10
После моего рождения родители пытались еще обзавестись детьми. Дважды у моей матери был выкидыш; во второй раз он был довольно поздним и… повредил ее здоровью. Я был еще мальчишкой, но помню, как она подолгу оставалась в постели, какой бледной была, даже если ей удавалось встать. Мой отец смастерил для нее кресло, и она могла сидеть на свежем воздухе и смотреть на море. Мать так и не оправилась после выкидыша, но я не знал об этом.
— Ты был всего лишь ребенком, — когда Аллина коснулась его руки, Конэл опустил глаза и слегка улыбнулся.
— У тебя мягкое сердце, Аллина… — он сжал ее ладонь. — Все лето, когда мне исполнилось двенадцать, она болела. Весной отец трижды возил ее куда-то на пароме, и я оставался со своими двоюродными братьями и сестрами. Моя мать умирала, и никому не удавалось найти способ ее спасти. В глубине души я понимал это, но гнал плохие мысли прочь. Каждый раз, когда она возвращалась, я был уверен, что с ней все в порядке.
— Бедный мальчик! — прошептала Аллина.
— Этот мальчик был не так хорош, как ты думаешь. В то последнее лето она пошла к морю вместе со мной. Ей следовало бы оставаться в постели, но она не сделала этого. Она рассказала мне о танце камней, о звезде и моей роли в этой истории. Мать показала мне амулет, который сейчас висит у тебя на шее, хотя я часто видел его раньше. Она вложила амулет мне в руку, сжала мою ладонь своей, и я почувствовал, что он дышит… Это меня так разозлило! Я ничем не отличался от других ребят, с которыми был знаком, от своих двоюродных братьев и товарищей по играм. Почему она твердит мне это? Мать сказала, что я еще слишком молод, что нельзя передать мне ' амулет, но они с отцом все решили. Отец согласился на то, чтобы она отдала его мне, когда сочтет нужным. Она спешила передать амулет, прежде чем покинет нас.
— А ты этого не хотел.
— Боже, конечно, нет! Я хотел, чтобы она была с нами. Чтобы все оставалось как прежде, когда она была здорова, а я был обычным мальчиком, который носился по холмам. Я хотел, чтобы она снова пела на кухне, как делала это, когда была здорова.
Душа Аллины разрывалась от сострадания, но когда она потянулась к нему, Конэл остановил ее жестом:
— Я закричал на свою мать и убежал прочь. Она звала меня и пыталась догнать, но я был здоровым и сильным, а она — нет. И даже когда услышал, что она плачет, не возвратился обратно. Я побежал и спрятался в сарае, где мой дядя хранил свою лодку. Отец отыскал меня только на следующее утро.
Он не отстегал меня ремнем, как можно было бы ожидать, и не поволок меня домой за ухо, как я того заслуживал. Он просто сел рядом и сказал, что этой ночью моя мать умерла.
Когда Конэл встретился взглядом с Аллиной, его глаза были необычайно яркими. Она удивилась тому, что пылавший в них огонь не в силах высушить слезы, которые застилали ее собственные глаза.
— Я любил свою мать. Но последними моими словами, обращенными к ней, были горькие упреки обиженного ребенка.
— Ты считаешь… О, Конэл, неужели ты и впрямь веришь, что в свои последние минуты она вспоминала эти твои слова?
— Я бросил ее одну.
— И ты по-прежнему винишь в этом испуганного и ошеломленного двенадцатилетнего мальчика? Тебе должно быть стыдно за то, что ты не испытываешь никакого сострадания!
Ее слова задели Конэла. Он встал, как и Аллина.
— Много лет спустя, когда я уже был взрослым мужчиной, я точно так же поступил со своим отцом.
— Это неправда, тебе просто хочется убедить себя в этом! — Аллина поспешно собирала со стола тарелки и складывала их в раковину. Ему было нужно вовсе не сочувствие, поняла она, а горькая и ничем не приукрашенная правда. — Ты сам сказал мне, что не знал о том, что твой отец был болен. Он не говорил тебе об этом.
Она нагрела воду, добавила в нее моющее средство и хмуро смотрела на поднимающуюся пену. — Ты проклинаешь саму мысль о том, что в твоих жилах течет эльфийская кровь, как ты ее называешь, но тебе, черт побери, весьма приятна мысль о том, чтобы сыграть роль вершителя судеб!
Если бы Аллина швырнула сковородку ему в голову, Конэл был бы меньше потрясен.
— Тебе легко говорить, ведь завтра ты можешь спокойно убраться прочь от всего этого.
— Верно, могу! — она закрыла кран и повернулась к нему. — Я, в конце концов, могу сделать то, что хочу. Я могу поблагодарить тебя, ведь ты помог мне увидеть, что я позволяла делать с собой, ты показал мне, что я обладаю чем-то ценным для других. Но я хочу отдать то сокровище, которое заключено во мне. Я хочу иметь дом и семью, хочу жить для того, кто будет ценить, понимать и любить меня. И на меньшее я не соглашусь! А вот ты готов согласиться. Ты по-прежнему прячешься в лодочном сарае, только теперь ты называешь его своей студией!
Злые и полные ненависти слова вертелись у Конэла на языке. Но как настоящий мужчина он предпочел яростному крику ледяной тон:
— Я рассказал тебе то, что ты хотела узнать. Я понимаю, чего ты хочешь, а вот ты не понимаешь, что нужно мне!
Он вышел, захлопнув за собой дверь.
— Ты ошибаешься, — сказала Аллина спокойно, — я понимаю.
Все утро Аллина находила себе одно занятие за другим. Если ей и впрямь придется уехать отсюда завтра, то она намерена оставить о себе хорошую память. Она не даст Конэлу позабыть о ней.
Аллина развесила заштопанные занавески и с удовольствием любовалась тем, как солнце просвечивает сквозь них, образуя узоры на полу. В комнате, где стояла стиральная машина, она нашла инструменты, кисти и все, что ей было нужно. Демонстративно вынесла все это во двор. Она собиралась ободрать и покрасить эти чертовы ставни.
Работа успокоила ее, но ее покладистое, как она говорила, сердце, ныло. То и дело она смотрела в сторону студии. Она знала, что Конэл находится там. Где еще ему быть? Какая-то частица ее души хотела сдаться, пойти к нему. Но Аллина понимала, что нужно Конэлу.
Ему нужно было время.
— А времени почти не осталось, — прошептала она. Отступив назад, Аллина осматривала результаты своих усилий. Ставни блестели свежей синей краской, а за окнами ветер трепал вышитые занавески.
Теперь, когда она все сделала и больше нечем было заняться, Аллине показалось, что она вот-вот упадет от усталости. Утомленная, Аллина медленно зашла в дом. Она приляжет и поспит, чтобы восполнить силы. Всего час, сказала она себе и, растянувшись на кровати, быстро погрузилась в глубокий сон.
Конэл отошел от своей работы. Его руки были перепачканы глиной, а взгляд предельно сосредоточен.
«Аллина, королева фей». Высокая и стройная, она стояла, лукаво склонив голову, прищурив глаза; в изгибе ее губ читалась тайна. Ее нельзя было назвать красавицей, но она и должна была быть такой. Разве смог бы хоть один мужчина отвернуться от нее?
А сам он мог бы отвернуться?
Ее крылья были расправлены, словно она готова была взлететь в любой момент. Или же сложить свои крылья и остаться, если ее об этом попросят.
Он не станет просить ее об этом. Не сейчас, когда она связана неведомыми, неподвластными им обоим чарами.
Боже, как она его взбесила! Конэл направился к раковине и принялся отмывать свои руки. Дразня, ехидничая над ним, сообщая ему, что он чувствует и что думает. У него своя голова на плечах, и он уже принял решение. Он всего лишь рассказал ей правду, правду обо всем, с самого начала.
Ему нужны были лишь тишина, покой и его работа. И его гордость, подумал он, отряхивая воду с пальцев. Гордость, которая не позволяла ему признать, что его путь уже предопределен. Неужели в конце концов ему останется согласиться с этим?
Впереди у него пустота, невероятно глубокая пропасть. Неужели таким будет его выбор? Все или ничего, покориться судьбе или остаться в одиночестве?
Непослушными руками он снял влажное полотенце и взглянул на глиняную фигуру:
— Ты уже знаешь, верно? Ты с самого начала знала…
Он отбросил полотенце и двинулся к двери. Становилось все темнее; свет тускнел на глазах. Надвигался шторм, черные тучи соединялись с темным морем.
Он обернулся к дому и замер на месте. «Аллина покрасила ставни», — это было все, о чем он мог подумать. Вывешенные ею занавески шумно колыхались на ветру, который набирал силу. Аллина поставила у двери корзину и заполнила ее цветами.
Разве можно было устоять перед такой женщиной?!
Разве могло это быть ловушкой, если она оставила все, даже свою душу, незапертой и без охраны?
Все или ничего? А зачем ему жить без ничего? Конэл поспешил к дому и в трех шагах от двери обнаружил, что путь закрыт невидимой преградой.
— Нет! — в его голосе звучали протест и страх, когда он безуспешно пытался пробиться сквозь препятствие. — Чтоб тебя черти взяли! Теперь ты не пускаешь меня к ней?!
Он позвал Аллину, но ее имя унес усиливающийся ветер; с неба упали первые капли дождя.
— Ну, ладно. Да будет так! — задыхаясь, Конэл отступил назад. — Поглядим, чем закончится этот день!
И он направился сквозь шторм туда, куда его звал голос крови.
Аллина, вздрогнув, проснулась; в ее ушах звучало ее собственное имя. И она проснулась в темноте.
— Конэл? — сбитая с толку, девушка выбралась из кровати и потянулась к лампе. Однако когда она повернула выключатель, лампа и не подумала зажигаться. «Шторм, — подумала Аллина растерянно, — все дело в шторме. Нужно было закрыть окна]].
Она неловко шарила вокруг себя в поисках свечи, ее рука дернулась и сбила свечу со столика. Темно… Почему так; темно?
Время. Который час? Наконец она нашла спички. Но прежде чем она успела зажечь свечу, в небе вспыхнула молния, и Аллина увидела циферблат маленьких заводных часов.
Одиннадцать часов.
Нет, это невозможно! Она проспала почти весь этот самый долгий день в году; ей остался всего час.
— Конэл? — она бросилась из комнаты, из дома, во власть ветра. Дождь промочил ее до нитки, пока она бежала к студии и пыталась открыть дверь.
Ушел. Он ушел. В отчаянии Аллина ощупывала стены и полки в поисках фонаря, который здесь видела.
При виде узкого луча света она с облегчением вздохнула и затаила дыхание, увидев себя.
Ее лицо, ее тело было с фантастическими крыльями. Неужели Конэл увидел ее такой — умной, уверенной и прекрасной?
— Я чувствую себя именно такой. Впервые в жизни я чувствую себя именно такой!
Аллина медленно выключила фонарь и отставила его. Она знала, куда отправился Конэл, и понимала, что она должна сама добраться туда в темноте — также, как и он.
Пока она шла, мир вокруг нее словно сошел с ума — так же, как в тот день, когда она впервые появилась здесь. Земля дрожала, небо пронзали молнии, а море ревело, будто дракон.
Но вместо страха Аллина испытывала возбуждение при мысли о том, что сама является частью этого буйства. Этот день не перейдет в ночь без нее. Сжав рукой висевший у нее на груди амулет, она двинулась по тропе, которую ясно представляла себе — словно на карте.
Тропинка в скалах была крутой, неровной и скользкой от влаги. Но Аллина ни разу не пошатнулась, ни разу не споткнулась. Камни нависали над ней, будто танцующие великаны. В центре круга, несмотря на проливной дождь, ярким золотым огнем горел костер.
А лицом к костру стоял человек.
И ее сердце знало, кто это.
— Конэл!
Он повернулся к ней. Его глаза горели яростным огнем — словно вся дикая сила этой ночи бушевала и в его душе.
— Аллина!
— Нет, я хочу кое-что сказать! — она медленно приближалась, хотя воздух вокруг дрожал от напряжения. — Всегда есть выбор, Конэл, всегда есть еще один путь. Ты думаешь, ты нужен мне без твоего сердца? Ты думаешь, что я удерживаю тебя с помощью этого?
Одним резким движением Аллина сорвала с шеи амулет и отшвырнула его.
— Нет! — Конэл выбросил руку, чтобы схватить амулет, но он лишь скользнул по его пальцам и упал внутрь круга. —
Неужели ты можешь так легко отказаться от него? И от меня заодно?
— Если будет нужно, я смогу уйти, смогу жить без тебя хоть какая-то часть моей души всегда будет жалеть об этом. Но я могу остаться, поселиться здесь с тобой, родить тебе детей и любить тебя таким, какой ты есть. Вот такой у меня выбор. А у тебя есть свой.
Аллина протянула руки:
— Единственное, что тебя удерживает, это я сама. И так было всегда.
Конэл колебался:
— Дважды я позволял покинуть меня людям, которых я любил, но не признавался в этом. И даже когда я шел сюда, я думал, что могу поступить так вновь.
Он отбросил мокрые пряди волос с лица.
— Я довольно угрюмый человек, Аллина!
— Ты уже говорил мне это. Иначе я бы никогда об этом не узнала.
Он выдохнул, коротко засмеявшись:
— Ты подтруниваешь надо мной даже сейчас? — Конэл шагнул к Аллине. — Ты покрасила ставни.
— И что?
— Я сделаю для тебя темно-синие горшки, чтобы заполнить их твоими цветами.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя. Аллина тихо вздохнула.
— Потому что я покрасила ставни?
— Да. Потому что ты об этом подумала. Потому что ты починила занавески, сшитые моей матерью. Потому что ты собирала ягоды. Потому что ты купалась в море голышом. Потому что ты смотришь на меня и знаешь, каков я на самом деле. Неважно, что привело тебя сюда, что привело сюда нас обоих. Важны лишь мои чувства к тебе. Пожалуйста, умоляю, не покидай меня!
— Конэл, — буря, бушевавшая внутри нее и вокруг нее, стихла. — Тебе достаточно просто попросить меня об этом.
— Говорят, это волшебное место, но колдовство сюда принесла ты. Возьми меня, Аллина! — Конэл протянул к ней руку и сжал ее ладонь. — И дай мне себя! Создай наш дом, нашу жизнь и наших детей вместе со мной! Я клянусь, что буду любить тебя, ценить, как величайшее сокровище, каждый час и каждый день! — он поднял ее руку и прижался к ней губами. — Я потерял кое-что, а ты вернула мне мою утрату. Ты вернула мне мое сердце.
«Боже, — подумала Аллина, — он все-таки нашел ключ».
— Я беру тебя, Конэл, и отдаю тебе себя! — ее глаза были сухими, чистыми и спокойными. — И все, что мы будем делать, мы будем делать вместе. Я клянусь, что буду любить тебя отныне и навсегда!
Аллина обняла его, и туман рассеялся. А в темном океане ночного неба зажглась звезда. Костер превратился в круг золотистого пламени, языки которого горели, словно рубин. Воздух стал вдруг кристально чистым и прохладным, и камни стояли, будто высеченные из стекла.
И они пели, тихо пели свою песню.
— Ты слышишь? — прошептала Аллина.
— Да. Это здесь, — Конэл повернул ее и прижал к себе. Мерцающий яркий луч волшебной звезды упал вдруг на камни и, словно стрела, вонзился в амулет, лежащий на земле.
Он вспыхнул голубым светом, ослепительным чистым огнем. Когда две звезды соединились, весь мир вдруг сузился до этого круга камней, полного света, звука и силы.
А затем самый длинный день в году закончился, перешел в самую короткую ночь. Свет задрожал, ослабел и погас. Камни, издав еще один последний вздох, погрузились в молчание.
Конэл увлек Аллину еще дальше в круг. Пламя вновь взметнулось вверх, заиграв искрами в ее глазах, лаская теплом его кожу. Конэл нагнулся, чтобы подобрать амулет, и надел цепочку Аллине на шею, скрепив их клятву волшебной клятвой.
— Он принадлежит тебе — так же, как и я.
— Он принадлежит мне, — Аллина прижала к амулету их сплетенные ладони, — пока не станет принадлежать кому-то другому. А я всегда буду принадлежать тебе.
Она поцеловала Конэла здесь, в этом кругу из камней, а затем отступила назад.
— Пойдем домой, — сказала она.
Говорят, что феи покидают свои жилища, чтобы веселиться и танцевать вокруг костра в день летнего солнцестояния в тот час, когда звезда пошлет на землю свой последний луч света. Но два человека, у которых в сердце поселилось чудо, которые связали себя вечной клятвой, покинули колдовские камни, спустились со скал и направились по берегу к дому с темно-синими ставнями у тихого моря.
