• Следствие ведет Ева Даллас, #48

17

 Тишу Мэддокс они нашли в симпатичной и чисто убранной квартире, где та нянчила малыша неопределенного возраста и пола. Она взглянула на Еву, потом на Пибоди и молча кивнула. Прижалась губами ко лбу малыша, немного так постояла, после чего пропустила их в дверь.

 – Входите, пожалуйста. Вы пришли сообщить, что Шашоны нет в живых? Она – среди тех несчастных девочек, о которых рассказывают по телевизору?

 – Да, мэм. Мне очень жаль.

 – Я сразу поняла, как только тот репортаж увидела. Я давно знала, что ее больше нет, только не знала, где она. Я собиралась пойти в полицию, но мисс Хилли – это моя хозяйка, Хилли Макдональд, кажется… Так вот, она сказала: не надо, Тиша, тебе будет тяжело. Если они ее нашли, то сами придут и тебе сообщат. Вот вы и пришли. Сейчас я малышку уложу. Она сухая, поела, срыгнула. Пусть немного полежит в кроватке, а я монитор включу – вдруг закапризничает. Вы тут присядьте, а я через минуту вернусь. Не хочу при малышке о мертвых разговаривать. Они все впитывают, хоть мало кто в это верит.

 – Милая квартирка, – тихо заметила Пибоди. – Производит впечатление приятного, обжитого места. Стильная и в то же время уютная.

 И вид из окна приличный, подумала про себя Ева, усаживаясь и оглядывая комнату.

 Много фотографий – малыш, нет, два малыша, и еще несколько, на которых старший из этих двух уже осмысленный человечек. Годика три, четыре? Как узнаешь?

 Фотография женщины – должно быть, Хилли – и мужчины – надо полагать, отца. Вместе с детьми. С малышкой и вторым, постарше. Снимок Хилли, рыжеволосой и белокожей, с Тишей, чей цвет кожи напомнил Еве потрясающий горячий шоколад Денниса Миры.

 – По ее виду не скажешь, что у нее взрослые внучки, – заметила Пибоди.

 – Ей сорок четыре.

 – Выглядит даже моложе. И впрямь молодая бабушка.

 В этот момент вернулась Тиша.

 – Я сама родила дочь в семнадцать. Случайно ваш разговор подслушала. А скольких я детей за свою жизнь вынянчила! Когда держишь на руках малыша, это очень умиротворяет, а заодно и морщины убавляет. Хотите, принесу вам чего-нибудь? – предложила она. – Не хотите, в такой-то мороз, чайку горячего? Или кофе? В кино про полицию они все время кофе пьют.

 – Не утруждайтесь, – ответила Пибоди. – Все в порядке.

 – Мисс Хилли не будет против, так что если надумаете – не стесняйтесь. Мне было семнадцать, – повторила она, такая же чистая и опрятная, как и сама эта комната. – В любви я ничего не смыслила – да чего ждать от девчонки? Это и не любовь вовсе. Но когда тебе кажется, что все-таки любовь, парень тебя на все, что угодно, уговорить может. В шестнадцать забеременела. Испугалась до смерти. Даже маме боялась сказать, пока заметно не стало. Парню сказала – так того будто ветром сдуло. А мама меня поддержала, хотя отец был взбешен. Но и он потом примирился. Тогда я и узнала, что не зря говорят: один раз дурака сваляешь – всю жизнь расхлебывать будешь.

 Она вздохнула и посмотрела в окно.

 – Дочку свою я любила. И сейчас люблю. У меня хорошо получается с малышами, вообще с детьми. Такой у меня талант. Я для своего ребенка делала все, и мама мне еще помогала. Я работала, зарабатывала деньги, на дому окончила школу, занималась дочкой. Я ее растила так, чтобы она знала, что такое хорошо и плохо, была ответственной, доброй, счастливой, чтобы все это у нее было в крови.

 Она снова вздохнула.

 – Но с Милией это просто не прошло. Что бы я ни делала, она была совершенно неуправляемой, и она бесилась из-за того, что я сидела с чужими детьми, чтобы обеспечить ей крышу над головой, еду, какие-то развлечения, красивую одежду. Короче, ей было не больше, чем мне, когда она забеременела Шашоной. Я помогала ей, как только могла. Какое-то время она жила с парнем, но тот ее бросил, и она вернулась домой, ко мне, а через месяц родила. Но и это оказалось не по ней. Не было у нее такого дара – и все.

 – И Шашону растили вы, – проговорила Ева.

 – Я. А Милия… Она приходила и уходила, иногда по неделям отсутствовала, потом вдруг объявлялась. Мы с ней из-за этого ссорились, скрывать не стану. Потом появился другой мужчина, другой ребенок. А она при первой возможности снова отвалила. Красивые девочки, Шашона и Лейла. С ними я тоже из кожи вон лезла. Немного погодя мне пришлось идти в суд, и меня назначили опекуном. Я тогда работала в семье адвокатов, приятные люди, и детишки чудесные, они-то мне и помогли.

 Раздалось легкое мяуканье, и Тиша перевела взор на небольшой экран на столе, на котором Ева видела малышку, спящую на розовой пеленке в белой кроватке.

 – Это она во сне, – улыбнулась няня. – Беда в том, что Шашона пошла в мать. Была абсолютно неуправляема. Сообразительная, умная девочка. Я молилась. Молилась, чтобы она переросла этот необузданный возраст, как-то пообтесалась.

 Она издала протяжный вздох.

 – Как я уже сказала, мэм, она была девочка умная. Я глубоко верю, что со временем ей удалось бы трансформировать этот мятежный дух в какое-то увлечение, и может быть, в один прекрасный день она даже совершила бы что-то выдающееся.

 Тиша прижала сомкнутый кулак к сердцу.

 – Это увлечение и это выдающееся достижение – они были в ней заложены, но запрятаны глубоко и только ждали, когда она немного повзрослеет.

 Как и во всех этих хорошеньких девочках, подумала Ева. Во всех них было заложено их будущее.

 – Опишите тот день, когда она пропала.

 – Тот день? Она ушла в школу, как обычно, только домой уже не вернулась – ни сразу после уроков, ни с наступлением темноты.

 – Такое уже случалось?

 – Нет, мэм. – Тиша медленно помотала головой, глядя на Еву. – Она меня любила, пусть и не слушалась, а все равно любила. Я это знаю, сердцем чувствую. Если она собиралась где-то задержаться, то всегда меня предупреждала – неважно, разрешу я или нет. Предупреждала обязательно. Но в тот день – нет. Найти ее мне не удалось. У нее с собой был телефон, но она не отвечала на звонки. Ребята и девочки из компании, где она тусовалась, ничего не знали, во всяком случае, так мне было сказано, да и полицейским тоже, когда до этого дошло. Был у нее парень. Она думала, я не знаю, а я знала. Такая хорошенькая… – произнесла Тиша с грустной улыбкой. – Конечно, у нее был мальчик. Хороший мальчик. Симпатичный, как и она. Я лично с ним говорила, и он сказал, что на выходные у них был запланирован поход в кино и свидание. Он мне рассказал, что в тот день, когда она не пришла, они после уроков ходили есть пиццу – хотя я просила ее сразу после школы идти домой. Потом он проводил ее до угла, и они разошлись. Больше он ее не видел.

 – В материалах дела о пропаже есть его данные, – сказала Ева.

 – Сейчас он специалист по кредитованию, в банке работает. Помолвлен с хорошей, воспитанной молодой леди, весной у них свадьба. Мы с ним созваниваемся. Я знала, что Шашону он обидеть не мог. А у вас другие сведения?

 – Расследование еще продолжается, – ответила Ева.

 – А с другими девочками они были знакомы? Вы не знаете?

 – Это уж вы нам скорее скажете. Имен мы пока не публиковали. И вас я прошу никому их не называть.

 – Это я вам обещаю.

 Ева протянула ей список. Пибоди – фотографии. Тиша вгляделась и покачала головой.

 – Ни имена, ни эти чудесные лица мне ни о чем не говорят. Но здесь только одиннадцать.

 – Двенадцатую мы еще не опознали.

 – Бедняжка. У моей Шашоны было много подруг. Не могу сказать, что знала их всех или что она их всех приводила домой, но этих девочек я не знаю.

 – А не знаете, она никогда не бывала в Обители или возле этого приюта? В том здании, где их нашли?

 – Думаю, могла. Она об Обители знала. Однажды мы с ней ссорились, я ее ругала за какой-то проступок, а она мне и говорит: мол, могу уйти и поселиться в Обители. Конечно, сказала она это нарочно, чтобы мне побольнее сделать или позлить. Ей это удалось, и то и другое. Но она не заявилась бы туда просить, чтобы ее взяли. Если не из-за меня – хотя она меня любила, я знаю, – то из-за Лейлы уж точно. Она с ней ни за что не рассталась бы. С младшей сестренкой. Лейла ее боготворила. Каждый год, в день, когда Шашона пропала, я читаю молитву – молюсь за Шашону и за Лейлу, за то, что она, слава богу, не последовала за ней. В тот день я ее в школу не пустила, а сама взяла отгул.

 – Лейла что, больна была? – спросила Пибоди.

 – У нее ночью начались месячные. В первый раз. А я девочкам всегда в первый день цикла разрешала дома побыть. Баловала немножко. Так что Шашона пошла в школу, а Лейла – нет. Теперь она у меня доктор. Из нее выйдет отличный хирург. Она красивая молодая женщина. С ней все в порядке, она довольна жизнью. А наша Шашона… Теперь ее хоть нашли. Я должна Лейле сказать.

 Впервые за весь разговор в глазах ее блеснули слезы.

 – Мне надо ей сказать. И маме их тоже, когда она в следующий раз подаст голос. Периодически она нам все-таки звонит.

 – Мисс Мэддокс, а Шашона в церковь не ходила?

 Вопрос Евы вызвал легкую улыбку.

 – Каждое воскресенье, независимо от того, хотела она идти или нет. Пока девочки жили со мной под одной крышей, они должны были соблюдать шабат. Против церкви она особо не возражала. Там много и красиво поют, а пение она любила. У нее был красивый, чистый голос. А когда мне ее отдадут?

 – Немного погодя, – ответила Ева. – Мы вас известим. Скажите, может, вы видели кого-то из этих людей рядом с Шашоной или хотя бы где-то в вашем районе? – По ее знаку Пибоди достала из портфеля новую порцию снимков.

 Тиша поочередно изучала фотографии. Нэшвилл Джонс, Монтклер Джонс, Филадельфия Джонс, Себастьян, Клиппертон.

 – Мне жаль, но этих людей я не помню. Это ваши подозреваемые? Я люблю полицейские сериалы.

 – Мы разрабатываем всех, кто мог иметь хоть малейшее отношение к этому делу.

 – Не понимаю, как люди могут такое делать с себе подобными? Мы все пришли в этот мир, чтобы жить своей жизнью, делать свою работу, создать семью, любить тех, кого мы любим. Мы все на этой земле за одним и тем же, но некоторых это почему-то не устраивает. Им что-то мешает быть счастливыми или довольными жизнью. Не понимаю, что с ними такое.

 Она протянула фотографии назад Пибоди.

 – А вы понимаете?

 Ева растерянно замялась.

 – Нет.

 – Если уж вы не понимаете, то все остальные и подавно.

 

 – Вот человек, который выбрал себе работу по призванию, – прокомментировала Пибоди. – Даже то, как она держится, должно успокаивать. Пережить такой удар – и держаться с таким достоинством! Она хоть и утешает себя тем, что внучки нет уже давно, все равно ей было больно это слышать. И тем не менее…

 – А девочка-то, похоже, в итоге выправилась бы. Как Линь. Ей просто не дали шанса вырасти из этого переходного возраста. И опять, между прочим, фигурирует церковь.

 – Несколько в другом плане, но – да.

 – И пение. Если Себастьян выйдет на связь с Делонной, может, тут у нас что-нибудь и свяжется.

 – Совпадений вроде бы много, но конкретных пересечений практически нет.

 Подал голос телефон, Ева взглянула на экран.

 – Филадельфия в участке. Поехали. Посмотрим, может, ниточка появится.

 

 Она отправила Пибоди в вестибюль, чтобы та проводила Филадельфию Джонс в допросную. Ева рассудила так, что в более официальной обстановке давление будет эффективнее. Потом они повторят ту же процедуру с Нэшем.

 Она не спеша собрала бумаги и аппаратуру и направилась туда, где под дверью ее дожидалась Пибоди.

 – Я ей лимонада принесла, – заговорила напарница. – Она немного нервничает и немного сердита на нас за задержку, но горит желанием помочь всеми возможными способами. И так далее в том же духе.

 – Нервничает и сердита – как раз то, что нам нужно. – Ева вошла. – Включаю запись. Мисс Джонс, мы должны записать наш разговор, таков порядок.

 – Конечно, только…

 – Одну минуту. Допрос проводит лейтенант Ева Даллас и детектив Делия Пибоди. Дело номер Н-567823. Благодарим, что приехали, – произнесла Ева и села. – Сейчас мы зачитаем вам ваши права, под запись.

 – Я не понимаю. Мои права? – Сегодня волосы у Филадельфии были собраны в пучок. Она нервным жестом пригладила прическу. – Я что, подозреваемая?

 – Таков порядок, – быстро проговорила Ева и оттараторила последний вариант правила Миранды. – Понятны вам ваши права и обязанности?

 – Да, конечно. Я приехала, чтобы помочь вам, чем только смогу.

 – Мы это ценим. На сегодняшний день нами установлены личности всех, кроме одной, жертв, чьи останки были обнаружены в здании, собственником которого вы являлись на момент смерти потерпевших.

 Ева выложила на стол одиннадцать фотографий.

 – Вы узнаете кого-нибудь из этих девушек?

 – Шелби, разумеется, о чем мы уже говорили. И Микки. Лупу. Но она у нас пробыла совсем недолго. Я… Вот это лицо мне кажется знакомым, но я не уверена. – Палец мисс Джонс завис над фотографией Мерри Волкович. – Если вы скажете мне ее имя, мы сможем проверить по документам.

 – Я уже проверила. Формально ни в одном из ваших заведений она не числилась.

 – Если бы она была наша, то в бумагах это непременно осталось бы. – Она выпрямила плечи. – Мы к своим обязанностям относимся серьезно.

 – Но лицо вам знакомым не кажется?

 – Так… Вроде я что-то такое припоминаю… По-моему, я мельком видела ее с Шелби… С Шелби, Микки… и, кажется, Делонной.

 Она взяла снимок в руку и, нахмурившись, вгляделась в него, так что между бровей образовалась вертикальная складка.

 – Она… Не уверена. Столько лет прошло! Но что-то в ней знакомое есть.

 – Только в этой? – спросила Ева.

 – Да и то не точно. Где же… В магазине! – Она с облегчением выпрямилась. – Я ходила в магазин, и они все там были – и эта девочка в их числе. Магазин Дэ Пака – ох, до чего же нетерпеливый был человек! Все жаловался мне, что дети ходят, воруют продукты, выкидывают номера. Я запомнила, потому что зашла туда случайно и неожиданно застала их, и надо признать, вели они себя нагло. Я велела девочкам – нашим девочкам – извиниться и немедленно возвращаться вместе со мной. Я запомнила, потому что у этой девочки я спросила, как ее зовут и где она живет. Она ответила в том ключе, что, дескать, не занялась бы я своим делом, только еще грубее, и убежала. Помню, я еще потом недели две все ее высматривала, вдруг бы она вернулась. У меня было ощущение, что она беглянка. Когда работаешь с ними изо дня в день, поневоле начинаешь распознавать их за версту.

 – Так.

 – И что она? Правда из дома убежала?

 – Да.

 – И потом погибла вместе с остальными. – Филадельфия закрыла глаза и накрыла фото ладонью. – Надо было мне тогда ее задержать, вызвать соцработников. Я-то была озабочена тем, как своих домой утащить, а ее упустила.

 – Откуда вам было знать? – заговорила Пибоди.

 – Это моя работа. Я обязана знать. Шелби с Микки обе уже не были на моем попечении, когда с ними это случилось. Но часть ответственности все равно лежит на мне, разве нет? Шелби нас провела, а ведь мы сами проморгали. Надо было держать с ней ухо востро, но мы были до того заняты другими делами, так взволнованы свалившейся на нас удачей, что невольно дали ей ускользнуть. И теперь нам с этим жить. Жить и знать, чем все закончилось. Микки… Не знаю, многое ли мы могли для нее сделать, но думаю, что-то все же было в наших силах. И мы обязаны были что-то предпринять. А теперь они обе погибли. Обе.

 Она снова вгляделась в фотографии, потом резко подняла взор.

 – Но не Делонна! Ее среди них нет. Они были так дружны, все трое. Она с ними не ушла. Осталась у нас и пробыла с нами, пока не исполнилось шестнадцать.

 – Но где она теперь, вы не знаете.

 – Нет, хотя должна признаться, я ожидала, надеялась, что она будет подавать голос. Кто-то из них продолжает поддерживать с нами связь, другие – нет.

 – Она никогда не спрашивала вас о своих подружках? Не просила отпустить ее с ними повидаться?

 Филадельфия потерла лоб.

 – Все разве упомнишь? Я тут покопалась в своих записях того времени, пыталась понять, как…

 Она покачала головой.

 – У меня записано, что на какое-то время Делонна замкнулась, сказалась больной. Да это и естественно, ведь она осталась без двух лучших подруг.

 – А она действительно болела? – поинтересовалась Ева.

 – Насколько я помню – и из записей это следует, – она впала в какую-то апатию. Много плакала, хотя старалась этого не показывать. На сеансах, когда мне удавалось чуть-чуть до нее достучаться, она называла себя плохой девочкой. Мол, все ее покинули, потому что она плохая; ни дома у нее нет, ни семьи, и все потому, что она такая плохая. Мы работали над ее самооценкой. У нее был такой чудесный голос, и я использовала пение, чтобы немного помочь ей преодолеть свои комплексы. Но она больше ни с кем из девочек так близко не сдружилась. И как я уже сказала, замкнулась, погрузилась в какую-то скорбь, что, в общем-то, было естественно и ожидаемо. Бывало, сделает, что поручишь, и тут же опять замкнется в себе. Почти год прошел, прежде чем она пришла в себя.

 – А вам не казалось странным, что никто из ее подруг не пытался с ней увидеться, потусоваться?

 – Лейтенант, дети порой бывают эгоцентричны, а их мир зачастую… сиюминутен. Здесь и сейчас – вот что важно, поэтому отношения, которые завязывались внутри Обители – а теперь БВСМРЦ, – могут быть прочными, на всю жизнь, а могут быть поверхностными, продиктованными данной конкретной ситуацией. Ситуация изменилась – и дружбы как и не было.

 – А вы не следите за судьбой своих воспитанников?

 Она подняла руки – короткие, аккуратные ногти без лака, никаких колец или браслетов.

 – Мы для них лишь временный дом, и часто это очень непродолжительный период. Подчас бывает, что и дети, и их опекуны предпочитают оставить эту страницу позади и начать новую. Мы не вмешиваемся.

 – То есть ушли дети – и ладно? С глаз долой – из сердца вон?

 По тому, как напряглись у Филадельфии плечи, было видно, что эта небольшая колкость попала в больной нерв.

 – Детям, которые находятся на нашем попечении, мы даем все, что можем, – в физическом, духовном, эмоциональном плане. Мы делаем все от нас зависящее, чтобы уходили они от нас в лучшем виде, чем пришли, чтобы были подготовлены к плодотворной, полноценной жизни. Мы за них очень переживаем, лейтенант, но, будучи профессионалами, мы отдаем себе отчет, что они у нас лишь на непродолжительное время и в конце концов с ними придется расставаться. Для их же блага. И для нашего тоже.

 – Но вы общаетесь с ними изо дня в день, практически живете с ними вместе.

 – Верно.

 – А кто у вас главный?

 – Не очень понимаю, что вы имеете в виду. Мы с братом делим между собой обязанности. Ответственность. Мы вместе основали Обитель и БВСМРЦ.

 – То есть в каком-то смысле вы партнеры.

 – Да. Во всех смыслах.

 – Но диплом по бизнес-администрированию есть только у вас. Вы ведь и стажировку такую проходили?

 – Да, верно.

 – Стало быть, финансами ведаете вы.

 – В БВСМРЦ – да, в основном я.

 – Как же получилось, что в старом здании у вас дела шли так плохо, что вы вынуждены были оставить его банку?

 Щеки Филадельфии залил едва заметный румянец.

 – Не понимаю, какое это имеет отношение…

 – Все имеет отношение.

 – Мы переоценили свои возможности, – лаконично ответила Филадельфия. – И эмоционально, и в финансовом плане. Мы просто верили в то, что мы делаем, и хотели сделать настолько много, что забывали о практической стороне дела. Вообще-то, я отучилась на менеджера только в последний год существования Обители, поскольку к тому моменту стало ясно, что дела наши плохи.

 – Значит, до этого вы действовали как бог на душу положит. Что, на чудо надеялись?

 И взгляд, и голос стали холодными, как лед.

 – Я понимаю, не все верят в силу молитвы. Мы верим, даже когда ответ на эту молитву не такой явный или кажется нам чересчур суровым. В конечном итоге чудо же свершилось! Мы сумели помочь куда большему количеству детей, подарить им больше внимания и заботы, но для этого сначала нам надо было потерпеть неудачу в практическом, деловом смысле.

 – Кто занимался финансами в Обители – до того, как вы получили диплом?

 Филадельфия нетерпеливо фыркнула.

 – Повторяю: я не понимаю, к чему эти вопросы. Ну, Нэш занимался. По большей части. Мы выросли в очень консервативной семье. Отсюда и наш первоначальный подход к Обители. Мы действовали в меру своих знаний и умений. Но потом нам обоим стало ясно, что у Нэша просто нет деловой жилки. А у меня есть. Наша вера, в частности, дает нам убежденность в том, что свои способности надо применять, вот почему я пошла учиться дальше. Спасать Обитель было уже поздно, но мы считаем, что замысел именно в этом и состоял.

 – Чей замысел?

 – Высшей силы. Божий промысел – знакомы с таким понятием? Мы учились на своих ошибках, мы потеряли одно здание, но получили новый шанс и на этот раз преуспели.

 – Удобно. Значит, теперь финансами заведуете вы.

 – В БВСМРЦ – да, вместе с нашим бухгалтером.

 – А личными финансами вы занимаетесь по отдельности? Каждый своими?

 – Разумеется. Лейтенант…

 – Я просто пытаюсь составить себе картину, – перебила Ева. – А ваш второй брат?

 – Монти? Монти умер.

 – В Африке. В прошлом месяце было пятнадцать лет, как это произошло. А в чем состояли его функции? Какие у него были обязанности? Какую часть работы он выполнял?

 – Он… помогал везде, где мог. Ему нравилось помогать на кухне, делать какой-то мелкий ремонт. Время от времени он помогал Броди.

 – То есть был подсобным рабочим.

 Брови у Филадельфии опять сошлись, образовав все ту же глубокую складку над переносицей.

 – Я не знаю, что это такое.

 – Ну как же? Ни тебе ответственности, ни реальной работы. Одни мелкие поручения.

 – Монти не имел образования, чтобы…

 – А почему, собственно говоря? Почему он не учился, чтобы сделаться вашим партнером? Вы же со старшим братом получили дипломы?

 – Не понимаю, почему вас это так волнует. Это наша частная жизнь…

 – Теперь ваша частная жизнь – предмет моего профессионального интереса, – выпалила Ева, так что Филадельфия дернулась. – Погибли двенадцать девочек. Неважно, понятен ли вам вопрос. Отвечайте!

 – Да будет тебе, Даллас, – умиротворяюще пропела Пибоди, вступив в свою роль доброго полицейского. – Нам нужно знать, – обратилась она к Филадельфии, – все, что только возможно, и тогда мы сможем попытаться сложить все факты в единую картину. Ради вот этих девочек, – добавила она и подвинула фотографии поближе к Филадельфии.

 – Я хочу помочь, просто… просто мне больно говорить о Монти. Он был для нас малышом. – Она вздохнула и слегка обмякла. – Самый младший из нас. Наверное, мы его немного избаловали. Особенно когда мама умерла.

 – Покончила с собой.

 – Да. Это и сейчас больно, а тогда для всех нас было во сто крат больнее. Она просто была нездорова, не в себе. В разладе с собой. Утратила веру и лишила себя жизни.

 – Для семьи это большое испытание, – сказала Пибоди очень мягко. – Тем более для такой верующей семьи, как ваша. А ваша мама веру утратила.

 – Мне кажется, она утратила желание держаться этой веры. Она была больным человеком, и рассудком, и душой.

 – Ваш отец по этому поводу занял весьма строгую позицию, – вставила Ева.

 Снова на щеках Филадельфии появился румянец, на этот раз – больше от возмущения, чем от неловкости, решила Ева.

 – Это была – и есть – трагедия исключительно личного характера. Если, как вы выражаетесь, он и занял строгую позицию, то из-за того, что испытал великое горе и великое разочарование. Вера моего отца была неколебима.

 – А матери – нет.

 – Она была нездорова, – повторила Филадельфия.

 – Она заболела – или обратилась за врачебной помощью – вскоре после рождения самого младшего из вас.

 – Это была неожиданная и тяжелая беременность. И вы правы, на ее здоровье она сказалась.

 – Трудная и неожиданная, – повторила Ева. – Но все же ребенка она выносила.

 Руки Филадельфии, крепко сжатые, лежали на столе. Она холодно произнесла:

 – Мы уважаем принимаемое каждым конкретным человеком решение, однако прерывание беременности, если оно не продиктовано исключительными обстоятельствами, было для моей матери немыслимым делом – как и для любого человека, разделяющего нашу веру.

 – Хорошо. Значит, беременность была неожиданной и тяжелой, повлекшей за собой клиническую депрессию, беспокойство и в конечном итоге самоубийство.

 – Почему вы произносите это таким ледяным тоном?

 – Таковы факты, мисс Джонс.

 – Мы не хотим ничего упустить, – сказала Пибоди, легонько коснувшись руки Филадельфии. – Ваш младший брат – он ведь еще жил с родителями, когда матери не стало?

 – Да, ему было всего шестнадцать. Он поселился со мной и Нэшем спустя несколько месяцев, когда отец продал дом и уехал в миссионерскую поездку. И вскоре после этого, на нашу долю от продажи дома, мы и купили здание на Девятой и основали Обитель.

 – Остаться без матери в столь юном возрасте… – сочувственно проговорила Пибоди. – А с другой стороны, когда вы основали Обитель, ему было самое время подумать о высшем образовании. Либо о профессионально-техническом обучении. Но в его досье я ничего такого не нашла.

 – Верно. Монти не проявлял склонности к высшему образованию и вообще к получению какой-либо специальности, и честно говоря, у него и способностей таких не замечалось – ни психологических, ни организационных. Вот работать руками у него получалось хорошо, к этому у него был талант.

 – Но и этому он не обучался.

 – Он хотел быть поближе к нам, а мы ему потакали.

 – И он лечился от депрессии, – добавила Ева.

 – Да, лечился. – Филадельфия Джонс посмотрела на Еву с нескрываемым негодованием. – И что с того?! Это не преступление! Монти был человек в себе. Интроверт. В большей степени, чем Нэш или я. Когда мы повзрослели, начали совершать поездки, пошли учиться в колледж, и потом вдруг умерла наша мать, он очень страдал от одиночества и впал в депрессию. Тогда мы обратились за помощью, и он ее получил.

 – Интроверт. Значит, когда он стал жить с вами в Обители, то не стремился к общению с обитателями и персоналом?

 – Я уже сказала, когда отец уехал в командировку, мы взяли Монти к себе, помогли ему найти себя. Он был несколько застенчив, но детей любил. В каком-то смысле он и сам был ребенок. Обитель была и его домом тоже.

 – А как он воспринял утрату этого дома?

 – Откровенно говоря, ему было тяжело. Это же был его первый дом после родительского, он считал его родным – как все мы. И как и нам всем, расставаться с этим домом ему было нелегко. Он был расстроен, и это понятно. Всегда трудно признавать свою неудачу. Но эта неудача открыла нам дверь в будущее.

 – И сразу после того, как вы вошли в эту дверь, вы отправили его в Африку. Своего застенчивого, интровертного младшего брата.

 – Подвернулась такая возможность. Мы понимали, что Монти пора расширять границы своего мира. Так сказать, вылететь из гнезда. Если честно, мне было тяжело, но для него это был шанс. Своя дверь в будущее.

 – А кто это все устроил?

 – Я не очень понимаю, что вы имеете в виду под этим словом «устроил». Глава миссии в Зимбабве решил выйти в отставку, вернуться домой к семье. Для Монти это был шанс повидать мир, как это было и у нас с Нэшем, посмотреть, есть ли у него, в конце концов, призвание.

 – И ему там нравилось?

 – Судя по его электронной почте, он был очень доволен. Казалось, в Африку он влюбился с первого взгляда. Я уверена, что, если бы он от нас так рано не ушел, он там расцвел бы. Он нашел свое место в жизни. И свое призвание, в котором я до этого сомневалась. В соболезнованиях, которые мы получали после его гибели, говорилось о его доброте, сострадании, его… радости. Больно и одновременно отрадно сознавать, что перед тем, как нас покинуть, он обрел свое счастье.

 – Вы часто с ним разговаривали?

 – Разговаривали? Мы вообще не разговаривали. Когда в первый раз едешь с миссией, тем более если это вообще твоя первая самостоятельная поездка, легко поддаться желанию цепляться за родной дом, семью и друзей. Но в первые несколько месяцев лучше все эти контакты ограничить, чтобы ты мог сосредоточиться на миссионерской работе, стал считать родным свое новое обиталище, обрел семью в тех людях, кому проповедуешь. И всем сердцем стал им служить.

 – А-а. Напоминает армейскую учебку.

 Теперь Филадельфия была не так напряжена и даже слегка улыбнулась.

 – Пожалуй, да, в некотором смысле.

 – А какие у него были отношения с Шелби? Они ладили?

 – Ладили?

 – Вы сказали, он сам был словно один из них.

 – Да, но я просто имела в виду, что он был намного моложе нас с Нэшем, и годами, и душой.

 – Так как он ладил с ребятами? И конкретно – с Шелби?

 – С девочками он был особенно робок, но отношения у них, по-моему, были неплохие. Я бы сказала, Шелби он несколько побаивался. Характер у нее был сильный, а временами так просто несносный.

 – А тут он – такой робкий, да еще и младший брат двух руководителей, да? Догадываюсь, она его не раз поддевала. Неплохой способ поквитаться с вами: предположим, вы ее наказываете или гоните, а она в ответ бьет по самому уязвимому.

 – Она порой была забиякой, что правда, то правда. Монти предпочитал держаться от нее подальше. Ему было комфортнее с воспитанниками потише. Со Стейком любил поговорить о спорте. – Воспоминание вызвало у нее улыбку. – Я и забыла. Монти обожал спорт. Любой. Бывало, заведут со Стейком разговор о футболе. Или о бейсболе. Начнут сыпать статистикой… Диву даюсь, как у них все это в голове умещалось, когда они то и дело мусор-то выносить забывали.

 – Значит, он регулярно общался с мальчиком из компании Шелби.

 – С мальчиками, с мужчинами он чувствовал себя как-то комфортнее, увереннее.

 – То есть подружек у него не было?

 – Нет.

 – А близких отношений с мальчиками?

 Теперь Филадельфия заерзала на стуле.

 – Наш отец этого никогда бы не одобрил, но мы с Нэшем отнеслись бы спокойно, если бы у Монти завязались отношения с другим молодым человеком. Но мне кажется, в физическом плане его мужчины не привлекали. А для отношений с женщинами он на тот момент был просто слишком робок.

 – С девочками было бы полегче.

 Прошла минута, пока недоумение на лице Филадельфии сменилось взрывом негодования.

 – Мне не нравятся ваши намеки!

 – Робкий парень, практически ни с кем не общается, школу окончил на дому, избалованный, как вы сказали, и одновременно закомплексованный. Никаких серьезных обязанностей, куча свободного времени. И полный дом молоденьких девушек – причем некоторые из них, как Шелби, охотно обменивают секс на всякие услуги.

 – Монти ни к кому из девочек даже не прикоснулся бы!

 – Вы сказали, он не был гомосексуалистом. – Ева подалась вперед, приблизилась вплотную к Филадельфии. – Он молод, немногим за двадцать, а тут все эти девочки, и некоторые только-только начинают расцветать. У многих за плечами большой опыт жизни на улице. И есть еще Шелби, всегда готовая сделать парню минет за бутылку спиртного или чего ей там еще захотелось.

 Филадельфия вспыхнула.

 – Мы понятия не имели о ее… художествах, пока однажды Нэш не поймал ее на краже посуды с кухни, и она предложила ему… предложила… его обслужить, чтобы он не поднимал шума.

 – То есть вы были в курсе.

 – Ей немедленно запретили все отлучки, добавили обязательных консультаций с учетом новых обстоятельств.

 – Это было до или после того, как она за бутылку «обслужила» помощника Файна – Клиппертона?

 – Этого я не знала. – Она слегка заикалась, румянец уступил место мертвенной бледности. – Не знала. Тот инцидент с Нэшем произошел непосредственно перед нашим переездом, примерно за неделю до него.

 – Вы ограничили ее в передвижениях, и все же она умудрилась – как вы это назвали? – ускользнуть.

 – С Шелби мы потерпели фиаско. Во всех отношениях. Но вы не имеете права – слышите, лейтенант? – никакого права приплетать сюда Монти!

 – Давайте взглянем правде в глаза, – бесстрастно проговорила Ева. – Если у нее хватило духу предложить себя старшему брату, то младший и вовсе был бы легкой наживой. Бьюсь об заклад, это он снабдил ее бланками документов. Кто обращает внимание на тихоню? И младший братец мог помочь ей проникнуть в старое здание, свой первый дом во взрослой жизни. Младший брат умел работать руками. Он и пару перегородок легко бы поставил.

 – Да как вы смеете?! Как вы смеете сидеть тут и намекать, что мой брат – убийца? Отнять у человека жизнь – да это же противоречит всему, во что мы верим!

 – Ваша мать лишила себя жизни.

 – Вы не смеете использовать нашу личную трагедию как улику! Моя мать была больной человек. Вы тычетесь наугад, потому что понятия не имеете, кто убил этих девочек, вот и указываете пальцем на моего брата, зная, что он не может себя защитить.

 – Я знаете на что указываю пальцем? Братишка под колпаком, за него все решают другие, и вот, со смертью отца, колпак внезапно слетает. Роль новых родителей берут на себя брат и сестра, их приют становится для него новым домом. Он уже большой парень, проблемный, и у него по-прежнему нет никаких обязанностей, нет реальной работы, нет настоящей цели в жизни. Зато у него есть гормоны. Есть определенные потребности. А тут все эти красивые девочки, девочки, знающие, что почем. И умеющие обработать мужчину. Как, например, Шелби.

 И она его использует. Это то, чем она занимается регулярно. Что она хорошо умеет. Потому что она тоже под колпаком, но она задалась целью обзавестись своим кровом и жить своей жизнью, чего бы это ни стоило. А тут этот большой пустующий дом, вот он, перед тобой. Ей надо найти способ уйти из приюта и проникнуть в старое здание. И Монти как раз может помочь ей решить обе эти проблемы. Но как только он для нее это сделал, она теряет к нему интерес. Он не из ее компании, он ей не друг. Он был всего лишь средством достижения цели.

 – Это все неправда! – задохнулась Филадельфия. Ее пальцы на столе то сжимались, то разжимались. – От первого до последнего слова!

 Ева, довольно жестко, продолжала:

 – Она помогла ему почувствовать себя мужчиной, а теперь она же дала ему вновь ощутить свою никчемность. Ее надо за это наказать. Он знает, как проникнуть в здание. Он наверняка знает, как применять транквилизаторы. Он должен заставить ее понять: то, что между ними было, – это нечто особенное. Она должна посвятить себя ему. И высшей силе. Уверовать. Он заставит ее уверовать.

 – Нет!

 – Но с ней другая девочка. Этого он не ожидал. Что ж, ей тоже придется уверовать. Они его не боятся – он робкий, неловкий парень. Напоить их успокоительным не составило труда. А после этого и все остальное совсем несложно. Может быть, он слишком увлекся, а может, с самого начала задумал их убить, но как бы то ни было, теперь они мертвы. Перешли в лучший мир. Очищенными. Но люди его не поймут, поэтому ему приходится их прятать, а где это удобнее всего сделать? Да прямо здесь! В его обители. Все прошло так легко! Нет, ну правда! И что он теперь чувствует? Что он наконец обрел свое предназначение. Свое истинное призвание. Остается только найти новых девочек.

 – Все, что вы сказали, – ложь. И все это омерзительно!

 – Может, и омерзительно, – согласилась Ева, – но звучит, несомненно, правдоподобно. Вот что я и впрямь не могу понять, так это почему вы, когда узнали, оставили тела лежать там? А если вы не знали, где он их спрятал, то почему, перед тем как отсылать его в Африку, не заставили его признаться?

 – Мы ничего не узнали, потому что он ничего этого не совершал!

 – Или вы его никуда не отсылали? – Ева откинулась на спинку стула и задумчиво тряхнула головой. – Вот это действительно вопрос. Робкий интроверт в один прекрасный день просыпается в Африке и становится прирожденным миссионером. Для меня это звучит маловероятно.

 – Вы же не сомневаетесь в том, что он уехал в Африку? Это все задокументировано. Его там люди знали.

 – Это я как раз проверяю. Он убивал, то есть предал все, на чем вы стояли, поставил под угрозу дело всей вашей жизни. Кто теперь станет давать вам деньги? Какой суд доверит вам детей? Все, ради чего вы трудились, может пойти прахом. Та самая дверь, что для вас приоткрылась, теперь захлопнется. Мисс Джонс, нам предстоит найти и его останки? Ваш младший брат тоже был принесен в жертву высшей силе?

 – Ну, хватит! – Она вскочила на ноги. – У вас исковерканная душа и извращенное сознание. Я любила брата. И он в жизни никому не причинил вреда. А я никогда не причинила бы вреда ему. Вы живете в холодном и уродливом мире, лейтенант, где доминирует все это. – Она показала на разложенные на столе фотографии. – Мне больше нечего вам сказать, абсолютно нечего. Если вы настаиваете, чтобы я продолжала сидеть в этой ужасной комнате, тогда я буду требовать своего адвоката.

 – Вы свободны, – бодро ответила Ева. – Пибоди, проводи, пожалуйста, мисс Джонс к выходу.

 – Я вижу, где тут дверь. – Она развернулась и стремительно вышла.

 – Господи. – Пибоди издала протяжный вздох. – Крепко ты ее. Ты и впрямь думаешь, что все так и было? Потому что звучит это не только правдоподобно, но и убедительно.

 – Это единственная реальная версия. Причем большую часть мы фактически уже доказали. Конечно, у меня связались еще не все ниточки, но половину пути мы преодолели.

 – То есть наших девочек убил брат Джонсов.

 – Он подходит по всем параметрам. Идеально подходит, и я ей это доказала.

 – Да, выглядело убедительно. Но неужели ты действительно считаешь, что они потом убили своего братишку? Я хочу понять, кто же тогда ездил в Африку, если не он? Ведь это все есть в бумагах, тут она права.

 – Пока не знаю, но мы узнаем.

 – Именно поэтому ты велела попросить Овусу разузнать, не осталось ли у кого-нибудь в деревне снимка младшего Джонса в период его жизни там?

 – Поскольку он был кремирован, а прах развеян, то никакая идентификация невозможна. Но он – кто бы это ни был – много фотографировал. Так что я готова спорить, что где-то есть и его собственные фотографии. Однако что можно точно сказать после нашего милого разговора, так это что Филадельфия действительно была не в курсе, что бы на самом деле там ни случилось и куда бы ни привела нас наша версия.

 – Мне тоже так показалось, но ты говорила…

 – Я вывела ее из себя, так? Вызвала шок и возмущение, а заодно добыла крупицы информации, которые хорошо заполняют некоторые белые пятна. Вот только, когда мы с ней сдвинулись с мертвой точки, я не поняла до конца ее реакцию. Что это было – страх или просто нервы? Чувство вины, вины перед погибшими – и не будь этого, я бы первая ей не поверила. Но если я права и братишка крутил с Шелби, а вся последующая цепочка идет от этого звена, то она действительно ничего не знала.

 – Но… что тогда с Африкой? Просто совпадение?

 – Нет, конечно. У нее есть еще один брат, так? Партнер. Воспитанный в традициях семьи. В старых традициях. Старший брат, глава их небольшой семьи. Да, из этого можно что-то выжать. Пибоди, надо доставить его сюда.

 – Сделаю.

 Пибоди начала подниматься, но тут просигналил Евин телефон. Та выудила его из кармана, прочитала сообщение, и брови поползли наверх. Потом она набрала ответный текст.

 – Ты не поверишь! Себастьян прорезался. Моя вера в человечество вернулась в свое прежнее состояние. У меня встреча с Делонной.

 – Правда? И когда?

 – Сейчас. Поехали!