слишком занята, чтобы нервничать. Да, на нее глазели, и она слышала, как о ней шептались. Но она словно надела стальные доспехи и хладнокровно упаковывала покупки.

 — Ты ведь дружила с малюткой Лэвелл, да?

 Тори продолжала заворачивать в оберточную бумагу металлические подсвечники.

 — Да.

 — Ужас, что с нею сделали. — Женщина с ястребиным взглядом наклонилась поближе к Тори. — Ведь она была еще совсем малышкой. Это ты ее тогда нашла, да?

 — Ее нашел отец. Вам упаковать в коробку или положить в сумку?

 — В коробку. Это я купила для племянницы. В следующем месяце у нее свадьба. Ты вроде бы училась вместе с ней, Келли Энн Фриск.

 — Я мало кого помню из тех, с кем ходила в школу, — солгала Тори, с любезной улыбкой упаковывая покупку, — это было так давно. Завязать подарочной лентой?

 — Я это сделаю сама, дорогая, а у тебя есть другие покупатели, — вмешалась Айрис. — Так, значит, Келли Энн выходит замуж? Мне кажется, я хорошо ее помню. Она старшая дочь Марши? Господи, как годы-то бегут.

 — Нашу Келли Энн целый месяц мучили кошмары после смерти малышки Лэвелл, — сказала женщина удовлетворенным тоном, который еще долго звучал в ушах Тори после того, как она удалилась.

 Возникло сильное искушение убежать в кладовку и перевести дух, подождать, пока сердце не перестанет стучать молотом в груди, но вместо этого она обратилась к высокой брюнетке, затруднившейся выбором кружек:

 — Могу я вам помочь?

 — Так трудно решиться, когда столько красивых вещей и такой большой выбор. Джо Бет Харди, тетушка Келли Энн, очень неприятная женщина. А вы всегда были такой старательной, собранной девочкой. Вы меня не помните? — И брюнетка протянула руку.

 — Извините, не узнаю.

 — Ну тогда я была значительно моложе, чем сейчас, и вы учились не в моем классе. Я преподавала и сейчас еще преподаю в начальной школе. Мариэтта Синглтон.

 — О, мисс Синглтон. Я вас помню. Извините, что не узнала сразу. Приятно снова встретиться.

 — А я с нетерпением ждала открытия твоего магазина. Я иногда думала о тебе, вспоминала в течение всех этих лет. Ты можешь этого и не знать, но я когда-то дружила с твоей матерью. За несколько лет до твоего рождения, конечно. Тесен мир.

 — Да, тесен.

 — А иногда даже чересчур, чтобы чувствовать себя спокойно, — сказала она, оглянувшись на дверь и увидев входящую Фэйф. Взгляды их встретились, испепеляя друг друга, но Мариэтта снова повернулась к кружкам и опять стала их внимательно разглядывать. — Тем не менее нам приходится жить в этом тесном мире, — заметила она. — Я, наверное, возьму вот эту, синюю с белым, она очаровательна. Вы не упакуете ее, пока я пройдусь и посмотрю на другие вещи?

 — С удовольствием. Сейчас принесу вам такую же из кладовой.

 — Виктория, — Мариэтта понизила голос и погладила Тори по руке, — вы проявили большую смелость, что вернулись сюда. Но вы всегда были храброй девочкой.

 И Мариэтта отошла от прилавка, а Тори некоторое время стояла, не шевелясь, удивленная волной горя, вдруг нахлынувшей на нее. А потом направилась за кружкой в кладовую, куда, к ее неудовольствию, последовала и Фэйф.

 — Что этой женщине здесь надо?

 — Извини, кого ты имеешь в виду?

 — Что ей надо? Мариэтте?

 Тори достала с полки кружку.

 — Вот это. И вообще люди приходят сюда, желая что-нибудь купить. Поэтому это место и называется магазин.

 — Что она тебе сказала?

 — А что тебе за дело до этого?

 Фэйф зашипела от злости и вытащила из сумочки пачку сигарет.

 — Курить в магазине запрещается.

 — Черт возьми!

 Она бросила сигареты обратно и начала шагать взад-вперед.

 — Эта женщина очень вредная.

 — А мне она показалась очень милой. Между прочим, у меня нет времени терпеть твои капризы и слушать всякие россказни. — Однако любопытство Тори было сильно задето. — А теперь, если ты не желаешь помочь мне переставить этот ящик или снова наполнить кувшин чаем со льдом, я бы очень хотела, чтобы ты удалилась.

 — Если бы она спала с твоим отцом, то не показалась бы тебе «очень милой».

 Фэйф фыркнула и порхнула к двери. Тори хорошо помнила, какой у Фэйф характер, и схватила ее за руку, прежде чем та успела хлопнуть дверью.

 — Не устраивай сцен в моем магазине. А если хочешь кому-нибудь вцепиться в волосы, найди для этого другое место.

 — Сцен я устраивать не собираюсь. — Она вся кипела от возбуждения. — Не собираюсь подавать окружающим повод для сплетен. Забудь и ты, о чем я тебе сказала. Нам слишком дорого стоило замять слухи о связи отца с этой женщиной. Так что, если я опять услышу, что об этом сплетничают, я буду знать, кто в этом виноват — ты.

 — Не угрожай мне. Давно прошли те дни, когда ты могла мною помыкать. Поэтому советую тебе спрятать свои коготки, ведь теперь я дам тебе сдачи.

 Губы Фэйф дрогнули, и Тори вдруг увидела перед собой Хоуп.

 — Подожди минуту, иди сюда, сядь и успокойся. Если ты сейчас выйдешь, то один твой вид даст повод к сплетням. А, кроме того, они сейчас наслаждаются возможностью посудачить обо мне.

 Тори открыла дверь и выглянула.

 — Курить запрещается, — повторила она и вышла.

 Фэйф упала на стул. Яростно глядя на захлопнувшуюся дверь, она снова вытащила сигареты и тотчас же с виноватым видом сунула пачку в сумочку, потому что дверь опять распахнулась. Однако вместо Тори в комнату скользнула Бутс. Хотя она искренне восхищалась вещами, выставленными на продажу, это не означало, что от ее взгляда ускользнули некоторые тонкие обстоятельства. Она заметила ярость на лице Фэйф, как сейчас увидела на нем смятение и подавленность.

 — Мы все так возбуждены открытием магазина, — заговорила она жизнерадостно и помахала рукой перед лицом, — что мне хоть минуту надо передохнуть.

 На самом деле она решила не упускать редкой возможности загнать в угол женщину, которая взяла Уэйда в переплет.

 — Почему бы вам не присесть, мисс Бутс? — Фэйф быстро вскочила с места. — Я как раз иду обратно.

 — О, пожалуйста, составь мне компанию, дорогая, ты такая хорошенькая сегодня. Впрочем, как всегда.

 — Спасибо. Могу вернуть вам комплимент.

 Фэйф почувствовала, что ей некуда девать руки.

 — Вы сегодня можете очень гордиться вашей Тори.

 — А я всегда ею гордилась. Как поживает твоя мама?

 — Она в порядке.

 — Пожалуйста, передай ей мои наилучшие пожелания. — Любезно улыбнувшись, Бутс подошла к коробке с печеньем и выбрала одно. — Ты не видела сегодня Уэйда? Надеюсь, он тоже сюда приедет.

 — Нет, сегодня не видела. — «Еще не видела», — добавила про себя Фэйф.

 — Мальчик так много работает.

 Бутс вздохнула и откусила кусочек покрытого белой глазурью печенья.

 — Хотела бы я, чтобы он остепенился и нашел женщину, с которой смог бы создать свой собственный дом.

 — Э…

 — Тебе незачем смущаться, милая. Он взрослый мужчина, а ты красивая женщина. Почему бы вам и не встречаться. Я знаю, что мой мальчик живет сексуальной жизнью.

 «О, с этим у него все в порядке», — подумала Фэйф, а вслух сказала:

 — Но вы предпочитаете, чтобы он жил сексуальной жизнью не со мной?

 — Ничего подобного я не говорила.

 Бутс выбрала еще печенье и протянула его Фэйф.

 — Нас здесь никто не слышит, Фэйф, и мы обе женщины. А это значит, что нам известно, как заставить мужчину делать то, что нам нужно. В тебе есть что-то дикое, неуемное. Я ничего не имею против. Возможно, я хотела бы видеть другую женщину рядом с моим Уэйдом, но он выбрал тебя. А я люблю его и хочу, чтобы его желания исполнялись. Он же хочет тебя.

 — Но у нас совсем иные отношения, миссис Муни.

 Официальное обращение позабавило Бутс. Это значило, что Фэйф немного испугалась.

 — Неужели? Но ты все время к нему захаживаешь, не так ли? Ты когда-нибудь задавала себе вопрос, почему? Нет? — И она помахала наманикюренным пальчиком перед носом Фэйф. — Так ты, может быть, задумаешься над этим. Хочу, чтобы ты знала: ты мне нравишься и всегда нравилась. Это тебя удивляет?

 Это ее изумляло.

 — Пожалуй…

 — Напрасно. Ты умная и ловкая женщина и живешь не такой уж легкой жизнью, как может показаться. Ты мне очень нравишься, Фэйф, но, если ты опять заставишь моего Уэйда страдать, мне придется сломать твою прелестную шейку.

 — Что ж, — Фэйф откусила печенье и прищурилась, — это проясняет ситуацию.

 Внезапно лицо Бутс снова смягчилось, губы сложились в улыбку, взгляд стал мечтательным, как всегда. Она засмеялась и, к еще большему смущению Фэйф, заключила ее в объятия и поцеловала.

 — Ты мне очень нравишься. — И Бутс большим пальцем стерла след губной помады со щеки Фэйф. — А теперь сядь, доешь печенье и успокойся. Я уже успокоилась и чувствую себя замечательно. Пойду и куплю еще чего-нибудь. Покупать очень приятно, правда? — И с этими словами Бутс удалилась.

 Фэйф послушно опустилась на стул доедать печенье.

 Тори все время была занята с покупателями, но заметила, как вышла из кладовки Фэйф и как прибыл в магазин Кейд, сопровождающий тетушку Рози.

 Не узнать Рози Сайкс Ларю Декейтор Смит было невозможно. В шестьдесят четыре года эта женщина так же поражала воображение, как на своем первом балу, когда она шокировала общество, появившись на теннисном корте клуба босоногая и выделывая акробатические номера. В семнадцать лет она вышла замуж за Генри Ларю — тех Ларю, что жили в Саванне, — и в том же году он погиб в Корее. Шесть месяцев она горевала, а затем стала играть роль веселой вдовы и завела страстный роман с бунтарем-актером, по слухам, коммунистом. Несмотря на эти слухи, она вышла за него двадцати лет. И она, и ее актер исповедовали кредо свободной любви и предавались, опять же по слухам, настоящим оргиям в своем имении на Джекил-Айленд. После бурных девятнадцати лет брака она его похоронила: он выпал из окна третьего этажа после свидания с бутылкой бренди и двадцатитрехлетней фотомоделью.

 Некоторые подозревали, что дело нечисто, однако доказательств не было.

 В зрелом возрасте, пятидесяти восьми лет, Рози вышла за давнего поклонника, больше из чувства жалости, чем по любви. Через два года его разорвал и частично сожрал лев, так как они проводили свой второй медовый месяц в Африке. То, что Рози похоронила трех мужей и пережила неведомое число любовников, не повлияло на ее кураж и стиль жизни. Она носила парик, во всяком случае, Тори так показалось, и была сейчас платиновой блондинкой, одетой в длинное бело-красное полосатое платье. На ней сверкало столько украшений, что женщина поменьше ростом просто бы в них утонула.

 Среди дешевых бус Тори уловила блеск настоящих бриллиантов.

 — Какая прелесть! — воскликнула она и потерла ручки. — Не мешай мне, мальчик. Я в покупательном настроении.

 Она ринулась к бечевке, на которой висели «поющие» трубочки из тонкого стекла, и стала снимать их.

 Разрываясь между удивлением и тревогой, Тори поспешила к Рози.

 — Могу я вам помочь?

 — Мне нужно шесть таких. Самых красивых. — И Рози небрежно, так что трубочки зазвенели, схватила еще несколько штук.

 Сердце у Тори почти остановилось.

 — Но давайте я все их выставлю на прилавок.

 Глаза Рози, отягощенные фальшивыми ресницами, наконец впились в лицо Тори.

 — Ты та девчонка, которая играла с малышкой Хоуп?

 — Да, мэм.

 — В тебе было что-то такое, насколько я помню. Однажды в Румынии цыганка мне нагадала, что у меня будет четыре мужа. Но пусть я буду проклята, если захочу пятого. — Рози протянула Тори унизанную кольцами руку. — А ты что скажешь?

 Тори развеселилась.

 — Но я не гадаю по рукам.

 — Тогда погадай на кофейной гуще или еще на чем-нибудь таком же. Один из моих любовников, молодой бостонец, утверждал, что в прошлой жизни он был лордом Байроном. Трудно вообразить янки, который бы утверждал такое, правда? Кейд, иди сюда и подержи эти стеклянные штуки. К чему иметь мужчину рядом, если нельзя использовать его как вьючного мула, — и она подмигнула Тори.

 — Не знаю. Может быть, хотите чаю со льдом, мисс Рози? И печенье?

 — Сначала мне надо нагулять аппетит. А это что за чертовщина? — Она взяла в руки деревянную лакированную подставку с отверстием в центре.

 — Это поставец для вина.

 — Ну и ну! Что за глупость такая! Не понимаю, к чему отстаивать в поставцах хорошее вино? Заверни мне парочку. Люси Тэлбот, — громко окликнула она одну из женщин, — ты чего там покупаешь? — И в одно мгновение красно-белой ракетой она пронеслась в другой конец зала.

 — С тетей Рози никогда нет сладу, — улыбнулся Кейд. — Как идут дела в первый день?

 — Очень хорошо. Спасибо за цветы. Они прекрасны.

 — Рад, что тебе понравились. Надеюсь, ты пообедаешь сегодня со мной? Отпразднуем открытие магазина?

 — Я… — Тори только что отговорилась от приглашения, пообещав, что придет к нему завтра, на воскресный семейный обед. «Я же устану сегодня до беспамятства», — напомнила себе Тори, а вслух сказала: — С удовольствием.

 — Тогда я заеду за тобой в семь тридцать. Хорошо?

 — Да, замечательно. Кейд, твоей тетушке действительно нужны все эти вещи? Не понимаю, к чему они ей?

 — Они ей понравились. А потом она забудет, где их купила, и сочинит историю, что нашла их в маленькой лавчонке в Бейруте. Или скажет, что украла их у своего любовника, графа из Бретани, когда бросила его. А затем отдаст их почтальону или первому же члену секты «Свидетели Иеговы», который постучится к ней в дверь.

 — А! Ну ладно, — растерянно ответила Тори.

 — Но ты за ней присматривай, — посоветовал Кейд. — Она склонна незаметно набивать карманы. Ты просто следи, что она берет, и потом учти в счете.

 — Но… — Взглянув на Рози, Тори увидела, как та сует в карман платья подставку для столового прибора. — О господи, — и она ринулась к Рози.

 Кейд весело хмыкнул.

 — Да, Рози ничуть не изменилась, — заметила Айрис.

 — Нет, мэм, ни чуточки не изменилась. А как вы поживаете, миссис Муни?

 — Чудесно. Да и ты, Кейд, выглядишь замечательно. Стал совсем самостоятельный. Как семья?

 — В порядке, спасибо.

 — Огорчилась, когда узнала о смерти твоего папы. Он был хороший. И интересный. А это редко сочетается в одном и том же человеке.

 — Надеюсь, к вам это не относится. Отец всегда хорошо о вас отзывался.

 — Он дал мне возможность достаточно зарабатывать на жизнь после смерти моего мужа, кормить детей. Я об этом всегда буду помнить. Ты похож на него. Взгляд тот же. Ты такой же справедливый и честный, каким он был, Кинкейд?

 — Стараюсь. — И Кейд посмотрел на Рози, которая завела будильник, чтобы услышать, как он звонит, и поймал встревоженный взгляд Тори.

 — У Тори дел сегодня по горло.

 — Ничего, она справится. Она умеет делать дело. Иногда даже слишком хорошо.

 — Но она всегда ершится, когда предлагаешь помощь.

 — Да, она такая, — согласилась Айрис. — Но, с моей точки зрения, ты хочешь не только помогать ей. Мне кажется, у тебя еще кое-что на уме, и я хотела бы дать тебе кое-что, в чем нуждается каждый и что никто не желает брать.

 — Вы хотите дать мне совет?

 Она лучезарно улыбнулась:

 — А ты умный мальчик. Я всегда тебя таким считала. Да, это совет. Маленький советик. Не тяни. Каждая женщина хоть раз в жизни желает потерять голову. А теперь дай мне эти хрупкие штуки, пока ты их еще не раскокал.

 — Но она еще не вполне во мне уверена. Ей нужно время.

 — Это она сама тебе сказала?

 — Более или менее.

 В ответ Айрис только округлила глаза.

 — Мужчины! Неужели вы никогда не поймете, что женщина, когда так говорит, или действительно не заинтересована, или нерешительна, или уже обожглась раньше? Если бы ты для Тори не представлял интереса, она бы тебе это выложила сразу и напрямик. А назвать ее нерешительной язык не поворачивается. Значит, тут третья причина. Вон видишь того мужчину?

 Кейд растерянно взглянул туда, где Сесил укладывал на тарелку печенье своими, похожими на два окорока, руками.

 — Да, мэм.

 — Если ты тоже обидишь мою девочку, я напущу на тебя этого медведя. Но так как я не думаю, что у тебя такое на уме, то предлагаю тебе доказать Тори обратное, что есть мужчины, которым можно доверять.

 — Я как раз этим и занимаюсь.

 — Но так как Тори пытается убедить себя, будто вы только друзья, то предлагаю тебе заниматься этим усерднее.

 «Обмозгуй-ка это пожелание», — подумала Айрис и отошла в поисках потенциальных покупателей.

 — Она прикарманила пять колец для салфеток.

 В десять минут седьмого, заперев дверь и отослав Сесила в кладовую, Тори устало плюхнулась на стул возле прилавка и подняла вверх руки.

 — Пять! Ну я понимаю, что можно взять четыре или полдюжины, но кому может понадобиться именно пять?

 — Я не думаю, что она рассматривает их как комплект.

 — Прибавь к этому две подставки для приборов, три серебряные пробки для винных бутылок и пару ложек для салата, и все это она сунула в карман, стоя рядом со мной во время нашего разговора. Положила их в карман, улыбнулась, сняла свои розовые пластмассовые бусы и надела мне на шею.

 Тори в задумчивости потрогала бусы.

 — Ты ей нравишься. Рози всегда делает подарки тем, кто ей нравится.

 — И мне как-то неловко просить, чтобы она уплатила за все взятое. Ей ведь, наверное, ничего из этого не нужно. Господи, бабушка, ведь она истратила больше тысячи долларов. Больше тысячи, — повторила Тори и прижала руку к груди. — Я, наверное, от всего этого заболею.

 — Нет, не заболеешь. И скоро будешь счастлива, если себе позволишь. А теперь я турну Сесила из кладовки, и мы уйдем, чтобы ты смогла дух перевести. Завтра приходи к Джей Ару. Мы очень давно не встречались за семейным обедом.

 — Я приду, бабуль. Не знаю, как тебя благодарить, что ты потратила на меня целый день. Ты, наверное, устала.

 — Да, ноги немного гудят. Мечтаю задрать их вверх, и чтобы Бутс подала мне стаканчик винца.

 Айрис наклонилась и поцеловала Тори в щеку.

 — Ты обязательно отпразднуй сегодня, слышишь?

 Тори окончила записи, все убрала и заперла. «День прошел. И не просто, а успешно прошел», — рассеянно думала она по дороге домой. Она всем доказала, что вернулась, что это ее место и что она способна держать марку. Не просто выживать, но добиваться успеха.

 Она не собирается сдаваться, она и не подумает сбежать. На этот раз она победит.

 Повернув к дому, она вдруг увидела его таким, какой он был. А потом — каким стал. И увидела себя, прежнюю. И такой, какая она теперь.

 Больше не сдерживаясь, Тори положила голову на руль и дала волю слезам.

 …Она сидела на земле, изо всех сил стараясь не заплакать, однако слезы все равно текли. Она ободрала коленки, локоть и запястье, свалившись с велосипеда.

 Она вовсе и не хочет научиться ездить на этом глупом велосипеде. Она просто ненавидит гадкий велосипед.

 Гадкий велосипед лежал рядом, и у него еще издевательски вертелось колесо.

 Она свернулась комочком, притянув голову к коленям. Ей недавно исполнилось шесть.

 — Хоуп! Чего ты там делаешь?

 Кейд едва не налетел на нее. Отец освободил его от обязанностей на весь остаток субботнего утра, и теперь его единственным желанием было как можно скорее оседлать велосипед и домчаться к болоту, где его поджидали Уэйд и Дуайт. А перед ним лежал его любимый трехскоростной друг и рядом свернулась калачиком младшая сестра. Он не знал, чего ему больше хотелось в ту минуту, наорать на нее или стенать над велосипедом.

 — Ты ободрала краску. Черт возьми! — прошипел он наконец и выругался про себя. — Ты зачем берешь мой велосипед? У тебя есть свой собственный.

 — Он детский. — Она подняла грязное лицо, все в подтеках: — Мама не позволяет папе снимать с него дополнительные колесики.

 — И понятно почему.

 Он поднял велосипед и смерил сестренку высокомерным взглядом.

 — Иди домой, и пусть Лайла тебя умоет. И не смей касаться своими загребущими руками моих вещей.

 — Но я просто хотела научиться. — Она утерла пальцами нос, и сквозь слезы блеснул огонек упрямства. — Я бы ездила так же хорошо, как ты, если бы меня кто-нибудь научил.

 — Ага, точно, — и он фыркнул, садясь в седло, — но ты еще маленькая девочка.

 Тогда она вскочила на ноги, вся кипя от негодования.

 — Я вырасту и буду ездить быстрее тебя. Быстрее всех. И ты тогда пожалеешь.

 — Ой, я весь дрожу от страха.

 Насмешка сверкнула в его синих глазах. Если уж у парня есть две несносных младших сестры, то он имеет полное право немного поиздеваться.

 — Но я-то всегда буду тебя больше и старше и всегда буду ездить быстрее.

 Ее нижняя губка дрогнула — верный признак, что скоро снова прольются слезы. Он усмехнулся и, встав на педали, лихо пронесся мимо, чтобы продемонстрировать свое превосходство. Когда, широко ухмыляясь, он оглянулся, чтобы убедиться, что она с восхищением смотрит вслед, Кейд увидел, как Хоуп опустила голову и ее растрепанные волосы упали на лицо. Тонкая струйка крови стекала по щиколотке.

 Он остановился и покачал головой. Его ждали друзья. Столько надо было успеть сегодня, а уже половина субботы прошла. Ему некогда возиться с девчонками. Однако, тяжело вздохнув, он повернул обратно.

 — Садись, черт тебя возьми.

 Она шмыгнула носом, вытерла пальцами глаза и уставилась на него.

 — Правда?

 — Да, да, садись. У меня времени в обрез.

 Она бурно обрадовалась, села и крепко ухватилась за резиновые ручки.

 — Старайся держаться прямо, держи равновесие и все время смотри вперед.

 Кейд припомнил, как отец учил его ездить на велосипеде, и, не снимая руку с сиденья, полегоньку подталкивал велосипед, а Хоуп начала крутить педали.

 Велосипед смешно запетлял, проехал пару метров, и она упала, но не заплакала и немедленно уселась снова. Они вместе стали крутить педали, и так велосипед проехал мимо больших дубов, солнечных желтых нарциссов и юных тюльпанов, а позднее утро перешло в день.

 Она вспотела, и сердце билось все сильнее. Она слышала около уха его дыхание, чувствовала, как он придерживает ее, чтобы не дать упасть, и ее затопила волна любви к брату. И теперь она старалась не ради себя, а ради него. Ради него она решила во что бы то ни стало победить.

 «Я смогу, смогу», — шептала она себе. Велосипед словно споткнулся, но она его выровняла. Ноги у нее дрожали, мускулы рук напряглись, как канаты.

 Велосипед под ней вильнул, но не упал. И вдруг она увидела, что Кейд бежит рядом и улыбается во весь рот.

 — Молодец! Держи прямо, ты едешь.

 — Я еду!

 Велосипед под ней бежал ровно, как вымуштрованный конь. И, подняв лицо навстречу ветру, она понеслась как вихрь…

 Тори очнулась. Она лежала на земле возле машины, вся дрожа. Пульс частил, а сердце щемило от радости и печали. 

 Тори вспомнила, что договорилась пообедать с Кейдом, только за несколько минут до того, как он постучал в дверь. Она едва успела умыться и запудрить следы слез, поэтому у нее не было времени выдумать благовидный предлог, чтобы отказаться от приглашения. Она ничего не придумала, чувствуя себя опустошенной. Экскурс в прошлое, в существование Хоуп, принес печаль, но и непонятное чувство возбуждения. Странный эпизод с велосипедом и радость победы, и стремительный бросок по аллее, и Кейд, бегущий рядом. И она так ясно видела его синий, смеющийся, ясный взгляд, устремленный на нее.

 Та детская невинная любовь к нему, которую она недавно испытала, опасным образом сочеталась сейчас с ее сильным чувством, в котором не было ничего родственного. Это делало ее уязвимой. Лучше и мудрее было бы остаться сейчас одной.

 Она скажет ему, что совсем замучилась сегодня и слишком устала даже для того, чтобы есть. И это истинная правда. Он поймет и оставит ее в покое.

 Открыв дверь, она увидела Кейда с кастрюлей в руках. Она вспомнила, что соседи обычно приносят еду на поминки. Ну что ж, она ходячий мертвец, так что кастрюля кстати.

 — Это прислала Лайла. — Он вошел и подал кастрюлю. — Она сказала, что те, кто так тяжко трудится весь день, не должны, придя домой, еще и готовить. Она велела поставить это в морозильник. Так что, когда ты опять придешь с работы, тебе достаточно разогреть, а сама тем временем можешь задрать ноги на стол и расслабиться. И сегодня, — добавил он, пытливо вглядываясь в ее лицо, — как раз такой случай.

 — Ты прав, я только сейчас поняла, что трудилась сегодня как заводная. А сейчас завод кончился, и я без сил.

 — Ты плакала?

 — Это запоздалая реакция на усталость.

 Она понесла кастрюлю в кухню, чтобы убрать в холодильник.

 — Мне очень жаль, но сегодня… Это была прекрасная идея, отпраздновать открытие магазина. Может, через пару дней мы сможем… — Она повернулась, едва не наткнулась на Кейда и подалась назад.

 Ее потрясло желание. Оно пронзило ее, словно молния.

 — Да, тебе сегодня трудно пришлось.

 Тори прислонилась к столу, но он прижался к ней и оперся ладонями о столешницу. Она почувствовала себя пойманной.

 — Столько людей вокруг и воспоминания, которые они с собой принесли.

 — Да. — Она пошевелилась, но положение было безвыходное, и кровь жарко побежала по жилам. — Да, воспоминания сыпались, как камешки из рогатки.

 И они в конце концов попали в нее.

 — Болезненные воспоминания.

 — Да нет. — «Ради бога, не трогай меня», — взмолилась она про себя. Но Кейд уже взял ее за плечи, погладил по рукам, и в ее теле забилась каждая жилка.

 Она произнесла его имя почти умоляюще. Его ладони вызывали приятную, восхитительную дрожь.

 — А мне ты понравилась сегодня. Такая собранная, деловая, подтянутая. Внешне — спокойствие и холодность. Но мне всегда было интересно узнать, а что скрывается под ними.

 — Я нервничала.

 — Незаметно было. Не то, что сейчас.

 Он снял ленточку с ее волос, и Тори прерывисто вздохнула. Он пристально посмотрел ей в глаза и заметил, как потемнели у нее зрачки, когда он стал расплетать ее косичку.

 — Почему ты меня не останавливаешь?

 — Я… — Отчего это у нее ослабли колени? О, она забыла, что можно испытывать такое прекрасное ощущение. Сдаться можно не только потому, что нет сил к сопротивлению. — Я как раз об этом думаю.

 Он весело улыбнулся:

 — А ты продолжай, продолжай думать. Я этим воспользуюсь.

 Он расстегнул первую пуговицу ее блузки, потом вторую. Он прикасался к ней так, как давно никто не прикасался. Очень давно.

 — Я отвыкла от этого.

 — Думать?

 — Нет, — и она нервно рассмеялась. — Думать я как раз умею.

 — Тогда подумай сейчас вот об этом. — И Кейд легонько потянул блузку, чтобы вытащить ее из слаксов. — Я хочу прикасаться к тебе. Вот так.

 И он провел ладонями по ее талии. Сердце у нее покатилось вниз, когда он расстегнул крючок на слаксах.

 — Нет, не закрывай глаза. Раз ты отвыкла, я дам тебе возможность снова попрактиковаться. И я хочу, чтобы ты все время на меня смотрела.

 — Я и хочу на тебя смотреть.

 Он расстегнул «молнию» на слаксах, и она напряглась. Как долго ее не хотел мужчина. Как давно она сама не хотела. Она попыталась взять себя в руки, не поддаваться желанию, но тело жаждало прикосновения его рук.

 Слаксы упали к ее ногам, и она переступила через них. Она хотела что-то возразить, но он закрыл ее рот поцелуем. Нежным и добрым, бережным. И в то же время в нем чувствовались безрассудство и одержимость. Его руки обняли ее, заскользили по спине и вниз и стали увлекать ее, словно в вальсе, к двери.

 — Кейд…

 Она уже принадлежала ему, и ее слабый голос остановить его не мог. У двери в спальню Кейд поднял ее на руки.

 Золотые лучи заходящего солнца затопили спальню. Он положил Тори на кровать, лег рядом и сплел свои пальцы с ее. И, зорко наблюдая за выражением ее лица, он приник к ее губам. Постепенно, не сразу, она поддалась его поцелуям, губы стали мягкими, манящими, раскрылись. Сердце то успокаивалось, то снова начинало бешено стучать. И когда она отдалась ему, он изменил тактику и перешел к яростной атаке. Этого она не ожидала, и его ярость поразила ее плоть, как нож, ударила по нервам. Она подавила стон. Ее тело сотрясла дрожь. А он и хотел потрясти ее всю, чтобы она не ощущала ничего, кроме наслаждения. Пусть думает только о нем, о Кейде. Уж он об этом позаботится.

 Тело у нее было тонкое, хрупкое, но мускулы удивляли своей рельефностью, и нежная кожа составляла им удивительный контраст. Он покрывал ее кожу легкими поцелуями, а сам в это время прикидывал, как устранить все барьеры на пути к полному обладанию. Кейд просунул пальцы под бретели ее лифчика, едва касаясь, погладил упругую плоть. Затем расстегнул лифчик и отбросил его в сторону. Она хотела было помешать, оттолкнуть его, прежде чем он увлечет ее с собой по ту сторону барьера, который она поклялась никогда не переходить, но он изо всей силы, почти грубо, впился в ее рот поцелуем. Что-то стихийное возникло в теле, безумное предощущение, что-то жаждало вырваться на волю, и это что-то было сильнее ее. Мощная, неуемная судорога потрясла все тело. Она даже устыдилась ее силы.

 Кейд сорвал с себя рубашку. Она с трудом различала его лицо. Дыхание ее стало частым, неровным, сбивчивым. Она протянула ему руки, и он скользнул в ее объятия. Его рот требовал, руки мяли, сжимали, поглаживали. А она ухватилась за столбики кровати, совершенно так, как он представлял себе раньше, в мечтах. Темное желание накатывало волнами, захлестывало ее с головой. Из горла у нее вырвалось рыдание, и затем наступило долгое, безумное освобождение.

 Последний отблеск дня скользнул по ее лицу. Волосы Тори разметались на подушке, щеки пылали. «Вот такую, как сейчас, я запомню ее навсегда», — пронеслось у него в голове. «И она тоже запомнит», — поклялся себе Кейд.

 — Открой глаза, Тори, посмотри на меня.

 Когда ресницы ее затрепетали, он, сдерживая последний порыв, поцеловал ее долго, крепко. Напряжение все нарастало. Она снова была во власти ожидания. Ее пожирало пламя.

 — Кейд, — едва слышно сказала она.

 — Повтори.

 Ей хотелось зарыдать. Закричать…

 — Кейд.

 — Еще раз.

 И он вошел в нее. В мозгу у нее вспыхнули тысячи огней. И она задвигалась в такт, поглотив его, наслаждаясь каждым мгновением, пока все они не слились в одну потрясающую бесконечную череду. Ритм все учащался, она с жадностью впивала взглядом ярко-синий цвет его глаз.

 — Останься.

 И он потерял себя, он весь растворился в ней. И замер, уткнувшись лицом в ее волосы.

 Нет, еще никогда и никто не покорял ее так. Никогда она не отдавалась всецело, без остатка. Наверное, это должно бы встревожить ее, но сейчас она не могла думать ни о чем.

 В комнате воцарились сумерки. За многие-многие месяцы она впервые испытала полнейшее расслабление — и телом, и душой, и сознанием. Она даже не помнила, когда такое с ней случалось.

 — Мне кажется, что мы все-таки отпраздновали, — пробормотала она и подумала, не будет ли с ее стороны свинством сейчас заснуть.

 — Ну, отныне нам представится для празднований много поводов, а я мечтал очутиться в этой постели с тобой с того самого момента, как я ее сюда приволок.

 — Знаю, ты не очень-то скрывал свои намерения. Но гораздо лучше, чем мне этого хотелось.

 И он вспомнил, как представлял себе этот первый раз — с музыкой, при свете канделябров…

 — Мы прекрасно без этого обошлись, — сонно сказала Тори.

 — Без чего?

 — Без музыки и канделябров…

 И она широко раскрыла глаза, сон как рукой сняло.

 — Извини, извини… Я не хотела.

 — Прочитать мои мысли?

 — Пожалуйста, прости.

 Он вскочил, сел на кровати и приподнял Тори так, что оказался лицом к ее лицу.

 — А тебе не приходило в голову, что мужчина не имеет ничего против, когда женщина читает его мысли?

 — Но такое вторжение в личные мысли непростительно.

 — Неужели?

 И, к ее изумлению, он откинулся на кровать, повалив Тори себе на грудь.

 — Сдается мне, что пять минут назад мы с большим успехом вторглись не только в круг личных чувств друг друга, а кое-куда и поглубже. Так что можешь опять заглянуть в глубину моих мыслей.

 — Не понимаю.

 — Интересно, что ты на этот раз там найдешь.

 — Я не читаю мысли других людей. Это случайность. Это произошло потому, что между нами был такой тесный физический контакт.

 — С этим не спорю.

 — И когда я сказала насчет музыки и свечей, я почти засыпала. Так оно и получается. В сознание вдруг как бы вплывает образ, очень четкий. Я видела, как мы стоим у кровати, слышала музыку и видела горящие свечи.

 Кейд выглядел таким довольным. Совсем не разозлился.

 — Тебе всегда что-нибудь чудится?

 — Нет-нет. Мне вовсе не хочется бесцеремонно проникать в чужие мысли. Я себе этого не позволяю. И это дается легко, если я не очень устала.

 — Тогда в следующий раз, когда ты будешь засыпать, я постараюсь не думать о Мег Райан.

 — Мег… — Тори села на постели, машинально прикрыв грудь рукой. — Мег Райан…

 — Да, она такая полненькая, сексуальная. Мой любимый тип женщины. И я постараюсь представить тебя блондинкой. Это мне сильно поможет в следующий раз.

 — Вот уж не собираюсь возбуждать твои сексуальные фантазии о голливудских актрисах.

 Тори хотела было встать и вдруг опять откинулась навзничь, а он в одно мгновение оказался наверху.

 — Ну, дорогая моя, поспособствуй мне хоть разочек.

 — Нет. — Она не сдержалась и хихикнула.

 Кейд легонько куснул Тори в плечо.

 — Ты и так меня уже возбудила.

 — Отстань! — Она попыталась вырваться, без особого, правда, энтузиазма.

 — Не могу. — И он стал осыпать ее лицо поцелуями. — Ну засмейся еще, у тебя такой сексуальный смешок.

 — Нет!

 И она рассмеялась, но смех ее внезапно оборвался. Они снова слились в одно, и Тори целиком отдалась своим чувствам.

 А потом они ели жаркое, присланное Лайлой, запивая его вином. И снова поднялись в спальню и занялись любовью с нетерпением и пылкостью юных влюбленных. Они никак не могли насытиться друг другом, и, когда взошла луна, ее серебристый свет омывал их слившиеся воедино тела. Потом они заснули, а в открытые окна веял легкий ветерок, пронизанный запахом болотной зелени.

 …«Он возвращается».

 Хоуп сидела на крыльце Дома на болоте. При ее жизни этого крыльца еще не было. Она принялась подкидывать и ловить маленький красный шарик.

 Тори снова было восемь лет, худое личико выражало тревогу, ноги были в ссадинах, ушибах и следах от ремня.

 «Ему нравится причинять боль девочкам… Он от этого чувствует себя взрослым и сильным».

 — Он причинил боль и другим, не только тебе.

 — Да, не только мне, — согласилась Хоуп. — Ты уже знаешь. И ты всегда знала. Как в тот раз, когда увидела рисунок того маленького мальчика.

 — Но у меня больше так не получается. — В груди Тори гулко начало стучать сердце. — И я не хочу больше так уметь.

 — Но ты приехала, — просто ответила Хоуп. — Только будь осторожна… Или ты тоже распрощаешься со всеми.

 — Скажи, кто он, Хоуп. Скажи, где его искать.

 — Не могу. — И она устремила на Тори ясный взгляд. — Ты должна найти его сама. Будь осторожна…

 Тори широко распахнула глаза. Сердце бешено колотилось о ребра, одна рука крепко сжалась в кулак. Так крепко, словно она боялась, что из нее может выкатиться маленький красный шарик, но, когда она расправила затекшие пальцы, ладонь была пуста.

 За окном стояла ночь. Ветерок утих, и воздух был неподвижен. В нем чувствовалась настороженность, глухо ухала сова, пронзительно стрекотали сверчки. Тори слышала ровное дыхание спящего Кейда. Во сне она отодвинулась от него как можно дальше. «Во сне нет близости», — подумала она.

 Когда мозг так уязвим, как у нее, нельзя спать, уютно устроившись рядом. Она осторожно соскользнула с кровати, на цыпочках прошла в кухню, отвернула кран и, когда вода стала холодной, наполнила стакан.

 Сновидение вызвало у нее страшную жажду и напомнило, почему ей не следует спать с Кинкейдом Лэвеллом.

 Его сестра мертва, и если она не виновата в ее смерти, то эта смерть накладывает на нее, на Тори, определенные обязательства. Она и прежде ощущала бремя долга, но шла своей дорогой. На этом пути она познала и величайшую радость, и сокрушительное горе. Тогда она спала с другим мужчиной, которому отдалась по беззаботной и невинной любви.

 И когда она потеряла его, то поклялась, что больше не повторит прежних ошибок. И что же? Все повторяется. Она снова навлекает на себя ту, прежнюю, боль.

 Да, Кейд из тех мужчин, в которых женщины влюбляются. Она и сама могла бы в него влюбиться. И так, что эта любовь окрасит каждую мысль, все поступки и чувства. И в ярком экстазе радости, и в серых потемках отчаяния.

 Так что продолжения быть не должно. Любовь — это безрассудство и опасность. Любовь подстерегает ревнивое, завистливое око судьбы, только и ждущее, чтобы отнять любовь навсегда.

 Она поднесла стакан воды к губам и увидела. Там, за окном. В темноте.

 Стакан выскользнул у нее из рук, упал в раковину и разбился.

 — Тори? — Кейд молниеносно проснулся и выскочил из постели. Спотыкаясь в темноте и чертыхаясь, он бросился в кухню.

 Она стояла под резким светом лампы, прижав руки к горлу, и неотрывно глядела в окно.

 — Кто-то есть там, в темноте.

 — Тори.

 Он увидел осколок стекла на полу и схватил ее за руки.

 — Ты порезалась?

 — Кто-то там есть, в темноте, — повторила она, словно испуганный ребенок. — И наблюдает. Из темноты. Он уже приходил. И он опять придет.

 Она смотрела мимо Кейда и видела какие-то тени и силуэты. А чувствовала только холод. Страшный холод.

 — Он хочет меня убить. Если бы я была с нею в ту ночь, он бы только наблюдал за нами. Как делал это раньше. Он бы только наблюдал и воображал, что он это делает. Просто воображал бы и потом сам удовлетворил себя.

 Колени у нее подогнулись, но, когда Кейд подхватил ее, Тори запротестовала:

 — Все в порядке. Мне просто надо сесть.

 — Не сесть, а лечь.

 Он отнес ее в постель и стал в темноте искать брюки.

 — Оставайся здесь.

 — Куда ты?

 Ужас при мысли, что сейчас она останется одна, дал ей силы, и Тори вскочила с кровати.

 — Ты говоришь, что во дворе кто-то есть. Я хочу взглянуть.

 — Нет!

 Теперь она испугалась за него.

 — Сейчас еще не твоя очередь.

 — Что?

 Она всплеснула руками и осела на матрас.

 — Извини. У меня путаница в мыслях. Он ушел, Кейд. Его больше там нет. Он следил раньше. Когда мы… Он наблюдал за нами, когда мы…

 — Я все-таки посмотрю, — мрачно возразил Кейд.

 — Но ты его не найдешь.

 Кейд вышел. Ему очень хотелось найти мерзавца. Найти и пустить в ход кулаки, дать выход ярости. Он укрепил фонарь на двери и внимательно осмотрел все пространство, затопленное бледно-желтым светом. Подошел к своему универсалу, вынул фонарь и нож из бардачка.

 Вооружившись, он обошел вокруг дома, высвечивая землю и тени в кустарнике. Около окна спальни он нагнулся и увидел, что там вытоптана трава: кто-то, видимо, долго стоял здесь.

 «Сукин сын», — прошипел он и стиснул рукоятку ножа. Конечно, надо было бы осмотреть окрестности, но не стоит оставлять Тори одну.

 Поэтому он вошел опять в дом и оставил фонарь и нож на столе.

 Тори сидела все в той же позе, сжав кулаки, и подняла голову, когда он приблизился, однако ничего не сказала.

 — То, что мы с тобой здесь делали, — сказал Кейд, — это наше. Только наше. Он ничего не сможет изменить. — Он сел рядом и взял ее за руку. — Не сможет, если мы ему не позволим.

 — Он осквернил это.

 — Не для нас. Не для нас с тобой, Тори. — И он повернул ее лицом к себе.

 Она вздохнула, погладила пальцем тыльную сторону его руки.

 — Ты рассердился. Но ты умеешь собой владеть. Как тебе это удается?

 — Да я пнул ногой свой автомобиль пару раз, чтобы сорвать злость.

 Он провел ладонью по ее волосам.

 — Ты расскажешь, что еще видела?

 — Он злился. Но я не вижу его самого. Я не та, которую он желает, но он не даст мне оставаться здесь. Он не доверяет мне, когда я так близко от Хоуп… И я не знаю, чьи это мысли, мои или его. Я не могу отчетливо увидеть его лицо. Может быть, дело во мне, но я не могу рассмотреть его.

 — Значит, ее убил не какой-то чужак, как мы думали все эти годы.

 — Нет, не чужак… Это кто-то, кто знал ее, кто за ней следил. За нами. Мне кажется, я о чем-то таком догадывалась уже тогда, но из-за страха приказала себе не думать. Если бы в то утро я пошла с вами, с тобой и твоим отцом, если бы у меня хватило мужества не только сказать вам, где она, но пойти туда, я, может быть, все увидела. Не уверена, однако, возможно, увидела бы. И тогда этому был бы положен конец.

 — Ну этого мы знать не можем. Однако мы должны положить этому конец теперь. И сейчас мы позвоним в полицию.

 — Кейд, полиция… — горло у нее перехватило. — …Вряд ли там станут слушать меня.

 — Шеф Расс, конечно, потребует доказательств, но он тебя выслушает. А пока оденься.

 — Ты хочешь звонить ему прямо сейчас? В четыре утра?

 — Да. — И Кейд поднял телефонную трубку. — Ему за это платят. 

 Шеф полиции Карл Расс был невысок. Не был он и красив: лицо широкое, с ушами, торчащими, как несоразмерно большие ручки глиняного сосуда, волосы, тронутые сединой. Он не обладал блестящими способностями. Информация проникала в его мозг извилистыми и окольными путями, но оседала прочно. И работал он медленно и тяжело, однако тщательно. И еще он отличался благожелательностью. Он никогда не бранился и не сетовал, если его будили до рассвета, например, в четыре утра. Он просто вставал и одевался в темноте, стараясь не разбудить жену. Он оставлял ей записку на кухонном столе и, уходя, запихивал в карман ее список, что надо купить по дороге.

 И то, что он подумал, встретившись с Кинкейдом Лэвеллом в четыре утра в спальне Виктории Боден, он оставил при себе.

 Кейд встретил его на крыльце.

 — Спасибо, что приехали, шеф.

 — Все в порядке. — Карл с довольным видом сунул в рот пластинку жвачки, которую жевал с тех пор, как жена и мытьем, и катаньем заставила его бросить курить.

 — Давайте осмотрим окрестности. Интересно узнать ваше мнение.

 — Как поживают ваши домашние?

 — Спасибо, все хорошо.

 — Слышал, что приехала тетушка Рози. Уж, пожалуйста, передайте ей привет от меня.

 — Да, обязательно.

 Кейд осветил примятую траву под окном спальни. Карл последовал его примеру и стал размышлять:

 — Да, кто-то здесь стоял и подглядывал. Место здесь тихое, в стороне от дороги. И вроде незачем сюда кому-нибудь завернуть невзначай. Вы ничего не видели?

 — Нет, я — ничего, а Тори видела.

 — Тогда мне стоит сначала поговорить с ней, а потом порыскать вокруг: тот, кто здесь был, давно унес ноги.

 Он выпрямился с хрустом в коленях и осветил фонарем дубы и шелковичные деревья, теснившиеся у болота.

 — Да, местечко здесь тихое, что и говорить. Мне бы здесь жить не захотелось. Всю ночь, наверное, лягушки квакают и совы ухают.

 — Ну, к ним можно привыкнуть, — сказал Кейд, и они направились к дому, — так что и не слышишь их вовсе.

 — Да, наверное. Когда привыкаешь, то не слышишь обычных звуков. И только когда слышишь что-то необычное, пугаешься. Как вы думаете?

 — Да, наверное. Однако я не слышал ничего такого.

 Он вошел в кухню, мигая от яркого света, и вежливо снял фуражку.

 — Доброе утро, мисс Боден.

 — Шеф Расс. Извините за беспокойство.

 — Об этом не тревожьтесь. А что, не кофейком ли попахивает?

 — Да, я только что сварила. Позвольте, я налью вам чашку.

 — Буду душевно вам благодарен. Слышал, у вас и сегодня ожидается наплыв посетителей. Моя жена вчера получила большое удовольствие от посещения вашего магазина. Купила колокольчик, который звенит на ветру. Я лишь порог дома успел переступить, как она стала рассказывать и восхищаться. Он приятно звенит.

 — Да. С чем вы пьете кофе? Со сливками? С сахаром?

 — С сахаром. Хватит полфунта, — и он подмигнул. — Я не против послушать про вашего визитера.

 Тори посмотрела на Кейда и подала Карлу кофе.

 — Кто-то стоял у окна, окна спальни, когда мы с Кейдом…

 Шеф полиции вытащил блокнот и огрызок карандаша.

 — Понимаю, вы испытываете неловкость, мисс Боден, но вы успокойтесь и не смущайтесь. Вы успели разглядеть этого человека?

 — Нет… Я проснулась и пошла в кухню выпить воды. И когда я стояла у раковины… Я… Он следил за домом. За мной. За нами. Ему не нравится, что я сюда приехала. Его злит, что я вернулась.

 — Кто же это?

 — Это тот самый человек, который убил Хоуп Лэвелл.

 Карл положил карандаш, сунул жвачку за щеку и отхлебнул кофе.

 — Откуда вам это известно, мисс Боден?

 «Да, голос у него мягкий, но взгляд холодный, как полагается полицейскому», — подумала Тори. Ей хорошо был знаком такой взгляд.

 — Оттуда же, откуда на следующее утро я знала место гибели Хоуп. Вы там были. — Голос у нее стал резким, она взъерошилась, точно защищалась. — Правда, тогда вы еще не были шефом полиции.

 — Да, я всего лишь шесть лет занимаю эту должность. Ужасное убийство. Хуже всего, что здесь, в округе, когда-либо случалось. Шеф Тэйт тогда решил, что это дело рук заезжего маньяка. Не было ни одного доказательства, что он не прав.

 — Вы просто ничего не нашли, — возразила Тори. — Тот, кто ее убил, был с ней знаком. Так же, как со мной, вами и Кейдом. Он знает Прогресс. Он знает болото. Это он сегодня ночью подходил к окну моего дома.

 — Но вы же его не видели?

 — Не видела в том смысле слова, который вы подразумеваете.

 Карл Расс откинулся на спинку стула. Он размышлял. Потом сказал:

 — Бабушка моей жены, с материнской стороны, ведет беседы с покойными родственниками. Не могу сказать, так ли это в действительности или нет, но в моем деле, мисс Боден, требуются факты.

 — Но ведь факт, что я знала о случившемся с Хоуп и где ее искать. И человек, ее убивший, знает о моей способности. Шеф Тэйт мне не поверил. Он думал, что я была в ту ночь с Хоуп, а потом, испугавшись, убежала. И оставила ее. Или что я ее нашла уже мертвую, но ушла домой и ждала до утра.

 Взгляд Расса смягчился. Он сам вырастил двух дочек.

 — Да ведь вы тогда были еще ребенком.

 — Но теперь я взрослая и говорю вам, что сегодня ночью здесь был человек, который убил Хоуп. Он и других убивал, во всяком случае, еще одну девушку. Он подсадил ее в свою машину, когда она «голосовала» на шоссе в Миртл-Бич. И он уже наметил себе новую жертву. Не меня. Меня он не желает.

 — Вы все это мне рассказываете, но не можете назвать, кто же он.

 — Я могу только сказать, что он собой представляет. Это психопат, который считает, что имеет право совершать такое. Это его возбуждает, дает почувствовать вкус власти. Он женоненавистник. Он считает, что женщина создана лишь для того, чтобы мужчина ее употреблял. Это серийный убийца, который не желает остановиться и не верит, что его могут поймать. Он занимается этим уже восемнадцать лет, — добавила она тихо, — так с чего бы ему перестать этим заниматься?..

 — Не очень-то хорошо я с этим справилась…

 Кейд закрыл входную дверь и сел за стол.

 — Ты рассказала все, что знаешь.

 — Но он мне не поверил.

 — Поверил или нет, но он свое дело сделает.

 — Так же, как они сделали восемнадцать лет назад.

 Он помолчал. Воспоминание о том утре, как всегда, было для него словно удар ножа в грудь.

 — Кого ты винишь, Тори? Полицейских? Себя?

 — И их, и себя тоже. Никто мне тогда не поверил, и я не смогла объяснить, что чувствую. Я боялась, знала, что меня опять накажут, и чем больше я скажу, тем накажут больнее. И в конечном счете я как могла спасала себя.

 — Как все мы, не так ли? — Он встал и подошел к плите, чтобы налить кофе, которого ему совсем не хотелось.

 — Я знал о ее планах в ту ночь. И ничего не сказал, ни тогда, ни на следующий день, вообще не сказал, что видел, где спрятан ее велосипед. Что из того, ведь, возможно, она просто хотела поездить на велосипеде пару часиков?

 Он обернулся.

 — На следующий день, когда Хоуп нашли, я тоже ничего не сказал. Из чувства самосохранения. Меня осуждали, считали виноватым в ее смерти. И я сам так считал. Но я возвращался памятью к той ночи. Если бы я рассказал отцу, что Хоуп спрятала свой велосипед, он бы его запер, а Хоуп выругал. И все было бы в порядке. Утром она бы проснулась в своей постели живая и невредимая.

 — Мне очень жаль.

 — Да, Тори, и мне тоже, и я жалею уже восемнадцать лет. Жалею, потому что обращал мало внимания на сестру. Жалею, потому что на моих глазах отец порвал узы с нами со всеми, словно наше присутствие доставляло ему невыносимую боль. А мать постепенно все больше отдалялась от нас. Однако исправить мы ничего не можем, ни ты, ни я.

 — Но я могу его найти. И рано или поздно, я его найду.

 «Или же он найдет меня, — подумала Тори. — Впрочем, он меня уже нашел».

 — Но я не намерен оставаться в стороне и смотреть, как человек, небезразличный мне, рискует своей жизнью. — И он отодвинул чашку с кофе. — Собери самые необходимые вещи и поживи у дяди с тетей.

 — Я не могу этого сделать. Я должна оставаться здесь. Ничего не могу тебе объяснить, просто должна остаться, и все тут. Если я ошибаюсь, никакого риска нет. Если я права, не имеет значения, где я нахожусь.

 — Ну что ж, тогда я соберу кое-какие свои вещи.

 Тори вопросительно посмотрела на него.

 — Я собираюсь много времени проводить здесь. И ради удобства надо иметь кое-что под рукой. Не смотри на меня с таким удивлением. Одна ночь с тобою в постели еще не делает нас любовниками, но, — он встал и поставил ее на ноги тоже, — мы будем ими.

 — Ты чересчур многое загадываешь на будущее, Кейд.

 — Не думаю. — И он поцеловал ее. Поцелуй был долгим, и ее губы стали мягче и теплее. — Ты многое знаешь, не умея объяснить почему. И я тоже. У меня есть предчувствие насчет тебя. И я собираюсь быть рядом, во всяком случае, до тех пор, пока не найду этому предчувствию объяснения.

 — Взаимное сексуальное тяготение, Кейд, не такая уж таинственная загадка.

 — Тори, ты меня впустила. И отделаться от меня тебе не так-то легко будет.

 — Удивительно, как ты ухитряешься одновременно и уязвлять и утешать.

 Она отодвинулась.

 — А я совсем не уверена в том, что вообще «впустила» тебя. Ты бродишь повсюду, где хочешь.

 — Ну что ж, раз мы встали и уже оделись, почему бы нам не заняться делом?

 — Делом?

 — Я привез те образцы тканей, о которых мы говорили. Сейчас принесу, и мы попробуем договориться.

 Тори взглянула на часы.

 Было почти семь.

 — А почему бы и нет? Но теперь кофе варить будешь ты.

 Фэйф подождала до половины десятого, когда можно было уже не сомневаться, что и Лайла уехала в церковь. Мать давно оставила надежду, что Фэйф будет посещать воскресную службу, но Лайла была очень упряма и считала себя посланцем божиим, который должен вытаскивать из постели неверующих под угрозой вечного проклятия.

 Если Фэйф бывала в воскресное утро дома, то она пряталась, и пряталась очень успешно, но время от времени, чтобы заслужить прощение Лайлы, Фэйф надевала темное строгое платье и являлась в кухню, чтобы Лайла могла притащить заблудшую овцу в церковь во искупление грехов. Однако сегодня утром Фэйф была не расположена быть паинькой и, сидя на жесткой скамье, слушать проповедь. Ей хотелось посидеть над шоколадным мороженым, ругая на чем свет стоит этих «ублюдков-мужчин».

 Подумать только, как она изощрялась ради Уэйда Муни: вымазала себя всю с ног до головы душистым кремом, облачилась в самое дорогое сексапильное белье и была полна готовности сорвать с себя эти шелковые лоскутки с кружевами, как только представится возможность! Она также надела туфли на высоченных каблуках и затянулась в маленькое черное платье, которое так и кричит: «Хочу грешить!» Она утащила из винного погреба две бутылки вина, что стоят столько же, сколько все годы обучения в колледже, и, когда Кейд об этом узнает, он с нее шкуру спустит.

 И надо же: когда сияющая, надушенная, ухоженная, она пришла к Уэйду домой, его там не оказалось.

 Мерзавец!

 И что хуже всего, она стала его ждать. Она убрала его спальню, словно образцовая немецкая женушка, зажгла свечи, включила музыку.

 Фэйф ждала его почти до часу ночи. О, как ей хотелось, чтобы он пришел, а она бы дала ему пинка под зад, да так, чтобы он кубарем скатился опять вниз.

 Это по его вине она выпила лишнего, а будучи в нетрезвом состоянии, поцарапала машину, въезжая в ворота. И в том, что она сейчас уплетает за обе щеки мороженое, виноват исключительно он.

 Видеть она его больше не желает. «И вообще, — подумала Фэйф, — надо послать мужчин ко всем чертям. Не стоят они тех усилий, которые затрачивают женщины, якшаясь с ними». Она выбросит мужчин из своей жизни и найдет какой-нибудь новый источник интереса в жизни.

 Кейд вошел в тот момент, когда Фэйф накладывала себе еще мороженого из большой картонной коробки. Он сразу оценил атмосферу и постарался было улизнуть незамеченным, но не проявил необходимой сноровки.

 — Садись. Я не кусаюсь.

 Фэйф закурила и так, с сигаретой в одной руке, продолжала есть.

 — Все умчались в церковь, спасать свои бессмертные души. Тетя Рози поехала с Лайлой, наверное, ее церковь нравится тетушке больше, чем мамина. И поэтому она напялила на голову шляпу величиной с блюдо для индейки, а на ногах у нее зеленые кроссовки. Мама бы такого не вынесла.

 — Жаль, не видел.

 Кейд тоже запустил ложку в коробку с мороженым.

 — Итак, что случилось?

 — Почему обязательно должно что-нибудь случиться? Я довольна, как курица, которая снесла золотое яйцо.

 И она пристально поглядела на Кейда. Взгляд его синих, как у нее, глаз был утомленно-ленив, а на губах мелькала удовлетворенная усмешка. Фэйф знала, какой вид активности заставляет мужчину так улыбаться.

 — Ты только явился. Ну-ну-ну. Кого-то ты в эту ночь осчастливил.

 Кейд облизал ложку и в свою очередь внимательно посмотрел на Фэйф.

 — А ты никого. Но я не собираюсь обсуждать свою сексуальную жизнь за мороженым.

 — Значит, ты был с Тори Боден. Ну разве это не замечательно?

 — Мне понравилось. — И Кейд наскреб вторую ложку. — Но ты в это не вмешивайся, Фэйф.

 — Да с чего бы? Какое мне дело? Просто я не понимаю, что ты в ней видишь такого особенного. Да, она достаточно хорошенькая, но такая холодная. Она же тебя заморозит. Она совсем другая, чем мы.

 — Ты переменишь мнение, когда узнаешь ее поближе. Тебе не помешает завести подругу, Фэйф.

 — Я скверная подруга, можешь хоть кого спросить. Да и нравится она мне не очень. Ты можешь несколько раз с ней трахнуться, это твое дело. Эй!

 И она оскорбленно взглянула на Кейда, когда он схватил ее запястье и пригвоздил руку к столу.

 — Нет, это не то, что ты думаешь. — Голос его прошелестел, как шелк, а в глазах загорелся гневный огонек. — Секс не всегда способ убить время.

 — Мне больно.

 — Ты сама в этом виновата.

 Он отпустил ее руку и бросил ложку в раковину.

 Фэйф задумчиво потерла запястье.

 — Вот этого я как раз избегаю, а ты позволяешь топтать свое сердце. Дело твое, но вот что я тебе скажу. Не понимаю, как можно хотеть быть с Тори. Есть в ней что-то, не позволяющее ее любить.

 — А я не знаю, хочу я или нет, и не желаю этого знать. Между прочим, Фэйф, ты и не подозреваешь, как вы с ней похожи. Вы обе не позволяете себе отдаться чувству из страха, что это может причинить боль. Но она из-за этого замыкается в себе, а ты клин клином вышибаешь.

 — И совсем я на нее не похожа! — крикнула Фэйф ему вслед. — И я вообще ни на кого не похожа. Я сама по себе.

 В ярости она швырнула ложку через всю кухню и взбежала по лестнице в спальню переодеваться.

 Злость и ярость надо было на ком-то выместить, и ее мысли снова обратились к Уэйду. Оделась она с особой тщательностью.

 Она желает выглядеть сногсшибательно, когда растопчет его сердце, а его самого разорвет на кусочки под звуки ликующей песни. На ней было темно-синее шелковое платье, подчеркивающее цвет ее глаз. Он его запомнит надолго.

 Фэйф хотела распахнуть дверь его квартиры, но сдержалась и постучала. Никто не ответил, она вошла, и до ее слуха донеслись странные звуки, словно кто-то слегка хныкал и поскуливал. Фэйф округлила глаза. Неужели он притащил наверх какого-нибудь больного щенка? Как она могла связаться с мужчиной, который больше думает о бродячих собаках, чем о женщине?

 Слава богу, она наконец прозрела.

 А потом он открыл дверь, взъерошенный, заспанный. На нем были только джинсы, которые он не позаботился застегнуть.

 Она схватила Уэйда за руку и сунула ему ключ от его квартиры.

 — Это для начала. И еще я скажу тебе пару ласковых, а потом — прости навек.

 — А сколько сейчас времени?

 — Уже почти полдень.

 — Господи, но я должен быть у матери через час.

 — Да от тебя разит, как из бутылки с дешевым пойлом.

 — Нет, это был дорогой «Бурбон».

 — Вот как! — И Фэйф подбоченилась. — Ты полночи пьянствовал, а потом развратничал. Надеюсь, тебе понравилось. С кем, черт побери?

 — С кем?

 — Да, кто эта шлюшка, с которой ты меня чередуешь?

 Фэйф схватила настольную лампу, выдернув шнур из розетки, и запустила ею в Уэйда. Лампа грохнулась, разбилась, и из спальни послышалось хныканье.

 — Ах ты, сукин сын! Так она еще здесь?

 — Кто? Черт побери, что это с тобой? Ты разбила мою лампу!

 — Я разобью тебе всю физиономию. — И Фэйф в ярости бросилась в спальню.

 На кровати, прижавшись к подушке, скулил черный щенок.

 — Где она?

 — Да кто?

 — Сука, с которой ты спишь.

 — Единственная сука, кроме тебя, с которой я сплю, — вот эта, — и он указал на щенка. — И она со мной только пару часов.

 — Ты считаешь, что над этим можно шутить? Где ты был вчера ночью?

 — Да, черт возьми, уезжал проветриться.

 Он зашаркал в ванную и стал искать в аптечке аспирин.

 — Я приехала сюда в девять и прождала почти до часу.

 Уэйд вынул четыре таблетки и запил их тепловатой водой.

 — Не помню, чтобы мы договаривались насчет вчерашнего вечера. Ведь ты не любишь ничего планировать заранее. Тебе не нравятся обязательства, они лишают вдохновения.

 — Но это был субботний вечер. Ты знал, что я могу приехать.

 — Нет, Фэйф. Я ничего не могу знать заранее. Ты не даешь мне этой возможности.

 «Он увиливает от темы разговора», — подумала Фэйф.

 — Я желаю знать, где ты был и с кем.

 — А не слишком ли много требований со стороны той, которая отвергает все требования? Которую интересует лишь грубый секс, для которой все игра и забава? Ты же сама утвердила эти правила.

 — Но я не вру тебе, — с чувством собственного достоинства возразила Фэйф. — Когда я сплю с одним мужчиной, я не бегаю на свиданки к другим. И ожидаю такого же отношения к себе.

 — Но я не был с женщиной. Мы пили с Дуайтом.

 — Врешь! Дуайт Фрэзир — женат, и он не мог ночью пить и шляться с тобой.

 — Я не знаю, где он был после десяти вечера. Наверное, под одеялом с Лисси. Но сначала они поехали в кино, и я увязался с ними. А потом они отправились к себе, а я купил бутылку и поехал проветриться. Я напился. После этого вернулся домой. Но если бы я занялся еще чем-нибудь, то ведь я свободен делать то, что хочу. Так же, как ты. Ты сама всегда хотела свободы отношений.

 — Никогда этого не говорила!

 — Но ты никогда не говорила обратного.

 — А теперь вот говорю.

 — Фэйф, не может все быть только по-твоему. Если ты хочешь быть со мной, тогда мы будем следовать и моим правилам поведения.

 — Я хоть слово сказала о правилах? Я говорю о цивилизованных отношениях, обыкновенной корректности.

 — А это значит, что я должен постоянно сидеть дома и ждать, когда у тебя появится желание разделить мое одиночество? Я так не считаю. Оба мы свободны от обязательств и можем встречаться, когда захочется тебе или мне. Или же у нас будут прочные отношения, настоящие. Никаких тайных встреч здесь или в мотелях. И мы не будем больше притворяться, что между нами ничего нет. Или мы с тобой пара, или нас ничто серьезное не связывает.

 — Ты предъявляешь мне ультиматум? — Фэйф была потрясена. — Ты предъявляешь ультиматум после того, как заставил прождать тебя полночи?

 — Утомительно, не правда ли? Ждать. С ума сходить. — И он подошел к ней. — Такое чувство, словно тебя использовали и бросили, и тебе очень больно и стыдно. Это чувство мне хорошо знакомо.

 — Но ты никогда об этом не говорил.

 — Вчера ночью, когда я сидел на берегу реки в обществе бутылки, я понял: я себе не нравлюсь, и мне не нравится также то, что я позволяю тебе обращаться со мной таким образом. Вот поэтому сейчас я тебе об этом и говорю. Или мы ведем себя так, словно что-то друг для друга значим, или же расходимся навсегда. Было время, когда я принимал тебя без всяких условий. Это время прошло. Теперь мне нужно больше, Фэйф. Если ты не хочешь мне этого дать, что ж, я как-нибудь переживу. Но больше я не намерен питаться крошками, падающими с твоего стола.

 — Не понимаю тебя… — И в потрясении Фэйф присела на край постели. Щенок на брюхе подполз к ней и обнюхал. — И не понимаю, как ты можешь мое отношение к тебе обращать против меня же.

 — Не против тебя. Против нас, теперешних. Я хочу, чтобы мы были вместе с тобой, Фэйф. Я тебя люблю.

 — Что? Ты сбрендил? — И она в панике соскочила с постели. — Не смей так говорить.

 — Я и прежде тебе говорил об этом, но ты никогда меня не слушала. Для тебя это было неважно. Сейчас ты должна это услышать. Я тебя люблю. — Он схватил ее за плечи. — А теперь поступай как хочешь.

 — И как я, по-твоему, должна поступать? — Она была в панике. — Черт знает, какая неразбериха.

 — Когда я тебе говорил о любви, ты в ответ бежала от меня и выходила замуж за другого.

 Фэйф хотела было возразить, но он закрыл ей рот ладонью.

 — Мы можем сделать еще одну попытку. Будем вести себя как нормальные люди и посмотрим, что из этого выйдет. Мы должны больше времени проводить вместе, и не только валяться в постели. Нас связывает нечто большее, чем только секс.

 — Откуда ты знаешь? — фыркнула Фэйф.

 Он засмеялся и потрепал ее по голове.

 — Ладно, давай проверим, действительно ли это так.

 — А что, если, кроме секса, нет ничего?

 — А если есть?

 — А если нет?

 Он вздохнул:

 — Ну тогда мы все время будем проводить в постели. Если у нас еще осталось время.

 И он поднял с пола подушку, которую щенок уже рвал на части.

 Какой Уэйд положительный, умный и добрый. И красивый. И он ее любит. Но ведь и другие любили. Недолго. «Уймись, Фэйф», — приказала она себе.

 — Не могу себе представить отношения с мужчиной, который спит с дворняжкой.

 — А чем она тебе не нравится? Мисс Дотти закинула ее мне по дороге в церковь, но я был еще слишком нетрезв и, вместо того чтобы посадить ее в вольер, плюхнулся с ней в постель.

 — А что с ней?

 — С кем? А, с собачкой. Да ничего. Глаза ясные. Она здорова.

 — Тогда что она здесь делает?

 — Я ее взял для тебя.

 — Для меня? — И Фэйф отступила назад. — Но мне собака не нужна.

 — Очень нужна. — Уэйд схватил щенка за шиворот и сунул в руки Фэйф. — Смотри-ка, ты ей нравишься.

 — Щенкам все нравятся. — И Фэйф отвернула лицо от щенячьего мокрого языка.

 — Точно. — И Уэйд обнял Фэйф так, что щенок оказался между ними, словно начинка сандвича. — И щенков все любят. Собака будет во всем зависеть от тебя, забавлять тебя, составлять тебе компанию и любить, несмотря ни на что.

 — И пикать на ковер, и грызть мои туфли.

 — Иногда. Ее надо приучить к порядку, тренировать, с ней нужно проявлять терпение. Но ей ты всегда будешь нужна.

 — Ты кому проповедуешь, мне или собаке?

 — Обеим. — И он поцеловал Фэйф в щеку. — Попытайся. Если у тебя не получится, я ее заберу обратно.

 Щеночек был теплый, с шелковистой шерстью и очень старался уткнуться ей в шею. Что происходит? Все на нее накинулись, и почти одновременно. Все поучают. Сначала Бутс, затем Кейд, а теперь Уэйд.

 — У меня голова идет кругом. Только поэтому я и соглашаюсь.

 — В отношении нас или щенка?

 — Ну, отчасти и с тем, и с другим.

 — Ну что ж, для начала и это неплохо. В кухне пакет со щенячьей едой. Покорми ее, пока я приму душ. Я уже опаздываю на обед к родителям. А почему, кстати, тебе не пойти со мной?

 — Благодарю, но я еще не созрела для семейных обедов. — И Фэйф вспомнила холодный, предупреждающий блеск в глазах Бутс. — Иди принимай душ. От тебя разит псиной, как от десятка щенят.

 И, нахмурившись, Фэйф понесла своего щенка в кухню. 

 Едва Тори успела открыть магазин в понедельник, как на входной двери прозвенел колокольчик.

 — Доброе утро. Меня зовут Шерри Беллоуз. Я привязала свою собаку к вашей скамье снаружи. Надеюсь, вы не возражаете?

 Тори выглянула и увидела гору шерсти, послушно сидящую на тротуаре.

 — Все в порядке. Ну и великан. И какой красивый.

 — Он очень милый и кроткий. Мы возвращаемся с утренней пробежки в парке, и я решила, что можно заглянуть к вам. Я была у вас в субботу. Так много пришло народу.

 — Да. Могу я вам что-нибудь предложить конкретно или вы хотите просто взглянуть?

 — Вообще, я решила спросить, не нужна ли вам помощь?

 Шерри взмахнула своим «конским хвостом» и подняла руки.

 — Я, конечно, одета сейчас неподобающим для поисков работы образом, — улыбнулась она и потянула вниз влажную от пота майку, — но я действую под влиянием импульса. Я преподаю в средней школе. Буду преподавать. В середине июня начнут работать летние классы. А с осени у меня будет полная нагрузка.

 — Но, судя по всему, в работе вы не нуждаетесь.

 — У меня есть свободные две недели сейчас, а в сентябре я не буду занята по субботам, и есть еще дни с половинной нагрузкой. Мне бы очень хотелось работать в таком магазине, как ваш, да и лишние деньги мне пригодились бы. Я могу показать вам мои рекомендации и соглашусь на самую низкооплачиваемую работу.

 — По правде говоря, Шерри, я еще не думала о помощниках, во всяком случае, надо посмотреть в течение нескольких недель, как пойдут дела.

 — Но одной вести дела в таком магазине вам будет нелегко.

 Во время преподавательской работы Шерри научилась настойчивости.

 — Да, пожалуй…

 Тори еще раз внимательно посмотрела на Шерри. Молодая, хорошенькая, потная после пробежки. Очень откровенная. И, в сущности, она права. Тори пришла в восемь утра, сделала новые заказы, проверила документацию, уже сбегала в банк и на почту. Не то чтобы ей это не нравилось. Как раз наоборот. Такая занятость приносила чувство полного удовлетворения. Но ведь с течением времени график работы будет все уплотняться. Количество дел будет возрастать. А с другой стороны, ей не очень хотелось делить свой магазин с кем-нибудь еще, даже на неполный день. Так приятно все делать самой.

 — Вы застали меня врасплох. Пожалуйста, напишите ваш адрес и номер телефона… И дайте мне время подумать.

 — Здорово. — И Шерри взяла ручку. — А вон мой партнер, — кивнула она на окно: около Монго уже стояли, восхищаясь, женщины. — Вы заключите сделку сразу с двумя работниками на одно жалованье. Он такой милый, что невозможно его не погладить, а, остановившись, некоторые зайдут и в магазин полюбоваться на красивые вещи.

 — Отлично! — И Тори вздернула бровь. — Может быть, я просто куплю собаку?

 Шерри засмеялась:

 — Вам не удастся найти другого такого, как мой Монго. Но как бы он ни был хорош, он не сумеет работать кассиром.

 — Хорошо сказано. И многообещающе, — добавила Тори, когда две женщины, восхищавшиеся собакой, вошли в магазин. Шерри, записывая адрес и свой послужной список, одним глазком наблюдала за происходящим. Тори спокойна и сдержанна, поэтому ее собственная словоохотливость была бы приятным контрастом.

 Чтобы еще подсластить пилюлю, она стала восторгаться покупками, которые сделали посетительницы, пока, довольные и порядком нагруженные, они не распрощались.

 — Вы умеете обращаться с людьми, Шерри. Вы что-нибудь знаете о художественных ремеслах?

 — Нет, но я все схватываю на лету. Могу начать прямо сейчас.

 Тори уже готова была согласиться, но открылась дверь, и она в ужасе сразу обо всем забыла.

 — Привет, Тори. — И Ханнибал растянул губы в широкой ухмылке. — Давно не виделись. Это ваша собака? — обернулся он к Шерри.

 — Да, это Монго. Надеюсь, вы не имеете ничего против него?

 — Да нет, вид у него дружелюбный, как у социальной служащей, приходящей по воскресеньям. Большая собака для такой маленькой штучки, как вы. Видел, как вы бегали с ним утром в парке. Кто кого вел, непонятно… Хорошая собака — верный друг. Собаки преданнее, чем большинство людей. Тори, ты не собираешься представить меня своей подружке? Ханнибал Боден, — сказал он и протянул Шерри огромную ладонь, — я отец Виктории.

 — Приятно познакомиться, — и Шерри от всего сердца пожала руку. — Вы можете гордиться своей дочерью и тем, как она ведет дело.

 — Дня не проходит, чтобы я об этом не подумал, — и его взгляд пронзил Тори словно иглой.

 Тори подавила приступ ужаса. Раз он здесь, придется иметь с ним дело. И лучше с глазу на глаз.

 — Шерри, я вскоре вам позвоню.

 — А я стараюсь уговорить вашу дочь принять меня на работу. Может, и вы замолвите словечко? Приятно было познакомиться, мистер Боден. Тори, я буду ждать звонка.

 И Шерри ушла в сопровождении Монго, наступавшего ей на пятки.

 — Ну что ж, — Ханнибал подбоченился и оглядел магазин, — приличное местечко. По всей видимости, ты себя неплохо обеспечиваешь.

 Он не переменился. Да и с чего бы ему меняться? Время его не затронуло. И когда он снова повернулся к Тори, она почувствовала себя маленькой, беззащитной, испуганной.

 — Что тебе надо?

 — Это так в твоем духе. Ты вернулась сюда, чтобы утвердиться в родном городе. А гордыня ведет к погибели, Виктория.

 — Как ты узнал, что я здесь? Мама сказала?

 — Отец остается отцом на всю жизнь. Я за тобой все время слежу. Ты вернулась сюда, чтобы возвести на меня хулу?

 — Я вернулась сюда ради себя самой. Это не имеет никакого отношения к тебе. — «Ложь, ложь, и еще раз ложь», — подумала она.

 — Это здесь ты стала притчей во языцех. Это здесь из-за тебя на нас показывали пальцем. Это здесь ты впервые восстала против меня и господа бога. Это стыд за тебя изгнал меня отсюда.

 — Тебя «изгнали» отсюда деньги Маргарет Лэвелл.

 Какой-то мускул дрогнул в его лице. Предупреждающе.

 — Так, значит, люди об этом болтают. Ну, мне все равно. Лжецы всегда внимают злым языкам.

 — И они еще больше будут болтать, если ты здесь задержишься. А те, кто тебя ищет, узнают об этом. Я ездила к маме. Она очень о тебе тревожится.

 — И зря. Я глава в своем доме. Мужчина приходит и уходит, как ему угодно.

 — Не уходит, а бежит. Ты сбежал, потому что тебе грозит суд из-за нападения на женщину. И когда они тебя поймают, то на этот раз сразу посадят за решетку.

 — Придержи язык! — И в одно мгновение он схватил ее за блузку на груди и едва не вытащил из-за прилавка. — Ты должна уважать меня. Ты мне обязана жизнью. Из моего семени ты пришла в этот мир.

 — К моему вечному сожалению. — Тори вспомнила об острых ножницах под прилавком. — Если ты меня тронешь, клянусь, я сразу заявлю в полицию. И расскажу также, как ты бил меня в детстве, так что я всегда ходила в синяках. А потом…

 Он дернул ее за волосы, а другой рукой схватил за горло и оцарапал ногтями шею. Слезы брызнули у нее из глаз, голос прервался.

 — Потом они посадят тебя в железную клетку. Клянусь. Отпусти меня и уходи, пока цел. Я забуду о твоем существовании.

 — Так ты мне угрожаешь?

 — Я не угрожаю. Я так и сделаю.

 Он в ярости сжал ее горло, и Тори почувствовала, что сердце у нее останавливается.

 — Отпусти, — и она сунула руку под прилавок, — уходи, прежде чем кто-нибудь войдет и увидит тебя.

 На лице его выразился страх. Пальцами она нащупала гладкие металлические ручки ножниц. Он толкнул ее, и она ударилась о кассу.

 — Мне нужны деньги. Давай все, что есть. Ты мне задолжала за каждый свой вдох на земле.

 — Здесь мало. Тебе надолго не хватит.

 И она открыла кассовый ящик, вытащила выручку. Пусть все возьмет, только уходит.

 — Та лживая шлюха в Хартсвилле гореть будет в аду. — Он все еще держал ее за волосы, засовывая деньги в карман. — И ты ей составишь компанию.

 — А ты там уже одной ногой.

 Она не знала, почему это сказала. Ведь она не умела предсказывать будущее. По счастью. Но сейчас, неотрывно глядя на него, она видела словно воочию.

 — Ты не переживешь этот год и умрешь в боли и страхе. Сгоришь в огне. Умрешь в муках.

 Он побелел, отшвырнул ее к стене и поднял руку.

 — Да сгинут ведьмы. Попомни это. Можешь всем и каждому рассказывать, что видела меня сегодня. Я еще вернусь и сделаю то, что должен был сделать в минуту твоего рождения. Дьяволово отродье!

 Он приоткрыл дверь, высунул голову, оглянулся по сторонам и выбежал. А Тори тупо смотрела на ножницы в своей руке. Она едва не пустила их в ход.

 Она села на пол, уткнулась лицом в колени и вся съежилась, как бывало в детстве. В таком положении и нашла ее Фэйф, вошедшая в магазин с извивающимся на руках щенком.

 — Господи, Тори! — Она охватила одним взглядом пустой кассовый ящик и Тори, дрожащую на полу. — Что с тобой? Ты не ранена?

 — Все в порядке.

 — Тебя ограбили среди бела дня? Ты вся дрожишь. Они угрожали тебе ножом, хотели застрелить?

 — Нет-нет. Все в порядке.

 — Крови нет. Ух ты, какая царапина на шее. Я вызову полицию. И врача.

 — Нет! Ни полицейских не надо, ни врача.

 — Не надо полиции? Я увидела, как из магазина выскочил огромный мужик, и поэтому вошла. И что же я вижу: касса пуста, а ты сидишь за прилавком на полу и вся дрожишь. И говоришь, что не надо полиции?

 — Меня не грабили. Я сама отдала ему деньги. Там не было и сотни долларов. И деньги тут ни при чем.

 — Ну, если так у тебя пойдут дела, ты долго здесь не наторгуешь.

 — Я никуда отсюда не уеду. Я останусь, и никто и ничто не заставит меня снова уехать. Ничто! И никто! И никогда!

 Фэйф распознала в ее голосе нотки начинающейся истерики.

 — Ну и ну. Почему бы тогда тебе не встать и не пройти на минуту в подсобку?

 — Говорю тебе, все в порядке.

 — Одно из двух: или ты глупа, или врешь мне. Но, как бы то ни было, вставай.

 Тори попыталась ее оттолкнуть, собираясь сама подняться, но ноги стали ватными, и ей пришлось опереться на Фэйф.

 — Я пока оставлю здесь щенка. У тебя есть здесь что-нибудь выпить и чем закусить?

 — Нет.

 — Узнаю тебя. Скромница Тори не позволяет себе ни одной бутылочки спиртного, спрятанной где-нибудь в укромном месте. А теперь сядь, отдышись и объясни, почему не надо вызывать полицию.

 — Будет только хуже.

 — Почему?

 — Потому что ты видела моего отца. Я отдала ему деньги, чтобы он ушел.

 — И он оставил тебе на память свою метку.

 Тори промолчала, а Фэйф тяжело вздохнула.

 — Догадываюсь, что это не в первый раз. Нет-нет, Хоуп мне ничего не говорила, ты, наверное, взяла с нее клятву молчать, но у меня ведь были глаза. Я видела тебя в синяках и полосы от ремня на ногах, и нередко. А ты всегда говорила, что упала, что напоролась, а ведь ты не была неуклюжая. И в то утро, когда ты пришла сказать нам о Хоуп, ты тоже была в кровоподтеках.

 Фэйф подошла к мини-холодильнику, достала бутылку воды и откупорила ее.

 — Вы поэтому с ней не встретились в тот вечер? Потому что он излупил тебя? — И она подала Тори воды. — Сдается, в том, что случилось тогда, я винила неповинного человека.

 Тори жадно выпила воду.

 — Винить надо того, кто убил ее.

 — Но мы не знаем, кто это. Гораздо удобнее возводить вину на человека, которого знаешь. Возьми трубку и позвони шефу Рассу.

 — Я хочу, чтобы он ушел. Думаю, ты меня не поймешь, но это так.

 — Люди вообще друг друга не понимают, — философски заметила Фэйф и прислонилась бедром к столу. — Мой папа редко поднимал на меня руку. Да и то это был шлепок-другой. Но уж как кричать на меня, он знал очень хорошо, и как приводить этим в ужас маленькую девочку. В ужас от того, что я опять не оправдала его надежды и ожидания. Я понимаю, что мой страх и ужас совсем другие, что испытывала ты. Но интересно, если бы мой отец был другим человеком, как бы это повлияло на мою жизнь, как бы я поступила?

 — Ты бы вызвала полицию и засадила его в тюрьму.

 — Ты чертовски права. Но я понимаю, почему ты этого не сделала.

 Тори поставила чуть уже окрепшей рукой бутылку с водой на стол.

 — Почему ты так добра ко мне?

 — Понятия не имею. Никогда ведь тебя особенно не любила, но, наверное, из духа противоречия и по контрасту с Хоуп. Ты сейчас спишь с моим братом, и, узнав об этом, я поняла, что он значит для меня гораздо больше, чем я предполагала. Поэтому имеет смысл познакомиться с тобой поближе, чтобы понять свое отношение к вашей связи.

 — Так, значит, ты добра ко мне потому, что у меня сексуальные отношения с Кейдом.

 Такая сухая констатация факта позабавила Фэйф.

 — В каком-то смысле — да. И еще потому, что секс с моим братом тебе достается нелегко. И мне тебя жалко.

 — Ты права. — И Тори встала, радуясь, что перестала дрожать. — Это меня выматывает донельзя.

 — Представляю. Ты не любишь, когда тебя жалеют. Но дело в том, что ни одна женщина не должна бояться своего отца. И ни один мужчина на свете не имеет права, независимо от того, родственник он или нет, избивать в кровь ребенка… Ну а теперь пойду взгляну, что там учинил мой щенок.

 — Щенок? — Тори вытаращила глаза. — Какой щенок?

 — Да мой. Я еще никак ее не назвала.

 Фэйф вышла, и вскоре послышался хохот.

 — Ну, не умница ли она? Какая милашка!

 А милашка нашла упаковочную бумагу и объявила ей войну. Белые клочья валялись повсюду на полу. Вдобавок милашка нашла рулон тесьмы и обмотала ею большую часть своего упитанного тельца.

 — О господи! — воскликнула Тори.

 — Да не переживай ты так. Испортила товару на пять долларов. Я заплачу. Ах ты, моя девочка.

 А щенок радостно тявкнул и, трижды окутав себя тесьмой с головы до хвоста, с обожанием распростерся у ног Фэйф.

 — Вот уж не думала, что так развеселюсь. Ну, совсем обмоталась, как рождественский подарок. — Фэйф подняла щенка на руки и стала над ним нежно ворковать: — Ах ты, моя куколка!..

 — Ты ведешь себя как идиотка.

 — Да, знаю, но разве она не прелесть. И она любит меня до смерти. Ну а теперь, моя куколка, маме надо убрать мусор, а то злая тетя заругает мою малышку.

 Тори, которая уже, опустившись на колени, убирала сор, взглянула вверх.

 — Если ты опять отпустишь ее, я сама укушу тебя за щиколотку.

 — А я уже учу ее сидеть. Она такая умная. Вот, посмотри. — Несмотря на угрозы Тори, Фэйф посадила щенка на пол, придерживая рукой попку. — Сидеть. Будь хорошей девочкой. Мама просит.

 Щенок прыгнул вперед, лизнул Тори в щеку и стал охотиться за собственным хвостом.

 — Ну разве она не прелесть?

 — Она просто чудо, но здесь ей не место.

 — Мы собирались купить две хорошенькие мисочки для пищи и воды.

 — Но только не в моем магазине. Мастера вручную расписывают керамику не для того, чтобы из нее кормили щенят.

 — А какое тебе дело, для чего я куплю миски, если заплачу за них?

 Фэйф решительно взяла на руки щенка и выбрала две мисочки, синие с изумрудного цвета зигзагами.

 — Нам понравились вот эти. Правда, моя миленькая? Ты продаешь, мы покупаем. Пробей чек и не забудь прибавить стоимость бумаги и тесьмы.

 — О них забудь. — И Тори выбросила мусор в корзину. — С тебя три доллара и двадцать шесть центов. За миски.

 — Чудесно. Плачу наличными. Подержи-ка ее.

 Тори невольно пощекотала щенка.

 — Ну, ты будешь есть как королева.

 — Королева? Чудесно. — Фэйф положила деньги на прилавок и выхватила щенка у Тори. — Ты будешь Королевой. И я закажу тебе ошейник с бриллиантами.

 Тори лишь покачала головой и сдала сдачу.

 — Ты, Фэйф, повернулась сейчас совсем новой для меня стороной.

 — А я такая. Люблю удивлять. Ну, Королева, пошли, нам нужно еще людей повидать и себя показать. — И взяла сумку с покупкой. — Не смогу открыть дверь.

 — Я помогу.

 Тори открыла и, после минутного колебания, коснувшись руки Фэйф, сказала:

 — Спасибо.

 — Пожалуйста. Тебе нужно заново наложить макияж.

 Фэйф ушла, но мысленно все еще видела скорчившуюся за прилавком Тори. И безобразную красную царапину у нее на шее.

 И на теле Хоуп были такие же. Она не видела их, ей не позволили их видеть, но она знала, что они есть…

 Как она ненавидит мужчин, которые бьют женщин. Да, когда это родственник, в полицию на него не заявишь. Однако есть другие способы воздействия.

 И она поцеловала Королеву в голову, а потом прямиком направилась в банк к Джей Ару, рассказать, что случилось с его племянницей.

 Он не терял времени понапрасну. Отменив встречу, он поспешил в магазин Тори таким быстрым шагом, что рубашка у него взмокла от пота.

 У Тори были покупатели: молодые супруги спорили насчет бело-синего сервировочного блюда. Тори предоставила им возможность самостоятельно решить вопрос и отошла в другой конец магазина.

 — Дядя Джимми, неужели так жарко? Вы весь красный. Принести вам чего-нибудь холодного?

 — Нет… да, — решил он. Это даст ему возможность взять себя в руки. — Что есть под рукой, детка.

 — Сейчас.

 Тори вышла за дверь и ругнулась. По его глазам она видела, что Фэйф уже побывала в банке. Подавив вздох, она вынула из холодильника банку имбирного пива и принесла Джей Ару.

 — Спасибо, милая. Может, составишь мне компанию за ленчем?

 — Но еще нет и двенадцати, и я принесла еду из дома. Не хочется закрывать магазин в середине дня. Ну, как бабушка и Сесил, уехали? Все в порядке?

 — Да, Бутс уговаривала их погостить несколько дней, но ты же свою бабушку знаешь. Любит свой дом и всегда раздражается, когда приходится его покидать.

 Молодая пара направилась к двери, и женщина грустно сказала:

 — Мы еще зайдем.

 — Надеюсь. Всего доброго. Приятного вам дня.

 — А теперь посмотрим.

 Джей Ар встал, взял Тори за плечи и внимательно осмотрел царапину.

 — Какой же он мерзавец! Почему ты не позвонила мне?

 — Потому что вы ничего не смогли бы сделать. Потому что все кончено. И незачем было вас беспокоить. Напрасно Фэйф вам рассказала.

 — Прекрати! Она поступила совершенно правильно, и я ей за это благодарен. Ты не захотела звонить в полицию, что ж, это твое право. Но ведь я тебе родной дядя. Мы одна семья.

 — Я знаю. — И Тори позволила ему обнять себя. — Но он ушел. Ему нужны были только деньги. И он боится. Они скоро его поймают. Но я хочу, чтобы это произошло где-нибудь подальше от меня, раз я ничего не могу изменить.

 — Конечно, не можешь. Но пообещай мне, что если ты его увидишь снова, то сразу дашь мне об этом знать.

 — Хорошо, но не беспокойтесь. Он получил то, за чем приходил, и теперь уже далеко отсюда.

 Ей очень хотелось самой в это поверить. 

 Тори верила в это на протяжении всего дня. Она прикрывалась этой верой, как испытанным в боях щитом. В шесть вечера она заперла магазин и поймала себя на мысли, что оглядывает улицу. Так было, когда она бежала в Нью-Йорк. И рассердилась на себя за этот страх, заставлявший сердце колотиться в груди.

 Неужели это она, стоя в развалюхе, где жила ее мать, утверждала, будто больше никого не боится и готова встретиться с ним лицом к лицу? Где ее мужество?

 Она могла сейчас только пообещать себе, что снова его обретет. Однако она сразу же заперла дверцу машины, едва села в нее, и по дороге домой неотрывно вглядывалась в зеркало заднего обзора.

 Проезжая мимо вереницы автомобилей, она даже помахала рукой Пайни, который протарахтел мимо на своем старом пикапе, приветственно гудя. Полевые работы окончены, рабочие возвращаются домой. Их босс, наверное, тоже. Поэтому, подъехав к дому, Тори испытала укол разочарования: на дорожке было пусто. Она ожидала увидеть автомобиль Кейда. Да, она без энтузиазма встретила его решение переехать к ней, но чем больше об этом думала, тем больше оно ей нравилось. А как долго она не желала ничьего общества. Общества человека, с которым можно делить дневные заботы, болтать о разных пустяках, вместе смеяться. Или пожаловаться. С которым можно разделить ночь, полную подозрительных шорохов и воспоминаний.

 А что она может дать взамен? Нелегкий характер, раздражение и молчаливое, неуступчивое согласие.

 — Обыкновенную женскую стервозность, — пробормотала она, вылезая из машины. Но этому надо положить конец. И делать то, чем женщины искупают свои мелкие прегрешения. Она может готовить ему вкусный обед, соблазнять его.

 Настроение у нее прояснилось.

 Вот так она старалась угодить Джеку. А потом… «Нет». И, отпирая дверь, она приказала себе не вспоминать. Кейд — это не Джек, да и она уже не та женщина, которой была в Нью-Йорке. Не надо привязывать прошлое к настоящему.

 Войдя, она сразу поняла, что возможность не связывать их — еще одна иллюзия. Она уже поняла, что отец побывал в доме. Здесь мало было такого, что он мог переломать и разрушить, и вряд ли для этого ему потребовалось много усилий. Он приходил сюда не только для того, чтобы сломать ее скудную мебель или порвать обои, хотя он и в этом преуспел. Он опрокинул ее кресло и взрезал чем-то острым обшивку на днище. Разбил лампу, которую она купила несколько дней назад. Сломал одну ножку у стола.

 На всякий случай Тори оставила дверь открытой, чтобы успеть выбежать, если он еще в доме, но в спальне было пусто. Он сорвал покрывало, взрезал матрас, но металлический каркас кровати, очевидно, оказался ему не по силам. Он вытащил ящики из комода, разбросал белье и платья, правда, не изрезал их на ленточки, как бывало раньше, когда хотел проучить ее: мол, одеваться надо поскромнее.

 Он искал деньги или вещи, которые можно легко продать. Хорошо, что он не был при этом пьян, иначе бы он ее дождался. А так… Тори нагнулась, чтобы поднять брошенную блузку, и горестно вскрикнула, увидев, что маленькая резная шкатулка с ее украшениями пуста. Там были безделушки. Красивые и тщательно подобранные, но легко заменимые. Однако среди них были золотые, с гранатами, серьги, которые бабушка подарила ей, когда Тори исполнился двадцать один год. Эти серьги принадлежали когда-то ее прабабушке. Они были единственной фамильной драгоценностью. Поэтому бесценной. Невосполнимой. И утраченной навсегда.

 — Тори!

 Тревога в голосе Кейда, его торопливые шаги заставили ее вскочить.

 — Все в порядке. Я здесь.

 Он ворвался в комнату, крепко прижал ее к себе, и она почувствовала, как на смену ее страхам приходит облегчение.

 — Я в порядке, — повторила Тори. — Я только что приехала. Буквально несколько минут назад. Его уже не было.

 Ему было знакомо чувство ужаса. Оно хватает когтями за горло и не дает дышать. Он снова его испытал.

 — Слава богу, с тобой все в порядке. Я хотел приехать до тебя, но застрял в пробке. Сейчас позвоним в полицию, а потом ты поедешь в «Прекрасные грезы».

 — Кейд, обойдемся без полиции. Это приходил мой отец. — И она поставила шкатулку на туалетный столик. — А сначала он заявился в магазин. Мы поссорились. И то, что ты видишь сейчас, просто его способ напомнить мне о его возможности меня наказывать.

 — Он тебя ударил?

 — Нет, — быстро ответила она, но Кейд уже заметил царапину на шее.

 Он ничего не сказал, но глаза у него стали узкими, как щелочки, в них полыхнул огонь мщения. Кейд отвернулся в поисках телефона.

 — Кейд, подожди. Пожалуйста. Я не хочу вызывать полицию.

 Он смерил ее яростным взглядом.

 — Наши желания не всегда исполняются.

 Шерри Беллоуз праздновала возможное получение дополнительной работы. Она откупорила бутылку вина, запустила почти на полную мощность диск любимой Шерил Кроу и стала пританцовывать. Все складывается просто изумительно. Ей понравился Прогресс. Маленький, сплоченный городок, и она хочет стать его постоянной жительницей. Звезды были благосклонны к ней, когда она подавала заявление о переводе в среднюю школу Прогресса. Ей нравились учителя. Конечно, она еще не со всеми перезнакомилась, но осенью все переменится. Она собирается стать очень хорошей учительницей, к которой ученики будут приходить со своими трудностями и житейскими проблемами.

 И годы спустя ее бывшие ученики будут вспоминать ее с нежностью. «Мисс Беллоуз, — скажут они, — перевернула наши жизни, направила нас по верному пути».

 Она и сама будет трудиться как одержимая. Ей надо получить степень. Конечно, потребуются деньги, но она уже нашла способ увеличить бюджет.

 Она уже завела знакомых, и можно будет вскоре собрать их на вечеринку. Соседку Максин, которая работает в ветлечебнице. И, конечно, пригласит Тори. И симпатичного ветеринара с ямочками на щеках. Ей определенно хочется познакомиться с ним поближе.

 И Шерри налила себе второй стаканчик.

 Она пригласит все семейство Муни. Мистер Муни, тот, что работает в банке, был такой обязательный, так помог ей во всем разобраться, когда она открывала новые счета. Затем — Лисси из риелторской конторы. Она, конечно, болтушка, но хорошо быть всегда в курсе городских сплетен. Узнаешь столько интересного. А кроме того, она жена мэра. «Представительный мужчина, — подумала Шерри. — С хорошей фигурой. И он не прочь пофлиртовать с незнакомками. Хорошо, что он женат, а то…»

 Интересно, а что, если пригласить Лэвеллов? Они, конечно, здешняя элита, но Кинкейд Лэвелл такой обходительный и дружелюбный.

 Придут гости, и она откроет дверь во внутренний дворик, чтобы людям было где друг с другом пообщаться. Какой у нее хороший садик. Надо купить еще один шезлонг. Тот, что есть, выглядит так одиноко. А она не собирается жить в одиночестве. Однажды она встретит его, настоящего мужчину, такого, какой ей нужен, и они будут любить друг друга теплыми ночами и следующей весной поженятся. Ей хочется иметь семью. Ну, конечно, она не бросит преподавание. Она прирожденная учительница, но кто сказал, что учительница не может одновременно быть женой, а также и матерью?

 Тихонько напевая, Шерри вышла во внутренний дворик, где дремал Монго. С одной стороны ее дворик примыкал к зеленой лужайке, окаймленной деревьями парка, а с другой — к тихой респектабельной улице с особняками. Она выбрала эту квартиру потому, что здесь позволялось держать домашних животных и Монго мог гулять на свободе. А кроме того, было удобно устраивать утренние пробежки в парке.

 — Да, Монго, это для нас очень подходящий дом. Настоящий свой дом.

 Шерри выпрямилась и прошла в маленькую кухню. Сейчас она соорудит себе салат к обеду. Жизнь хороша!

 Когда она кончила резать овощи, уже спустились сумерки. Опять слишком много приготовила. Вот еще поэтому скучно жить одной. Ну, ладно, Монго тоже любит морковку и сельдерей, так что он получит сегодня добавку к ужину. Они поедят во дворике, и она угостится еще одним бокалом вина, праздновать так праздновать. Затем они хорошенько прогуляются, и Шерри нагнулась, чтобы взять из пластикового ящика его миску.

 Уголком глаза она увидела нечто такое, от чего ее сердце ушло в пятки. Миска вылетела из рук, и она коротко вскрикнула.

 Чья-то рука зажала ей рот. И нож, которым она резала овощи, уткнулся ей в горло.

 — Тихо. Веди себя очень, очень тихо, и я тебя не зарежу. Поняла?

 От ужаса у нее едва глаза не выскочили из орбит. Страх сковал внутренности, кожа покрылась липким потом. Однако не менее сильно было и смятение. Лица мужчины она не видела, но ей показалось, что голос она узнает. И тогда это непонятно! Непонятно и непостижимо!

 Рука соскользнула к подбородку, и Шерри выдохнула:

 — Не надо. Пожалуйста, не делайте мне больно.

 — Ну зачем же мне это делать? — И он шумно втянул ноздрями аромат ее волос. Светлых волос блондинки. — Давай пройдем в спальню, где нам будет удобнее.

 — Не надо…

 Но лезвие ножа снова уткнулось ей в горло. Слезы хлынули у нее из глаз, а он толкнул ее в спину. Двери во внутренний дворик были теперь закрыты, а занавески опущены.

 — Монго! Что вы сделали с Монго?

 — Ну неужели я причиню зло такому прелестному, дружелюбному псу? Он спокойно подремывает. О собаке не беспокойся, куколка. Ни о чем не беспокойся. Нам будет хорошо. Тебе понравится.

 Он швырнул ее ничком на постель и придавил коленом. А потом принял меры предосторожности. Они всегда кричат, и он вынул из кармана кляп. И когда Шерри стала сопротивляться, он почувствовал себя наверху блаженства.

 Сильная… И он ударил ее, отчего стало только приятнее. И еще раз ударил, пусть знает, кто здесь главный.

 Руки он ей связал. Нельзя, чтобы она поцарапала его своими острыми наманикюренными коготками.

 Она стонала, сознание помутилось от боли. Это его еще больше возбудило. Он разрезал ножом ее одежду.

 Когда все было кончено, он прослезился. От разочарования. И от жалости к себе. Это было не так уж замечательно, не то, что в первый раз.

 Взгляд у нее был стеклянный и ничего не выражал. Он вынул кляп, развязал ей руки и сунул веревку в карман.

 А потом включил музыку и удалился тем же путем, каким пришел.

 — Я не могу поехать в «Прекрасные грезы», — упрямо повторила она.

 Тори сидела на крыльце. У нее не хватало духу опять войти в дом. Она еще не могла справиться с собой и приступить к ликвидации следов разгрома, который оставил после себя отец. Да и полиция внесла свой вклад в общий беспорядок.

 Кейд задумчиво созерцал кончик сигары, которую закурил, чтобы успокоить нервы, и пожалел, что под рукой нет виски.

 — Ты должна честно мне сказать почему.

 — Ты был прав, что вызвал полицию. Теперь я это понимаю. Но как ужасно быть жертвой, Кейд. Чувствуешь себя выставленной на всеобщее обозрение и злишься. И одновременно чувствуешь себя виноватой.

 — Виноватой ты себя никак чувствовать не должна.

 — Наверное, мне стало бы легче, если бы я сейчас привела дом в порядок, но у меня перед глазами стоит шеф Расс, который записывает что-то в блокноте и внимательно разглядывает меня, слушая, как мой отец запугал меня сегодня и как он терроризировал меня всю жизнь.

 — Они отыщут его. Теперь его разыскивает полиция сразу двух округов.

 — Мир велик. Да, черт возьми, Южная Каролина больше, чем два округа. Есть где спрятаться.

 Она беспрестанно покачивалась в качалке, движение было ей сейчас необходимо.

 — И если он найдет возможность как-то связаться с матерью, она ему поможет из чувства любви и долга.

 — Вот поэтому я и считаю, что тебе надо переехать в «Прекрасные грезы».

 — Я этого сделать не могу.

 — Почему?

 — По многим причинам. И первая та, что твоя мать не согласится.

 — Моей матери нечего будет возразить против этого.

 — Не скажи, Кейд.

 Тори встала и подошла к ступенькам. «Где он? — подумала она. — Сидит и наблюдает? Ждет?»

 — Это ее дом, и она имеет право запретить.

 — Да почему же? Особенно когда я ей все объясню?

 — Что объяснишь? Что ты хочешь поселить свою любовницу у себя в доме, потому что отец любовницы — сумасшедший?

 — Я, конечно, скажу все другими словами, но более или менее именно так.

 — И после этого она, конечно, встретит меня с букетом цветов и угостит шоколадными конфетами. Ради бога, не говори глупостей. Кейд, дом принадлежит ей, и я не хочу навязывать твоей матери свое присутствие.

 — Да, с ней довольно трудно иногда общаться, да, часто бывает трудно, но она не бессердечный человек.

 — Поэтому-то она и не примет женщину, которую считает повинной в смерти своей любимой дочери. Не спорь со мной об этом, — и голос Тори дрогнул, — мне это больно.

 — Хорошо. Если ты не хочешь поехать ко мне, я отвезу тебя в дом к дяде.

 — Нет. Пусть моя позиция тебе покажется нелогичной, нелепой, но я должна остаться здесь. Здесь мое место, Кейд, и я не отступлю.

 — Но ты ведь не на поле боя.

 — Для меня это почти то же самое… Я так часто отступала. Недавно ты сам назвал меня трусихой, и так оно и есть. Я почти всегда была ею. На этот раз я с этим не хочу мириться.

 — Каким образом пребывание здесь сделает тебя храброй?

 — Не храброй, нет. Но я не позволю ему выгнать меня отсюда.

 И Тори взглянула на болото, которое под натиском приближающегося лета с каждым часом становилось все зеленее. В темной воде размножались москиты. Их писк звучал все громче и победнее. В темных водах скользила молчаливая смерть, аллигаторы. Там извивались змеи и ноги засасывала густая коричневая жижа. И в то же время там ярко цвели дикие цветы, и в вышине над болотом парил всевластным владыкой орел.

 Не существует красоты в мире, не связанной с риском. И жизни без риска не бывает тоже.

 — Когда я здесь жила ребенком, я всего боялась. Таков был образ моей жизни, и к этому привыкаешь, как к неизбежности. Когда я вернулась, я решила вытряхнуть из жизни эти воспоминания, словно пыль из ковра. А теперь он снова пытается меня запугать. Но я ему не позволю… Поэтому я останусь. Я уничтожу следы его пребывания в доме и останусь.

 — Да, хотел бы я сейчас не восхищаться тобой… — И Кейд погладил ее по голове. — Мне было бы легче заставить тебя поступить по-моему.

 — Ну, ты не очень-то умеешь заставлять. — И она в ответ погладила его по щеке.

 — Тори, ты значишь для меня больше, чем я мог предполагать. Дай мне что-нибудь взамен, черт побери.

 И он прижался ртом к ее губам. Господи, не хочет она, чтобы ее любили или желали, не хочет и сама чувствовать то же самое. Но он был рядом, и его присутствие оживляло все прежние ее желания.

 — По-моему, я тебе дала уже все, что могла. Вряд ли можно дать больше. Неужели тебе этого недостаточно?

 — На сегодня — достаточно. У тебя сегодня был ужасный день, правда?

 — Да, не могу сказать, что это лучший день моей жизни.

 — Тогда давай с ним покончим. И начнем сначала.

 Кейд открыл дверь.

 — Ты хотела вытравить его дух из дома? Так давай приниматься за дело.

 Они трудились вместе два часа. Ей хотелось сжечь носильные вещи, к которым прикасался отец, она даже представила, как выносит их во двор, сваливает в кучу и подносит зажженную спичку. Но она не могла позволить себе такое транжирство. Вместо этого она все хорошенько выстирала.

 Они перевернули изрезанный матрас. Придется купить новый, но пока сойдет. А если постелить свежее белье, то все вроде бы в порядке.

 Они навели порядок в кухне, подкрепили силы сандвичами, и Тори сообщила ему, что собирается нанять помощницу.

 — Хорошая мысль. — И он потянулся к пиву, с удовольствием отметив про себя, что она запасла для него несколько банок. — Ты получишь бо́льшее удовольствие от работы, если будешь иметь хоть немного свободного времени. Ты думаешь взять эту новую учительницу, Шерри Беллоуз? Я познакомился с ней и ее собакой несколько дней назад. Настоящий сгусток энергии.

 — Да, и мне так показалось.

 — Она привлечет в магазин много покупателей-мужчин. Девушка с отличными статями.

 — Статями? Гм-м, ну и выражение. Все зависит от ее рекомендаций. Но я думаю, они у нее тоже отличные. Это, пожалуй, лучшая кандидатура.

 И Тори убрала со стола.

 — Тебе лучше?

 — Да. Значительно. И я тебе очень благодарна за помощь.

 — Я всегда принимаю благодарности.

 Она достала из холодильника кувшин и налила себе чаю со льдом.

 — Стенной шкаф в спальне не очень-то большой, но я освободила там место. И в комоде есть пустой ящик.

 Он промолчал. Он ждал.

 — Ты сможешь перевезти кое-какие вещи, ты ведь хотел? Но это не значит, что мы живем вместе. Я никогда не жила ни с кем.

 — Хорошо.

 — Но если ты хочешь проводить у меня много времени, тебе понадобится место, где держать свои вещи.

 — Очень практичный подход.

 — Да иди ты к черту!

 Он поставил банку на стол, обнял Тори и поднял ее с места.

 — Что ты делаешь?

 — Хочу с тобой потанцевать. С тобой еще не доводилось.

 Она положила Кейду голову на плечо и отдалась чудесному ощущению его близости.

 — Когда я ехала домой, то по дороге думала о тебе.

 — Приятно это слышать.

 — Я представляла себе, как Кинкейд Лэвелл отреагирует, если я, приехав, приготовлю нам хороший, вкусный ужин.

 — Он бы это очень оценил.

 — Но не пришлось. Что ж, в следующий раз. Но я еще подумала…

 — О чем?

 — Как бы Кинкейд Лэвелл отреагировал на то, если бы я стала его соблазнять?

 — Ну что ж… — И это было все, что он сумел выдавить из себя, когда она прижалась к нему теснее и провела руками по его бедрам.

 — Я поступлю по-джентльменски, позволю леди узнать это самой.

 На этот раз она расстегнула все пуговицы на его рубашке, потом — на своей блузке. И прижалась губами к тому месту на его груди, где гулко билось сердце. Потом она провела руками по его груди, животу и положила руки ему на плечи. Потом расстегнула блузку до конца и сбросила ее на пол, где уже лежала его рубашка. Неотрывно глядя на него, она расстегнула лифчик, и он соскользнул вниз.

 — Дотронься до меня.

 Он нежно охватил ладонями ее груди и поцеловал соски.

 — Да, вот так.

 Тори откинулась назад, и жаркое желание захлестнуло ее. Глаза стали прозрачными, томными.

 — Хочу…

 Желание, умножаясь встречным желанием, поразило их, как молния. Она опустилась на пол и увлекла его за собой. В неистовстве страсти они сорвали друг с друга последнюю одежду. Они слились воедино и забыли обо всем и обо всех. 

 Уэйд совсем сбился с ног. Он уже готов был пожалеть, что отпустил Максин. А начался день срочным вызовом на дом, где пришлось делать операцию. Кроме того, в приемной подрались сеттер и бишон, а козленок Олсена почти проглотил куклу Барби, почти — потому что в горле застряла куклина рука. А зловредная Пушинка искусала ему руки, когда он делал ей прививку, да еще и пустила в ход когти.

 Уэйд сыпал проклятиями и мечтал о передышке, когда через черный ход в приемную ворвалась Фэйф.

 — Уэйд, миленький, посмотри, что с моей Королевкой. Она плохо себя чувствует.

 — Стань в очередь.

 — Но у меня только минута времени.

 — А у меня и минуты нет свободной.

 — Ой, что с твоими руками? Это старая злючка тебя так расцарапала? — Фэйф поцеловала щенка.

 — Сейчас, солнышко, папочка тобой займется. Знаешь, она все утро хныкала. И носик у нее теплый. И не захотела играть.

 Фэйф опустила щенка на пол, и тот заковылял к ногам Уэйда, а потом жалобно взглянул на него, и его тут же стошнило на ботинки врача.

 — Наверное, она что-нибудь не то съела. Лайла говорит, что я ее обкормила печеньем.

 — У меня полно пациентов в приемной, и руки расцарапаны до крови, и вот теперь от ботинок будет вонять весь день.

 — Ну пойди наверх и перемени обувь.

 — Сейчас пойду их выброшу, но когда вернусь, чтоб было чисто.

 — Чисто? Это я должна тут убрать?

 — Конечно, ты, а кто же еще? Отнеси собаку в операционную, возьми там мочалку и ведро и все вымой. У меня для этого времени нет. — Уэйд снял ботинки. — Поторапливайся.

 — Папочка сегодня сердитый, — прошептала Фэйф, а когда Уэйд ушел, с гримаской отвращения осмотрела пол. — Слава богу, почти все попало ему на ботинки, осталось не так уж много убирать.

 Когда он вернулся, Фэйф старательно, хотя и неумело, водила тряпкой по полу, гоняя по линолеуму воду.

 — Ну, вроде все. Королевка играет в операционной со своей косточкой. У нее глазки опять ясные и бегает быстро.

 Он взглянул на лужу воды.

 — Фэйф, ну ты уникум.

 — Конечно.

 Уэйд взял тряпку и принялся собирать воду.

 — Сделай мне одолжение. Пойди в приемную и скажи миссис Дженкинс, чтобы вывела своего Митча во двор. Он воет уже полчаса.

 Фэйф вышла, и тут же раздался ее крик:

 — Уэйд! Уэйд, сюда, скорее!

 Он выскочил в приемную и увидел Пайни Кука, согнувшегося под тяжестью Монго. С густой шерсти собаки на пол капала кровь.

 — Несите его в боковую приемную, — распорядился Уэйд. — Сюда, на стол.

 — Он бежал по дороге, — начал объяснять Пайни. — Я нажал на тормоза изо всех сил и съехал к обочине, но все-таки задел его.

 Пайни дрожащими руками снял выцветший шейный платок и вытер потное лицо.

 Уэйд схватил полотенце, набросил его на бок Монго и, так как Фэйф стояла рядом, взял ее руки и прижал к полотенцу.

 — Нажимай изо всех сил. Надо остановить кровотечение. Он в шоке. А я его пока осмотрю.

 Руки у Фэйф дрожали. Ей казалось, что в ране на задней ноге белеет кость, и ее затошнило. Ей очень захотелось все бросить и убежать. Пусть Пайни помогает. Или кто-нибудь другой. Она уже раскрыла рот, чтобы это сказать, но ее замутило еще сильнее от запаха крови, антисептики и пота.

 Но тут ее взгляд упал на лицо Уэйда.

 Хладнокровный, сильный, спокойный, вот таким она сейчас его увидела. Глядя на то, как умело и быстро он работает, она немного успокоилась. И собака под ее руками тоже затихла.

 — Ребра целы. Возможно, повреждена почка. Ну этим мы займемся потом. На голове рана неглубокая. Больше всего досталось ноге. Надо его перенести в операционную.

 Он взглянул было на Пайни, но тот сгорбился в кресле, обхватив голову руками.

 — Мне понадобится твоя помощь, Фэйф. Я его подниму и понесу, а ты должна идти рядом и изо всей силы зажимать артерию. Он потерял очень много крови. Готова?

 — Ой, но я…

 — Идем.

 И она выполнила то, что он велел. Выбора не было. Королева помчалась за ней, радостно тявкая.

 — Сидеть! — резко сказал Уэйд, и Королева послушно шлепнулась на задок. Положив накачанную наркотиками собаку на стол, он снял с крюка толстый передник и протянул его Фэйф:

 — Надень. Я должен сделать рентгеновские снимки.

 Передник был тяжелый, но Фэйф послушно его напялила. Глаза Монго были как щелочки, но ей показалось, что он глядит прямо на нее и умоляет о помощи.

 Ожидая, когда снимки проявятся, Уэйд так и сыпал приказаниями:

 — Теперь иди сюда и снова зажми артерию.

 Он шлепнул еще мокрый рентгеновский снимок на светящуюся панель, тихо выругался и стал готовить инструменты.

 В ослепительном сиянии мощных ламп серебристо сверкнули острые лезвия. Голова у Фэйф закружилась.

 — Ты будешь его оперировать? Прямо сейчас?

 — Я хочу спасти ему лапу.

 Когда Уэйд снял полотенце, она подумала, что сейчас ее вырвет, но следующие одно за другим распоряжения Уэйда заставили ее сосредоточиться на другом.

 — Держи руку здесь и нажми вот эту кнопку, когда я скажу. Ты это можешь делать одной рукой. Когда мне понадобится какой-нибудь инструмент, я тебе его опишу и ты мне его подашь рукояткой вперед…

 Он работал, наклонив голову, от напряжения у него на лбу выступили капли пота. Его руки легко сновали в месиве крови, мышц и костей. Ей стало казаться, что она смотрит фильм. И она даже глазом не моргнула, когда он вправил выпирающую кость на место. Все было каким-то нереальным.

 Она смотрела, как он накладывает швы на сосуды.

 — Послушай, как бьется у него сердце.

 — Медленно, но ровно.

 — Хорошо. В лапу надо вставить спицы.

 — Он сможет ходить?

 — Он здоров и молод. Будем надеяться на лучшее.

 Зашив рану, Уэйд перевязал лапу, затем проверил сердце, обработал раны на морде и за левым ухом.

 — Выдержал испытание, — сказал он негромко. — И ты тоже.

 — Сначала у меня голова пошла кругом. — Фэйф взглянула на свои руки. Они были в крови. Блузка спереди тоже. — Ой, — пролепетала Фэйф и начала оседать вниз.

 Уэйд едва успел подхватить ее и положить на пол. Когда он поднес к ее губам бумажный стаканчик с водой, она уже почти пришла в себя.

 — Что случилось?

 — Ты упала в обморок, очень грациозно и как раз вовремя. — И Уэйд нежно поцеловал ее в щеку. — Сейчас я отведу тебя наверх, ты примешь душ и немного полежишь.

 — Но я в порядке.

 Однако, когда с его помощью она встала, ноги у нее подкосились. Фэйф уронила голову Уэйду на плечо, и он понес ее наверх.

 — Нет, я не гожусь в медицинские сестры.

 — Но ты справилась великолепно.

 — Нет, это ты справился. Не представляла, чем ты занимаешься. Думала, просто делаешь животным уколы и промываешь кишечник.

 — И очень часто.

 Он внес ее в ванную, прислонил к раковине и наполнил ее теплой водой.

 — Опусти руки. Смоешь кровь, и тебе станет легче.

 — Ты сегодня спас жизнь. Ты герой.

 — Я делал свою работу.

 — Нет, то, что я видела, был настоящий подвиг. Если ты не против, я приму душ.

 — Ты твердо стоишь на ногах?

 — Да, все нормально. Иди к Монго.

 — Я люблю тебя, Фэйф.

 — Да, наверное, любишь. Ну иди, а то голова у меня еще не в порядке, и я скажу что-нибудь такое, о чем потом пожалею.

 — Как только смогу, приду…

 Сначала он проведал Монго. Затем привел в порядок операционную и умылся. Пайни все еще сидел в смотровой, а на коленях у него, свернувшись клубочком, спала Королева.

 Уэйд забыл про обоих.

 — Ну, как пес?

 — Да вроде бы шансы у него неплохие.

 — Господи, Уэйд! Я так из-за него переживаю. Все думаю, как же это случилось? Ведь это мог быть и ребенок.

 — Но ты не виноват.

 — Наверное, уже какой-нибудь малец пришел из школы и ищет свою собаку.

 — Я знаю хозяйку Монго. Сейчас ей позвоню. И не терзай себя понапрасну, Пайни. Ты принес сюда пса вовремя, иначе он бы истек кровью.

 — Ладно, док. — И он тяжело вздохнул. — А эта малышка такая умненькая, — сказал Пайни и погладил Королеву по головке.

 — Спасибо, что присмотрел за ней.

 Уэйд нагнулся и взял щенка на руки.

 — Ты сам-то в порядке?

 — Ага, только должен чуток выпить. Кейд, наверно, уже послал морских пехотинцев меня искать, но придется ему подождать.

 Приемная была пуста. Очевидно, пациенты устали ждать и увели своих хозяев. И Уэйд был горячо им за это благодарен.

 Он спустил Королеву на пол и угостил ее собачьим лакомством, которое Максин всегда держала в ящике своего стола. А затем проверил по записной книжке телефонный номер Шерри Беллоуз и, когда сработал автоответчик, оставил сообщение. Наверное, она уже повсюду ищет собаку. И, конечно, уже узнала о случившемся от кого-нибудь из свидетелей происшествия.

 И Уэйд снова поспешил к Монго.

 Тори позвонила Шерри Беллоуз и выслушала ее жизнерадостный голос, сожалеющий, что ее нет дома, записанный на автоответчик.

 «Шерри, это я, Тори Боден из «Южного комфорта». Пожалуйста, позвоните или зайдите, когда сможете. Если работа вас еще интересует, она ваша», — продиктовала она на автоответчик.

 Приятно будет несколько часов в неделю видеть в магазине ее смеющееся лицо. И ее умелые руки очень пригодятся.

 Когда раздался звон дверного колокольчика, сердце у нее подпрыгнуло, и уже не первый раз за день, но это была Абигейл Лоренс. Тори улыбнулась:

 — Какой приятный сюрприз.

 — Я говорила, что найду возможность навестить тебя. Тори, как чудесно. Какие у тебя красивые вещи! Приятно будет здесь потратить деньги.

 — Не стану тебя останавливать. Что тебе предложить? Чашку чаю, что-нибудь прохладительное?

 — Нет, ничего, спасибо. Ой, какая прелесть!

 Абигейл коснулась пальцем лакированной поверхности резной шкатулки.

 — И есть еще другие работы той же мастерицы.

 — Обязательно взгляну. Я вообще все посмотрю, но эту вещь непременно куплю. Мой муж с удовольствием подарит ее мне в честь нашей годовщины.

 — Ты давно замужем?

 — Двадцать шесть лет.

 — Ты что же, вышла замуж в десять лет?

 Абигейл лучезарно улыбнулась:

 — Работа в магазине идет тебе на пользу.

 И она понесла понравившуюся ей шкатулку к прилавку.

 — И жизнь в этом городе тоже. Ты здесь у себя дома.

 — Да. Дома. Абигейл, неужели ты приехала из Чарлстона только за покупками?

 — За этим тоже. И чтобы повидаться с тобой. И поговорить.

 — Но если ты узнала подробности о той убитой девушке, то нет необходимости меня в них посвящать.

 — Нет, больше я ничего не узнала, но я попросила одного приятеля составить список убийств, что были совершены в разные годы в августе месяце.

 Три аналогичных убийства. В августе 1975 года исчезла двенадцатилетняя девочка во время поездки семьи в Хилтон-Хед. В августе 1982 погибла студентка девятнадцати лет, она училась в летних классах в Чарлстоне, и двадцатишестилетняя женщина, которая поехала вместе с друзьями на туристическую базу в Самтеровский национальный лесопарк. Это было в августе 1989-го. Все были изнасилованы, а потом задушены. Спермы не обнаружено. Остались следы ударов. Главным образом на лице. И с каждым разом избиение ужесточалось.

 — Потому что их лица его не удовлетворяли. Они были не похожи на Хоуп, — помертвевшими губами выговорила Тори.

 — Не поняла.

 — Они все были блондинками, да? Хорошенькие, худенькие блондинки?

 — Да.

 — Таким образом он все продолжает ее убивать. Одного раза оказалось недостаточно. Все эти жертвы — дело его рук.

 — Но промежутки между убийствами разные, — возразила Абигейл. — Это нетипично для серийного убийцы. Промежутки слишком большие, в несколько лет. Не соответствует стандартам серийных преступлений и возраст жертв.

 — Здесь дело не в стандарте, Абигейл. Это преступление нетипичное.

 — Но должна же быть какая-то общая основа. Твоя подруга и двенадцатилетняя девочка погибли от рук педофила.

 — Но остальные жертвы были бы сейчас в возрасте Хоуп, если бы она осталась в живых.

 — Этим делом заинтересовалось ФБР. И, знаешь, мой знакомый хотел бы узнать, каким образом я, то есть на самом деле ты, узнала насчет Элис.

 — Но я не могу опять углубляться в это. Очень тяжело. Я ведь все переживаю как наяву. И далеко не уверена, что выйду из очередного транса целой и невредимой. Пожалуйста, даже не проси меня. С меня достаточно одной Хоуп.

 «Трусиха», — шептал ей внутренний голос весь остаток дня. И она принимала упрек. Она уже знает, что тот, кто убил Хоуп, жив и продолжает убивать. И это долг полиции или ФБР выследить его и поймать.

 Это дело не для нее.

 Но если окажется, что убийца — ее отец, как ей жить с этим дальше?

 После работы, заперев дверь магазина, Тори решила побродить по городу. Например, можно пройти через парк, заглянуть к Шерри.

 Движение было не частое. Большинство уже отдыхает дома после работы. Детей уже зовут с улицы мыться и ужинать, и долго будет тянуться теплый светлый вечер с телевизором, разговорами на крыльце, рукоделием и грязной посудой. Все нормально. И так каждый день. И она отчаянно пожелала себе такого же времяпрепровождения.

 Тори наслаждалась тишиной и безмятежностью, царившими в маленьком городке. В парке цвели розы, белая и пурпурная бегония. Деревья отбрасывали на дорожки длинные тени. Группки молодых людей устроились на траве, влюбленные парочки искали уединения.

 Одно время, совсем недолго, она тоже вела подобный образ жизни. Неужели это была она? Флиртовала, танцевала, смеялась? Была молодой?

 Все это утрачено. Но то, что есть сейчас, она не хочет терять.

 Глубоко задумавшись, Тори вышла из парка и направилась к дому с отдельными квартирами.

 Навстречу ей со скоростью пули подлетела Королева, заходясь от лая.

 — Она почти весь день не гуляла, — объяснила подошедшая Фэйф. На ней была слишком большая по размеру тенниска. — Вот, испачкала блузку. Пришлось напялить тенниску Уэйда.

 — Понятно.

 — А ты устала от своего болотного одиночества? Решила снять квартиру?

 — Нет, мне нравится мой дом. Я просто заглянула сюда, чтобы повидаться с Шерри Беллоуз. Возможно, она станет моей помощницей.

 — Какое совпадение! Мне тоже ее нужно увидеть. Уэйд целый день не мог ей дозвониться. Ее собака сегодня утром попала под машину.

 — Ой! — И сдержанность Тори моментально улетучилась. — Она этого не переживет.

 — Ничего, он поправится. Уэйд сразу сделал ему операцию. И спас Монго жизнь, — с гордостью сказала Фэйф.

 — Рада это слышать. Монго — прекрасный пес, и Шерри так к нему привязана. Не верится, что она могла уйти на целый день из дому и оставить его не на привязи.

 — Ну, чего не бывает, — дернула плечом Фэйф. — Вон ее квартира. Я подходила к передней двери, постучала, но она не ответила. Так что я пошла к черному ходу. Сосед говорит, что им она пользуется чаще.

 — Занавески задернуты, — заметила Тори.

 — Ну, может быть, дверь не заперта. Можно войти и оставить записку. Уэйд очень хочет с ней поговорить.

 Фэйф прошла через внутренний дворик и взялась за ручку двери.

 — Не надо, — попыталась остановить ее Тори.

 Она схватила ее за плечо и рванула к себе.

 — Да что с тобой, черт возьми? Я же не лезу в чужую квартиру с целью ограбления. Я только открою дверь и посмотрю.

 — Не входи туда. Не входи! — И пальцы Тори вонзились в плечо Фэйф. Мысленно она уже все видела. Во рту появился медный привкус крови. — Слишком поздно. Он уже здесь побывал.

 — Да о чем ты? — И Фэйф раздраженно скинула ее руку. — Ты дашь мне войти?

 — Она мертва, — ответила Тори голосом, лишенным всякого выражения. — Надо вызвать полицию.