О книге
Свои амбиции мистер Секстон, в прошлом не слишком удачливый музыкант, намеревался удовлетворить за счет карьеры дочери. Ванессе было шестнадцать лет, когда он увез ее в Европу от матери и от Брэди Такера, молодого человека, в которого девушка была отчаянно влюблена. Труды отца оправдались. Двадцативосьмилетняя пианистка Ванесса Секстон — лауреат многих международных премий, выступает на лучших сценах мира, но при этом одинока и несчастлива. Однажды она возвращается в родной город с единственной целью — понять, почему мать отпустила ее от себя и за двенадцать лет ни разу о ней не вспомнила, а Брэди так внезапно исчез в памятный вечер выпускного бала…
Глава 1
«Что я тут делаю?» — спрашивала себя Ванесса, проезжая по Мейн-стрит. За двенадцать лет сонный городок Хайтаун, в предгорьях Блу-Ридж в штате Мэриленд, почти не изменился. Город окружали фермерские угодья, раскинувшиеся по холмам, и густые леса. Яблоневые сады и дойные коровы подбирались к его границам, внутри которых не было ни светофоров, ни офисных зданий, ни шума машин. Зато были крепкие старые дома, большие дворы и хлопающее на ветру белье. Ванесса с удивлением и почти с облегчением отметила, что все осталось как было. Разбитый асфальт бугрился под натиском корней дубов, чьи кроны едва начинали зеленеть. Повсюду желтела форсития, и азалия уже была готова взорваться буйным цветом. Крокусы, ранние вестники весны, успели померкнуть в тени нарциссов и первых тюльпанов.
В этот субботний день местные жители, как всегда, обихаживали свои огороды и газоны. Некоторые поднимали голову и, наверное, удивлялись появлению незнакомой машины. Изредка кто-то махал рукой, но не потому, что узнавал ее, а по привычке — чтобы затем снова уткнуться в грядку или взяться за газонокосилку. В открытое окно влетали запахи свежескошенной травы, гиацинтов и влажной земли. Жужжали косилки, лаяли собаки, смеялись и кричали дети. Два старика в бейсболках, клетчатых рубашках и рабочих штанах стояли у городского банка и, судя по всему, чесали языки. Компания мальчишек на велосипедах, пыхтя, взбиралась на холм, скорее всего, торопилась в магазин Лестера за газировкой и конфетами. Сколько раз Ванесса ехала той же дорогой на своем велосипеде. Лет сто тому назад.
При этой мысли она почувствовала знакомый ком в желудке. «Так что же я здесь делаю?» — снова задалась она вопросом, нащупывая в сумочке пузырек с таблетками карбоната кальция от изжоги. Ванесса, в отличие от этих мест, изменилась. Порой она сама себя не узнавала. Ей хотелось верить, что она делает правильный шаг, вернулась домой. Нет, не так. Она не знала, здесь ли ее дом. И даже хочет ли она, чтобы здесь был ее дом. Она уехала отсюда, когда ей едва исполнилось шестнадцать. Отец увез ее с этих тихих улочек, и у нее началась бесконечная череда занятий и выступлений. Сменялись города — Нью-Йорк, Чикаго, Лондон, Париж, Бонн, Мадрид. Она кружилась в удивительном водовороте впечатлений. И музыки. К двадцати годам, не без помощи пробивной силы своего отца, она стала самой успешной молодой пианисткой страны. В восемнадцать она выиграла престижный конкурс Вэна Клайберна, обойдя соперников десятью годами старше себя. Она выступала в королевских домах и обедала с президентами. Благодаря своей целеустремленности она прославилась как блестящая и темпераментная артистка — сексапильная и неистовая Ванесса Секстон.
Теперь, когда ей исполнилось двадцать восемь, она возвращалась в город своего детства, где жила ее мать, которую она не видела двенадцать лет.
Ванесса подъехала к дому. Изжога не отступала, но она так привыкла к жжению в желудке, что почти не замечала его. Каменный дом, как и весь город, почти не изменился. Ставни были недавно выкрашены в глубокий синий цвет. Вдоль дороги росли пионы — пора их цветения наступит через месяц-два, а под самым домом набухли бутоны азалий.
Ванесса сидела, вцепившись в руль и борясь с отчаянным желанием уехать прочь. Проехать мимо. Довольно она поддавалась эмоциям. Она дошла до того, что после своего последнего концерта в Вашингтоне купила «мерседес» с откидным верхом и сорвалась на нем сюда, отказавшись от десятка последовавших приглашений. Совершенно неожиданно для себя. Ведь вся ее жизнь была расписана до мелочей, все действия просчитаны заранее. Импульсивная от природы, она понимала, как важно в жизни придерживаться распорядка. С ее приездом сюда, бередящим старые раны и воспоминания, весь распорядок пошел вразнос. И все же если она сейчас повернет обратно, убежит, она никогда не получит ответов на вопросы — вопросы, которых она сама до конца не понимала.
Усилием воли оборвав мысли, Ванесса вышла из машины и открыла багажник, чтобы достать вещи. Ничего, — если ей не понравится, она тут же уедет. В конце концов, она взрослая состоятельная женщина, привыкшая к разъездам. Если она захочет, чтобы у нее был дом, она сможет устроить его там, где пожелает. Ее отец умер полгода назад, ее ничто и нигде не держит. Здесь ей нужно кое-что выяснить, и она свободна.
Несколько шагов по тротуару и пять ступенек вверх. Сердце в груди бешено билось, но она держалась прямо, как ни в чем не бывало. Отец запрещал ей горбиться. «Подать себя, — учил он, — не менее важно, чем подать музыку. Плечи выпрямить, подбородок вверх».
Когда дверь распахнулась, она так и остолбенела, а ноги будто вросли в землю. В дверях стояла ее мать. В голове Ванессы пронеслись кадры прошлого. Вот она, гордая, бежит по этим ступеням навстречу ожидающей ее матери, первый раз из школы. Вот она, хныча, хромает домой, упав с велосипеда, а мать протирает ей царапины и целует больные места. Вот она почти танцуя взбегает на крыльцо после первого свидания — мать, понимающе взглянув на нее, не задает вопросов.
В последний раз она была на крыльце одна. Но тогда она не возвращалась домой, а уходила из дома. Мать не проводила ее, не помахала на прощание.
— Ванесса.
Лоретта Секстон стояла сцепив руки на груди. В ее темно-каштановых волосах не было заметно седины. Волосы были короче, чем помнила Ванесса, и пушистыми прядями лежали вокруг ее нежного округлого, совсем без морщин, лица. Мать как будто уменьшилась в размерах. Нет, не усохла, но как-то подтянулась, похудела, помолодела даже. Ванесса вспомнила, что отец в последнее время совсем исхудал и превратился в старика.
Первым желанием Лоретты было броситься и обнять свою дочь, но она не смогла. Женщина, что поднялась на крыльцо, совсем не была похожа на ту девочку, которую она потеряла и о которой тосковала. «Она похожа на меня, — решила Лоретта, сдерживая слезы. — Она, конечно, сильнее, увереннее в себе, но она вся в меня».
Собравшись, будто ей предстоял выход на сцену, Ванесса поднялась по скрипучим ступеням. Они были почти одного роста, о чем обе, кажется, забыли. Их глаза — дымчато-зеленого цвета — встретились. Они стояли рядом, почти касаясь друг друга.
— Спасибо, что позволила мне приехать, — проговорила Ванесса, ненавидя себя за свой натянутый тон.
— Я всегда тебе рада. — Лоретта прочистила горло, чтобы голос не дрожал от волнения. — Жаль, что так случилось с отцом.
— Да. А ты прекрасно выглядишь.
— Я… — Лоретта не знала, что и ответить. Что тут сказать? Двенадцать потерянных лет ничем не вернешь. — А… много было машин?
— Нет. После Вашингтона уже немного — прокатилась с ветерком.
— Но ты все равно, наверное, устала с дороги. Идем в дом.
«А она сделала ремонт», — тупо подумала Ванесса, следуя за матерью. В комнатах стало светлее и просторнее. Внушительность сменил уют. Она помнила строгие темные обои и ковры. Теперь повсюду были теплые пастельные тона, светлое сосновое дерево и цветные коврики на полу. Мебель — по виду антикварная — была тщательно подобрана. В комнатах пахло цветами. «Это дом женщины, — вдруг поняла Ванесса. — Женщины со средствами. И со вкусом».
— Тебе, наверное, хочется сначала подняться наверх, распаковать вещи, — Лоретта остановилась на лестнице у колонны, — если только ты не очень голодна.
— Нет, не очень.
Лоретта кивнула и стала подниматься.
— Думаю, тебе понравится твоя комната. Я тут все слегка обновила.
— Я вижу, — без выражения отвечала Ванесса.
— Твое окно по-прежнему выходит на задний двор.
— Да, я помню.
Лоретта открыла дверь, и они вошли в комнату. Конечно, ее мягких игрушек, кукол в неряшливых одежках, плакатов и грамот в рамках, украшавших стены, и след простыл. Не было ни ее узкой кровати, ни стола, за которым она зубрила французские глаголы и теоремы по геометрии. Ее бывшая детская стала обычной гостевой комнатой — обои цвета слоновой кости со свет ло-зелеными узорами, петунии на окнах. Появилась новая кровать со столбиками под прозрачно-голубым пологом и пухлые подушки. На элегантном столике времен королевы Анны в стеклянной вазе стояли ветки фрезии, чаша на комоде источала аромат цветочных лепестков.
Лоретта нервно прошлась по комнате, без нужды одернула полог, смахнула воображаемую пыль с комода.
— Надеюсь, тебе здесь будет удобно. Если что-нибудь понадобится, не стесняйся сказать.
У Ванессы было чувство, что она поселяется в элегантную дорогую гостиницу.
— Чудесная комната, спасибо, — сказала она.
— Хорошо. — Лоретта сцепила руки, жаждущие прикоснуться, обнять. — Помочь тебе распаковать вещи?
— Нет. — Отказ прозвучал так поспешно, что Ванесса заставила себя улыбнуться вслед, чтобы сгладить резкость своего ответа. — Я сама справлюсь.
— Что ж… Ванная…
— Я помню.
Лоретта с беспомощным выражением взглянула в окно.
— Конечно. Если тебе что-нибудь понадобится, то я внизу. — Вдруг она шагнула к Ванессе, сжала ее лицо в ладонях и проговорила: — Добро пожаловать домой. — И тут же выскочила из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Оставшись одна, Ванесса села на кровать и прижала ладонь к животу — горящие мышцы желудка стянуло узлом. Она снова огляделась. Почему же в городе почти ничего не изменилось, кроме ее комнаты? Хотя люди, наверное, изменились: снаружи они были те же, а внутри другие. Как и она. Насколько, интересно, она отличается от той девочки, что когда-то жила здесь? Узнала бы она себя? Захотела бы узнать?
Она встала и подошла к зеркалу-псише в углу. Ее отражение было ей хорошо знакомо. Перед каждым выходом на сцену она внимательно себя рассматривала, желая убедиться, что она само совершенство. Этого от нее ожидали. Волосы она убирала наверх или назад, никогда не оставляя распущенными. Макияж был скромным, концертный костюм изысканным и элегантным. Таков был образ Ванессы Секстон.
Сейчас ее темно-каштановые, как у матери, волосы слегка растрепались от ветра, но это не важно, ведь никто ее не видел и не смог бы за это осудить. У глаз залегли прозрачные усталые тени, но в этом не было ничего необычного. Утром она тщательно накрасилась, слегка подчеркнув румянами свои высокие скулы над полным серьезным ртом. В дорогу она надела короткий узкий пиджак и пышную юбку перламутровых тонов. Пиджак, пожалуй, стал ей широк в талии — в последнее время аппетит был неважный.
Уверенная в себе, собранная, взрослая. Это тоже был образ. Жаль все-таки, что невозможно повернуть часы назад и увидеть себя такой, какой она была в шестнадцать лет. Полная надежд, мечтаний, музыки — вопреки сгущавшимся в доме тучам. В детстве ей часто приходилось укрываться в этой комнате…
Перебрав свои вещи в третий раз, Ванесса напомнила себе, что она давно уже не ребенок. Не для того ли она приехала, чтобы наладить отношения с матерью? А этого нельзя сделать, сидя в своей комнате и предаваясь воспоминаниям.
Спускаясь по лестнице, Ванесса услышала где-то в глубине дома звуки радио. «Это на кухне», — вспомнила она. Мать любила популярную музыку, предпочитая ее классике, что раздражало отца. Сейчас звучала одна из старинных баллад Элвиса Пресли — грустная и басовитая тема. Идя на звуки, Ванесса остановилась в дверях комнаты, где проходили ее музыкальные занятия.
Старый концертный рояль исчез, как и большой массивный шкаф, вмещавший огромное количество нот. Вместо них появились тонкие хрупкие стулья с расшитыми сиденьями, в углу красивый старинный чайный столик, на котором стоял горшок с вьющимся зеленым растением, акварели в узких рамках на стенах и викторианский диван на гнутых ножках под окнами.
Впрочем, центральным предметом в комнате было, конечно, небольшое элегантное пианино-спинет розового дерева. Ванесса, не удержавшись, подошла к инструменту и тихо взяла несколько аккордов. По жесткому отклику клавиш она догадалась, что пианино совсем новое. Мать, наверное, купила его, когда получила письмо с известием о ее приезде. Что это было? Попытка сократить двенадцатилетний разрыв? Не так-то это просто. Ванесса потерла виски, чувствуя приближение головной боли. Они обе это знали. Она повернулась и пошла на кухню.
Лоретта украшала готовый салат листочками зелени. Ванесса помнила, что мать любит, чтобы все было красиво. Любит тонкие хрупкие вещицы. На кухне у нее были вязаные подстаканники, бледно-розовая сахарница и набор посуды из цветного стекла времен Великой депрессии. В открытое окно влетал легкий ветерок, колыша прозрачные занавески над мойкой.
Мать обернулась, взглянув на Ванессу подозрительно красными глазами, улыбнулась и произнесла четким голосом:
— Даже если ты не голодна, от салата и чая со льдом ты не откажешься, я надеюсь?
— Спасибо, — улыбнулась в ответ Ванесса. — Дом — чудесный. Мне кажется, в нем стало больше места, хотя говорят, что, когда становишься старше, вещи, наоборот, уменьшаются.
Лоретта выключила радио. Напрасно она это сделала, ибо теперь они остались вдвоем в тишине.
— Раньше здесь было слишком много темных тонов, — сказала Лоретта, — и громоздкой мебели. Зайдешь, бывало, в комнату, а мебель на тебя давит, словно выталкивает обратно. — Она вдруг неловко осеклась. — Кое-что я оставила, в основном бабушкины вещи. Они на чердаке. Вдруг, думаю, они понадобятся тебе.
— Может быть, когда-нибудь, — неопределенно ответила Ванесса, садясь за стол.
Мать положила ей в тарелку разноцветный салат.
— А где рояль?
— Я его продала. — Лоретта потянулась за чайником. — Давно уже. Глупо было бы держать его в доме, когда никто на нем не играет. Да и вообще — я его терпеть не могла. Ах, извини! — спохватилась она.
— Ничего, я все понимаю.
— Вряд ли. — Лоретта пристально взглянула на дочь. — Я думаю, тебе этого никогда не понять.
Ванесса пока не была готова вести столь серьезные разговоры, и потому она промолчала, беря вилку.
— Надеюсь, тебе понравилось пианино. Я-то в них не разбираюсь.
— Да, понравилось. Прекрасный инструмент.
— Бывший его хозяин говорил мне, что это самая лучшая модель. А я знала, что тебе нужно заниматься, вот и купила. Но если оно тебя не устраивает…
— Нет-нет, все в порядке.
Они ели молча, пока Ванесса не вспомнила о вежливости.
— Город совсем не изменился, — начала она непринужденным тоном. — Миссис Гейнор на углу еще жива?
— Еще как, — с облегчением затараторила Лоретта, — ей уже восемьдесят, но она каждый день в любую погоду ходит на почту за газетами и обратно. Брекенриджи уже пять лет как подались отсюда куда-то на юг, а дом продали. Там теперь живет семья с тремя детьми — хорошие люди. Младший в этом году пошел в школу — говорят, толковый паренек. А Рика Хобакера помнишь? Ты его нянчила.
— Помню-помню: это чудовище с рогаткой сводило меня с ума за доллар в час.
— Он самый, — хохотнула Лоретта. — Его приняли в колледж на стипендию.
— Просто не верится.
— Он заходил повидаться на Рождество. Спрашивал о тебе. — Лоретта прочистила горло. — А Джоани здесь осталась.
— Джоани Такер?
— Теперь она Джоани Найт. Три года назад вышла замуж за Джека Найта-младшего. У них чудесный ребенок.
— Джоани, — пробормотала Ванесса. Джоани Такер была ее лучшей подругой с тех пор, как она себя помнила, — ее наперсницей, которой плакалась в жилетку, ее сообщницей в проделках. — У нее ребенок…
— Да, девочка Лара. Они живут на ферме неподалеку. Вот она обрадуется, если ты приедешь.
— Наверное. — Впервые за целый день у Ванессы проснулись какие-то чувства. — Я, пожалуй, съезжу к ней. А ее родители? Как они поживают?
— Эмили уж восемь лет как умерла.
— Ой… — Эмили Такер была лучшей подругой матери, как Джоани была ее лучшей подругой. — Извини.
Лоретта потупилась, глядя на свои руки.
— Мне до сих пор ее не хватает.
— Женщины добрее ее я не знала. Жаль, что… — Она не договорила, понимая, что время сожалений прошло. — А доктор Такер? Как он?
— Неплохо. — Лоретта заморгала, прогоняя слезы. — Дети, работа… В общем, он справился. Он тоже будет рад видеть тебя, Ван.
Ванесса и не помнила, когда ее в последний раз так называли, и это ее даже тронуло.
— Он все так же принимает у себя дома?
— Конечно. А ты совсем ничего не ешь.
Ванесса заставила себя проглотить немного салата.
— Почему же ты не спрашиваешь о Брэди? Неужели тебе неинтересно?
— Нет, — поморщилась Ванесса, ковыряя вилкой в тарелке. — Не особенно.
Лоретта узнала эту гримасу — надутые губы, складку меж бровей, и на сердце у нее стало теплее.
— Брэди Такер пошел по стопам отца.
Ванесса едва не поперхнулась.
— Неужели он тоже врач?
— Да, и переехал в Нью-Йорк. Состоит консультантом в нескольких клиниках. Мне Хэм рассказывал.
— Вот это да! Я-то думала, он пойдет коровам хвосты крутить или сядет в тюрьму.
Лоретта рассмеялась:
— Он теперь уважаемый человек. Все такой же красавчик — высокий, темноволосый. Это всегда не давало ему жить спокойно.
— И другим тоже, — пробормотала Ванесса, а ее мать улыбнулась и сказала:
— Он никому не сделал зла. Разве что родителям помотал нервы. Но о сестре он всегда заботился — вот это мне в нем нравилось. А уж за тобой как ухлестывал!
— Брэди бегал за каждой юбкой! — фыркнула Ванесса.
— А Эмили говорила мне, что когда ты… когда вы с отцом уехали в Европу, он места себе не находил, слонялся по дому как неприкаянный несколько недель.
— Это было давно! — отмахнулась Ванесса, давая понять, что продолжать этот разговор она не собирается.
— Я сама помою посуду. — Лоретта начала собирать тарелки. — А ты, может быть, сыграешь что-нибудь? Мне бы хотелось услышать, что ты снова играешь здесь, в этом доме.
— Хорошо. — Ванесса шагнула к дверям.
— Ван?
— Да?
Интересно, назовет ли она ее когда-нибудь мамой.
— Я хочу, чтобы ты знала, что я очень горжусь твоими достижениями.
— Вот как?
— Да. — Лоретта внимательно посмотрела на дочь, жалея, что у нее недостает смелости обнять ее. — А у тебя какой-то несчастный вид.
— Я вполне счастлива.
— А если нет — ты ведь не скажешь?
— Вряд ли. Мы ведь совсем друг друга не знаем.
«Что ж, по крайней мере, это честно, — подумала Лоретта. — Больно, но без обмана».
— Надеюсь, до твоего отъезда мы успеем познакомиться поближе.
— Я приехала, чтобы получить ответы на некоторые вопросы, но я пока не готова их задать.
— Ничего, мы подождем, Ван. И поверь: я всегда желала тебе самого лучшего.
— И отец всегда так говорил, — тихо заметила Ванесса. — Теперь, когда я стала взрослой, я все-таки не понимаю, что это значит. Забавно, не правда ли?
Она вышла из кухни и направилась в музыкальную комнату, чувствуя грызущую боль ниже груди. Прежде чем сесть за пианино, ей пришлось достать из кармана юбки пузырек и проглотить одну таблетку.
Она начала с «Лунной сонаты» Бетховена, играя по памяти сердца, отдаваясь тихой власти музыки. Сколько всего она переиграла в этой комнате! Час за часом, день за днем. По любви, но большей частью оттого, что так было нужно. К музыке она всегда питала смешанные чувства. С одной стороны, это была серьезная страсть, потребность творить и совершенствовать свое мастерство. Но в то же время над Ванессой довлел долг угодить отцу, который ожидал от нее невиданных достижений. И безуспешно — как она догадывалась.
Он так и не понял, что музыка для нее любовь, а не профессия. Утешение, способ самовыражения, а не средство удовлетворить свои амбиции. Но всякий раз, когда она пыталась объ яснить ему это, она нарывалась на злость и раздражение. Со временем желание разговаривать на эту тему у нее пропало. Известная как страстная и темпераментная артистка, в присутствии отца она становилась покорным ребенком. Она никогда не осмеливалась ослушаться его.
Ванесса заиграла Баха и отрешенно закрыла глаза. Больше часа она пребывала во власти красоты и нежности и гениальной музыки. Отец этого не понимал. Он не понимал, что она может играть для себя, для собственного наслаждения, и ненавидит выходить на освещенную сцену и играть для публики.
Затем ее чувства взбодрились, и она перешла к Моцарту, заиграла быстрее и оживленнее. Пылкая, почти неистовая музыка струилась сквозь нее. Когда затих последний аккорд, она ощутила почти забытое удовлетворение.
Аплодисменты у нее за спиной заставили ее резко обернуться. На одном из хрупких стульев сидел мужчина. Несмотря на солнце, слепившее глаза, и двенадцать прошедших лет, она узнала его почти сразу.
— Потрясающе!
Брэди Такер поднялся и подошел к ней. На мгновение его высокая худощавая фигура закрыла солнце, и свет засиял вокруг его головы, точно нимб.
— Изумительно!
Она молча смотрела на него.
— С возвращением, Ван. — Он протянул ей руку.
— Брэди, — пробормотала Ванесса, вставая со стула, а затем вдруг ударила его кулаком в живот. — Ах ты, негодник!
Он со всхлипом плюхнулся на банкетку возле пианино. Этот звук был ей так же сладок, как и музыка. Сморщившись, он поднял голову и сипло проговорил:
— Я тоже рад тебя видеть.
— Как ты здесь очутился?
— Твоя мамочка меня впустила.
Когда он встал, ей пришлось откинуть голову, чтобы заглянуть ему в глаза — в его потрясающие синие глаза.
— Я не хотел мешать и потому присел тут на стульчик. Не ожидал от тебя такого удара.
— Вот и напрасно! — Она была рада, что ей удалось застать его врасплох. Таким образом она хоть немного отплатила ему за ту боль, которую он ей когда-то причинил. Когда она услышала его по-прежнему глубокий обольстительный голос, ей снова захотелось его ударить. — Она не говорила, что ты в городе.
— Я вообще-то здесь живу. Вернулся год назад.
Ванесса капризно надула губы. Он надеялся, что хоть это в ней изменилось, потому что когда она так делала, то становилась совершенно неотразимой.
— Можно мне сказать тебе, что ты потрясающе выглядишь, или мне лучше защищаться?
Скрывать волнение Ванесса научилась хорошо. Она села, разгладила юбку и разрешила:
— Что ж, валяй.
— Ладно. Ты потрясающе выглядишь. Правда, немного отощала.
Она снова обиженно надула губы:
— Таков ваш диагноз, доктор Такер?
— В общем да, — ответил он, пристраиваясь рядом с ней на банкетке и вдыхая манящий и тонкий, точно лунный свет, аромат ее духов. Ее притяжение было не то чтобы неожиданным, но оно разочаровало его. Пусть они и сидели рядом, она осталась далекой, будто их по-прежнему разделял океан.
— Ты тоже неплохо выглядишь, — сказала она, сожалея, что это правда. Он был худощав и спортивен, как в юности. Его нежное прежде лицо приобрело зрелую мужественность, которая делала его еще более привлекательным. У него были волосы цвета воронова крыла и длинные густые ресницы, а руки такие же сильные и красивые, как и тогда, когда он впервые коснулся ее. «Сто лет назад», — подумала она, складывая свои руки на коленях. — Мать сказала, что ты работаешь в Нью-Йорке.
— Да, верно. — Он чувствовал себя смущенным, точно влюбленный школьник. Двенадцать лет назад он знал, как себя с ней вести. По крайней мере, ему казалось, что знает. — Я приехал помочь отцу. Он собирается оставить практику через год-два.
— Просто не верится… Ты здесь… А доктор Такер уходит на пенсию…
— Времена меняются.
— Это точно, — согласилась Ванесса, ощущая какую-то детскую неловкость оттого, что они сидят рядом. Она тут же мысленно себя одернула, но тем не менее встала. — Еще мне не верится, что ты врач.
— Пока я учился, мне тоже не верилось.
Она нахмурилась. Брэди был в джинсах, свитере и кроссовках — точно школьник.
— Кстати, и внешне ты не похож на врача.
— Показать тебе стетоскоп?
— Не надо. — Ванесса сунула руки в карманы. — Мама сказала мне, что Джоани вышла замуж.
— Ну да — за Джека Найта. Никого лучше не нашла. Помнишь его?
— Смутно.
— Он на год старше меня. Звезда футбола. Года два он играл в профессиональной команде, потом получил травму колена и бросил. — Брэди усмехнулся. Щербинка на одном из передних зубов всегда казалась ей очень милой. — А Джоани будет очень рада видеть тебя, Ван. Я бы тоже хотел к ней наведаться. У меня пара пациентов, но к шести я освобожусь. Почему бы нам не съездить куда-нибудь поужинать, а потом к ней?
— Что-то не хочется.
— Почему?
— Потому что в последний раз, когда ты обещал за мной приехать, ты так и не явился.
Он сунул руки в карманы:
— А ты злопамятная.
— А ты как думал?
— Мне было восемнадцать лет, Ван, и у меня были причины.
— Сейчас все это не важно, — отрезала она, чувствуя жжение в желудке. — Я просто не хочу начинать там, где мы закончили.
Он задумчиво взглянул на нее:
— Да я и не собирался…
— Отлично, — поддержала она с внутренней ненавистью. — У нас у каждого своя жизнь, Брэди. Давай оставим все как есть.
Он медленно кивнул.
— А ты больше изменилась, чем я думал.
— Да. Мы оба изменились. — Она поднялась и вышла из комнаты, по пути бросив ему: — Ты помнишь, где тут выход.
— Ага, — ответил он себе, когда остался один. Он помнил, где выход. Но он забыл, что стоит ей надуть губы, и он обо всем забывает.
