• Следствие ведет Ева Даллас, #33

3

 Более содержательный разговор состоялся у Евы с сестрой Патрицией, лечащим врачом Александра Куилби в последние дни его жизни, протекшие в доме престарелых «Добрый пастырь».

 Пока Ева осмысливала услышанное и делала пометки, в кабинет ввалилась Пибоди и вскинула руки вверх.

 – Я тону в канцелярской пыли. Захлебываюсь, выбиваюсь из сил.

 – Держись. Где зубные снимки?

 – Завязли в проклятой канцелярщине. Я нашла дантиста, но дантист заодно оказался дьяконом и просто хреном. По всем трем измерениям. Он не даст нам записи без одобрения епископа.

 – Получи судебное предписание.

 – Я над этим работаю. – Опять Пибоди вскинула руки. – Неужели ты не видишь мозолей? Эта зубная фея связана с церковью, а у судей коленки слабеют, когда вмешивается церковь. Наш объект мертв, он официально опознан. Никто не хочет выкладывать зубные снимки, пока этот парень – епископ – не даст свое благословение или что-то в этом роде. С зубными снимками в Нью-Йорке та же история.

 – Ну так поговори с епископом, пусть даст разрешение, или как оно у них называется…

 – Ты что, не видишь, я истекаю кровью? – Пибоди указала на свои кроваво-красные кроссовки на воздушной подошве. – Я добралась до помощника епископа, и это была кровавая битва с множеством жертв. А результат один: я должна подать прошение в письменном виде, причем в трех экземплярах. Епископ рассмотрит прошение и объявит о своем решении в десятидневный срок.

 – Чушь собачья!

 – Мне надо выпить спиртного и прилечь, – заявила Пибоди.

 – Выведи его на связь, – приказала Ева. – Отсюда.

 – Только, чур, я останусь посмотреть!

 Пибоди набрала номер, вывела связь на экран компьютера, дождалась ответа, после чего плюхнулась на стул для посетителей, жалобно скрипнувший от грубого обращения.

 Помощник епископа, некий отец Стайлз, появился на экране. Ева решила, что вид у него благостный и подобострастный в одно и то же время.

 – Лейтенант Даллас, полиция Нью-Йорка.

 – Да, лейтенант, я уже говорил с вашей помощницей.

 – Напарницей, – поправила его Ева, и Пибоди одобрительно подняла два больших пальца.

 – Прошу прощения, с напарницей. Я объяснил ей процедуру подачи прошения.

 – А теперь, позвольте, я вам кое-что разъясню. На столе в морге лежит мертвый парень. Он может быть, а может и не быть Мигелем Флоресом. Чем больше вы морочите мне голову, тем дольше он пролежит на столе в морге. А чем дольше он лежит на столе в морге, тем легче информации – например, о том, что какой-то парень в остроконечной шапке из Нью-Мексико препятствует расследованию убийства, – просочиться в прессу.

 Глаза Стайлза округлились в непритворном шоке. Ева видела, что он искренне потрясен.

 – Юная леди, такое неуважение не поможет вам…

 – Лейтенант. Лейтенант Ева Даллас, отдел убийств, Департамент полиции и безопасности Нью-Йорка. Я не питаю к вам ни малейшего уважения. Я вас не знаю. Я не знаю вашего епископа, так что – представляете? – его я тоже не обязана уважать. И плевать я хотела с высокой колокольни, уважаете вы меня или нет, но вы обязаны уважать закон.

 Ева дала ему повозмущаться еще секунду и продолжила артподготовку:

 – А вам бы следовало знать силу прессы, приятель. Вы же не хотите, чтобы эта история разлилась по всем телеканалам? Попробуйте только мне препятствовать, не сомневайтесь, я вам это устрою. Так что лучше уговорите вашего епископа скооперироваться с мексиканским епископом, и пусть они оба скажут своим подопечным дантистам, чтоб выдали мне нужные записи. И если к полудню завтрашнего дня по нью-йоркскому времени эти записи не лягут мне на стол, вы горько пожалеете. Дошло?

 – Угрозы вряд ли…

 – Ничего вы не поняли. Никаких угроз. Факты.

 – Есть определенные правила в рамках церковной иерархии. Это ведь двойной запрос, к тому же между двумя странами. Подобные запросы требуют…

 – «Священник отравлен в церкви освященным вином на заупокойной службе. Католические иерархи препятствуют полицейскому расследованию». Такие будут заголовки. И это еще цветочки. Как насчет вот этого? – продолжала Ева, войдя во вкус: – «Тело священника гниет в морге, пока епископы блокируют следствие». Это всего лишь зубные записи и снимки. Это всего лишь зубы. Или они будут у меня к полудню, или я приду лично, и не просто так, а с ордером за воспрепятствование правосудию. И там будет указана ваша фамилия.

 – Я, разумеется, поговорю с епископом.

 – Отлично. И лучше бы прямо сейчас.

 Ева оборвала связь и откинулась в кресле.

 – Я твоя рабыня, – заявила Пибоди. – Стираю со щек слезы благоговейного трепета.

 – Ну что ж, было весело. У меня только что состоялся не такой крутой и не такой забавный разговор с монахиней… с монахиней-доктором, – добавила Ева, – из дома престарелых для священников в…

 – У них такое есть? Дома престарелых?

 – Похоже, есть. Священник, который спонсировал и обучал Флореса, платил за его образование и так далее, был ее пациентом. Семь лет назад Флорес взял академический отпуск у себя по месту службы в Мексике. Считалось, что это на год, не больше. Этот старый священник – Куилби – был смертельно болен, Флорес его навестил. Эта женщина его вспомнила. Куилби о нем часто говорил, они переписывались.

 – Она смогла опознать его по фото?

 – Она не уверена. Все-таки после того визита прошло почти семь лет. Говорит, похож, но, как ей помнится, у Флореса лицо было полнее и волосы не такие густые. И то, и другое – не постоянные признаки, так что нам это никак помочь не может. Флорес оставил ей номер мобильника и электронной почты, чтобы она с ним связалась, когда Куилби умрет. Она так и сделала. Связалась с ним через пять месяцев, когда Куилби умер. Он не ответил и на похороны не приехал. Между тем Куилби выразил пожелание, с которым Флорес согласился, чтобы именно Флорес служил по нему заупокойную мессу. Он больше не контактировал с домом престарелых, с тех пор как попрощался с Куилби в июле пятьдесят третьего.

 – Этот парень тебя учил, ты его навестил вскоре после ухода в долгий отпуск, и вот он умирает, а ты и носа не кажешь? Как-то это не похоже на служителя церкви. По-моему, это вообще не по-людски. – Пибоди изучила фотографию на доске. – Надо будет найти других людей, знавших Флореса еще до его появления в Нью-Йорке.

 – Я над этим работаю, – отозвалась Ева. – И хочу поработать еще над парой аспектов. В деле нет ДНК Флореса, но я попросила Морриса отослать образец ДНК убитого в лабораторию. Может, нам повезет. А пока, кто бы он ни был, Флорес или Джон Ячменное Дерьмо, он все равно мертв. Пошли поговорим с Роберто Ортицем.

 Еве казалось, что похоронам и поминкам уже должен был прийти конец. Выяснилось, что нет. Роберто Ортица с двумя сотнями родственников и близких друзей она обнаружила в семейном ресторане «Абуэло».

 Он оказался высоким и весьма импозантным господином, крепким и бодрым для своих восьмидесяти с чем-то лет. В ответ на просьбу Евы поговорить с ним и его женой он провел их на третий этаж, где уровень шума заметно снизился, и распахнул дверь в аккуратную гостиную с разноцветными диванами и весьма смелыми постерами на стенах.

 На одном из постеров была изображена давняя подруга Евы, ныне звезда эстрады Мэвис Фристоун в «костюме» леди Годивы, то есть прикрытой только пышными волосами. Наращенные волосы всех цветов радуги искусно прикрывали ее соски и причинное место, а на лице сияла широкая улыбка.

 А вот создающий настроение экран был настроен на изображение идиллического луга под безоблачно-голубым небом.

 – Мы держим эту квартиру для семьи. Сейчас в ней живет внучка моего двоюродного брата. Она учится в колледже и помогает в ресторане. Садитесь, пожалуйста.

 Когда Ева и Пибоди сели, он тоже опустился в кресло с долгим тихим вздохом.

 – У вас сегодня трудный день… – начала Ева.

 – Мой отец прожил долгую жизнь. И каждую минуту каждого дня он проживал до упора. Открыл ресторан, когда ему было двадцать пять, и назвал его в честь своего деда. Потом он стал отцом, потом у его детей родились дети и так далее. Семья, община, церковь. Вот, что он больше всего любил, вот, во что верил. Необязательно в таком порядке, – добавил Роберто с улыбкой. – Каждую минуту каждого дня, сколько мне Господь еще отпустит, я буду тосковать по нему. – Он опять вздохнул. – Но ведь вы пришли поговорить не о моем отце, а об отце Флоресе, спаси Господи его душу.

 – Вы знали его лично?

 – О да. Он принимал участие в жизни прихода, был очень активен. Много сил и времени уделял молодежному центру. Моя семья тоже много вкладывает в молодежный центр. Денежные пожертвования, а те, кто может, принимают личное участие. Чтобы такое случилось, да еще в церкви – это неслыханно.

 – Вы с женой первыми прибыли на место. Привезли цветы и все, что нужно, для похорон.

 – Да. – Роберто оглянулся, потому что в эту минуту в гостиную вошли две женщины и молодой человек, нагруженные подносами с едой и напитками. – Вы должны поесть, – добавил он, пока вошедшие расставляли на столе тарелки, приборы, стаканы и еду.

 – Я принесла чай со льдом. – Женщина постарше, блондинка с зеленовато-карими глазами, наполнила два стакана. – Я Мадда Ортиц. Простите, что перебиваю. – Она с рассеянной улыбкой отослала молодую пару жестом, а сама опустилась на подлокотник кресла, в котором сидел ее муж. – Прошу вас, продолжайте.

 – Позвольте мне сначала сказать, что это выглядит изумительно, – сказала Пибоди.

 Мадда улыбнулась ей.

 – Угощайтесь.

 – Простите, что отвлекаем вас, миссис Ортиц. Вы и ваш муж первыми прибыли в церковь этим утром.

 – Мы сначала поехали в похоронное бюро, а потом в церковь, перевезли Гектора. Отец Флорес… – она перекрестилась, – и отец Лопес встретили нас там.

 – И это было около восьми сорока утра.

 – Примерно в это время, – подтвердил Роберто. – Мы только прибыли и сразу начали переносить цветы в церковь.

 – Вы кого-нибудь еще видели в церкви в этот час?

 – Вскоре начали собираться остальные… кто хотел помочь. Мои дяди тоже и мои кузены вместе с ними.

 – Вы не обратили внимания, кто-нибудь входил в ризницу?

 Ответил Роберто:

 – Отцы Флорес и Лопес, конечно, входили, они должны были облачиться к службе. Моя внучка, мой племянник, кузен Мадды. Они были служками на обряде евхаристии.

 – Мне кажется, Винни вернулась в ризницу, – вставила Мадда. – Ей хотелось кое-что уточнить у отца Флореса по тексту.

 – А до священников кто-нибудь входил в ризницу?

 – Я не заметил, – покачал головой Роберто. – Мы какое-то время простояли на паперти, но многие уже вошли в помещение церкви. Мы слышали, вы подозреваете, что отца Флореса отравили, поэтому вы спрашиваете, не видели ли мы, кто мог это сделать. Никто не мог. – Роберто развел руками. – Извините.

 – На службе было много народу. Вы не могли знать всех, кто пришел.

 – Нет. – Роберто нахмурился. – Мне кажется, мы с Маддой знаем большинство. Членов семьи – безусловно. Но мы и других хорошо знаем. Ну, по крайней мере, в лицо или по имени. Но, конечно, мы не можем знать всех.

 – Это не мог быть кто-то из членов семьи, – решительно заявила Мадда. – Даже если кто-то мог совершить нечто столь ужасное, никто из родственников не способен так опозорить Гектора.

 Тем не менее Ева опросила всех троих, принимавших участие в заупокойной службе. Ничего нового она не узнала, зато Пибоди не только объелась мексиканскими блюдами, но и получила огромный пакет всяческой вкуснятины с собой.

 – О боже, это была лучшая кукурузная лепешка в моей жизни! А фаршированные перцы с сыром?! – Пибоди в молитвенном благоговении возвела глаза к небу. – Ну почему это место находится за тридевять земель от моего дома? А с другой стороны, я набрала бы пять фунтов, только принюхиваясь.

 – Зато теперь ты пройдешься и сбросишь их. Поезжай домой на метро. А я еще поработаю. И я не собираюсь ехать за тридевять земель, поработаю дома.

 – Блеск! Я, наверное, доберусь отсюда до дому всего через час после конца смены. Фактически это жуткая рань. Даллас, а ты правда выдашь данные в прессу, если мы не получим зубные снимки к полудню?

 – Никогда не раздавай пустых угроз. Слово надо держать. Начинай проверку имен тех, кто был этим утром в церкви. Бери первых двадцать пять. Это поможет тебе скоротать дорогу до дома.

 Сама Ева поехала в церковь. Винный погребок по соседству бойко торговал: люди входили и выходили поминутно. А вот в ломбард они, казалось, пробирались украдкой. В парадных тусовались и по улице шатались молодые хулиганы.

 Она прошла ко входу в церковь, сорвала печать, воспользовалась универсальным полицейским ключом.

 Идя по центральному проходу, она подумала, что и вправду немного жутко слышать эхо собственных шагов. Да, это ей пришлось признать. Ева остановилась у алтаря и взглянула на висевшего над ним распятого Христа. Потом поднялась и подошла к двери, ведущей в ризницу. Здесь она тоже сорвала печать и отперла дверь своим ключом.

 «Вот и он так вошел, – думала Ева. – Может, через заднюю или боковую дверь с такой же легкостью. С пузырьком цианида в кармане или в сумочке. Ключи у него, скорее всего, были. Ключи от ящика. Надо было всего лишь проскользнуть в приходской дом, взять ключи, вернуться к церкви, войти. Отпереть коробку, взять эту чашу. Руки заизолированы или в перчатках. Влить цианид, поставить на место, запереть, уйти. Вернуть ключи в дом настоятеля».

 Все это, решила она, могло занять не больше пяти минут. Ну, может, десять, если убийца хотел позлорадствовать.

 «Ты был на утренней мессе? Может быть, может быть… Но зачем выделяться? Зачем светиться в кучке из девяти человек, когда позже можно смешаться с толпой?

 Ты знаешь, в котором часу начинается утренняя служба, когда она обычно заканчивается. Нужно просто дождаться, пока священники уйдут из дома в церковь, войти и взять ключи. А потом подождать на паперти, послушать службу из-за двери. Дождаться, пока они уйдут, сделать дело и спокойно ждать, оставаясь поблизости. Вот священники возвращаются.

 Роза выходит из приходского дома – ей надо помочь родным перед заупокойной службой. Теперь можно вернуть ключи в дом, смешаться с толпой, войти в церковь.

 Ты должен был видеть, как это произойдет. Ты должен был наблюдать, как он падет.

 Потому что это месть. Публичное отравление. Казнь. Это возмездие. Это наказание. За что?»

 Ева вышла из ризницы, восстановила печать, заперла дверь.

 Потом она взглянула на крест.

 – Тебя он не боялся, в расчет не принимал. А может, думал, что ты с ним заодно. «Око за око»? Это же твои слова?

 – Это из Ветхого завета. – Лопес стоял в дверях церкви. – Христос учил любить и прощать.

 Ева еще раз окинула взглядом распятие.

 – Кто-то его не послушал.

 – Он с этой целью пришел на землю, – продолжал отец Лопес. – Он пришел умереть за нас.

 – Все мы приходим на землю, чтобы умереть, – откликнулась Ева. – Вы запираете дом, когда приходите сюда служить мессу?

 – Да. Нет. – Отец Лопес покачал головой. – Редко.

 – Этим утром?

 – Нет. По-моему, нет, не запер. – Он закрыл глаза, потер переносицу. – Я понимаю, лейтенант, очень хорошо понимаю, что наша вера в ближних, в наших прихожан, возможно, помогла убить Мигеля. Церковь никогда не запирается. Ризница – да, потому что там стоит дарохранительница, но церковь всегда открыта для всех, кто в ней нуждается. Я знаю, кто-то воспользовался этим, чтобы убить моего брата.

 – Теперь вы будете ее запирать?

 – Нет. Это дом Божий, и для Его детей он всегда будет открыт. По крайней мере, он не будет заперт, когда вы разрешите нам вновь его открыть.

 – Мы снимем печати с места преступления где-то завтра. Самое позднее – послезавтра.

 – А Мигель? Когда вы дадите нам его отпеть и похоронить?

 – На это потребуется время.

 Ева сделала знак отцу Лопесу, пропустила его вперед, а выйдя из церкви, запечатала и заперла дверь. Звуковая реклама над головой выпустила пулеметную очередь испанских слов. Впрочем, все они нанизывались вокруг одного, хорошо знакомого Еве названия: «Поднебесный»! Распродажа в универсальном магазине.

 «Распродажа, она на всех языках распродажа», – сказала себе Ева.

 – Неужели кто-то действительно слушает все это? – пробормотала она с досадой.

 – Что именно?

 Она повернулась и заглянула в глубокие печальные глаза отца Лопеса.

 – Позвольте мне спросить вас кое о чем по существу. Ваша религия в принципе допускает убийство?

 – На войне, при самообороне или при защите жизни другого человека. Вам приходилось убивать?

 – Да, – признала Ева.

 – Но не ради собственной выгоды.

 Еве вспомнились собственные руки, скользкие от крови, когда она заколола своего отца ножом. Снова и снова она втыкала в него этот ножик…

 – Все относительно…

 – Вы защищаете, вы отдаете тех, кто преступает закон, в руки правосудия. Бог своих детей знает, лейтенант, Он читает в их сердцах и душах.

 Ева спрятала универсальный ключ в карман, но не вынула сжимавшую его руку.

 – Наверное, то, что творится в моей душе, Ему по большей части не нравится.

 По тротуару, толкаясь, спешили люди. По проезжей части плотным потоком двигались автомобили. Воздух гудел от беспрерывного движения, пока отец Лопес внимательно вглядывался в лицо Евы.

 – Зачем вы делаете свою работу? Каждый день вам приходится заглядывать в такие места, куда другие носа не сунут ни за что на свете. Так почему же вы это делаете? Почему вы стали копом?

 – Потому что я коп и есть. – Странно, решила Ева, стоять тут с человеком едва знакомым, с человеком, которого она еще не вычеркнула из списка подозреваемых, и говорить ему такие вещи. Раскрывать душу. – Дело не в том, что кто-то должен заглядывать, куда не хочется, но приходится. Дело не в том, что я должна это делать.

 – Призвание. – Отец Лопес улыбнулся. – Оно не так уж сильно отличается от моего. Мне тоже приходится заглядывать, куда не хочется.

 Ева невольно рассмеялась.

 – Ну что ж…

 – И вы, и я, лейтенант, мы оба с вами служим. А чтобы служить, мы оба должны верить в то, что многие назовут абстракцией. Вы – в закон и порядок, в правосудие. Я – в высшую силу и в законы церкви.

 – Вам в вашем служении, наверное, не так уж часто приходится надирать задницу.

 Вот теперь он засмеялся – теплым, дружелюбным смехом.

 – Приходится, и не так уж редко.

 – Вы боксируете?

 – Откуда… ах да, вы видели мои перчатки. – Его лицо прояснилось, печаль ушла. В этот миг Ева увидела в священнике человека. Просто человека, стоящего на тротуаре весенним вечером. – Меня отец научил. Мой родной отец. Способ обуздать и направить в правильное русло подростковую агрессию. Чтобы мне самому не надрали задницу.

 – Ну и как ваши успехи?

 – У нас есть ринг в молодежном центре, я работаю кое с кем из ребят. – На его лице заиграла лукавая улыбка. – А когда удается уговорить кого-то из взрослых, мне тоже перепадает несколько раундов.

 – А Флорес был вашим спарринг-партнером?

 – Очень редко. У него левое плечо провисало. Типичный дефект. Для него был характерен недисциплинированный, я бы сказал, скорее уличный стиль. Но на баскетбольном поле ему не было равных. Текучий, быстрый и эластичный. Он тренировал и младшую, и старшую группы. Им будет его не хватать.

 – Я собираюсь заглянуть в молодежный центр, перед тем как отправиться домой.

 – Сегодня там закрыто по случаю траура. Я только что вернулся: беседовал с ребятами, старался их успокоить. Смерть Мигеля и без того сильно по ним ударила, а уж теперь, когда выяснилось, что это убийство… – Он тяжело вздохнул. – Мы хотели, чтобы дети сегодня побыли дома, с семьей, друг с другом. Завтра утром я проведу службу в молодежном центре и продолжу консультирование, если в этом будет необходимость.

 – Ладно, – кивнула Ева, – я загляну туда завтра. Но сейчас у меня к вам есть еще пара вопросов. Что означает ПСП? У Флореса была такая запись в ежедневнике.

 – Первое святое причастие. Мы проводим первое причастие для семилетних через пару недель. Они вкусят евхаристию в первый раз. Это очень важное событие.

 – Ладно. А что такое «консультирование перед К»?

 – К – это Кана, Кана Галилейская. Брак в Кане Галилейской был первым чудом Христовым. Превращение воды в вино.

 Ева чуть было не сказала «отличный трюк», но вовремя спохватилась.

 – Ладно, спасибо. Э-э-э… может, вас куда-нибудь подбросить?

 – Нет, спасибо. – Отец Лопес повернулся и окинул взглядом улицу и спешащих по ней людей. – Никак не могу уговорить себя вернуться домой, хотя у меня есть работа. Там так пусто… Мартин – отец Фримен – вернется сегодня, но позже. Он поменял билет на более ранний рейс, когда я позвонил ему и сообщил о Мигеле.

 – Я слышала, они были дружны.

 – Да, они были близкими друзьями. Мартину будет очень, очень тяжело. Мы поговорим, когда он вернется, надеюсь, это поможет нам обоим. А пока… я, пожалуй, прогуляюсь. Сегодня хорошая погода. Спокойной вам ночи, лейтенант.

 – Спокойной ночи.

 Ева проводила его взглядом. Он то и дело останавливался, чтобы поговорить с парнями, тусующимися в подворотнях, и снова шел вперед – полный достоинства и очень одинокий человек.

 Дом Евы находился не за тридевять земель, как выразилась Пибоди, от испанского Гарлема, но это был другой мир. Мир Рорка с ажурными коваными воротами, парком с зелеными лужайками и тенистыми деревьями и огромным каменным домом был так же далек от винных погребков, ломбардов и уличных торговцев, как средневековый замок от современных небоскребов.

 Все, что помещалось за изящными коваными воротами, было другим миром, непохожим на все то, что было знакомо Еве до встречи с Рорком. Но он принял ее такой, как есть, а она смирилась и приняла его мир.

 Ева оставила машину у крыльца, поднялась по ступеням и вошла в мир, ставший ее миром.

 Она ожидала, что Соммерсет, дворецкий Рорка и постоянная заноза у нее в заднице, будет поджидать ее в роскошном вестибюле призраком черной чумы. Она ожидала, что жирный кот Галахад будет радостно ее приветствовать. Но она не ожидала, что с ними будет и Рорк – высокий, стройный, в безупречно сидящем темно-сером костюме. Его лицо – чудо, сотворенное богами, – было невозмутимо. Он все еще держал в руке портфель.

 – Ну что ж, рад приветствовать вас, лейтенант. – Ослепительно-синие глаза потеплели. – Ну разве мы не дружная парочка?

 Он подошел к ней и – бах! – опять случилось чудо. Так бывало всегда. Ее сердце мгновенно отзывалось на его появление, пускалось в отчаянный галоп. Он обхватил ладонью ее подбородок, по привычке потер большим пальцем маленькую ямочку, коснулся губами ее губ.

 Так просто. Муж приветствует жену поцелуем. И это было чудо.

 – Привет. Давай прогуляемся. – Не сводя с него глаз, Ева взяла у Рорка портфель и протянула его Соммерсету. – Погода отличная.

 – Ладно. – Он взял ее за руку.

 Подойдя к двери, Ева взглянула на кота, который последовал за ней и продолжал тереться об ее ноги.

 – Хочешь пройтись? – спросила она его, открывая дверь.

 Кот кинулся обратно к Соммерсету, словно Ева пригласила его прыгнуть с утеса в огненный зев преисподней.

 – Приглашение пройтись означает возможность путешествия к ветеринару. – Голос у Рорка был певучий, напоминавший о зеленых холмах и лиловых туманах Ирландии. – А путешествие к ветеринару означает возможность укола шприцем.

 Ева двинулась вперед без всякой цели.

 – Я думала, ты сегодня был где-то далеко. Типа Монголии.

 – Я был в Миннесоте.

 – А какая разница?

 – Разные континенты. – Он рассеянно провел пальцем по ее обручальному кольцу. – Мне удалось закончить дела и вернуться раньше, чем я думал. И теперь я могу прогуляться со своей женой прекрасным майским вечером.

 Ева повернула голову, наблюдая за ним, пока они прогуливались по парку.

 – Ты ее купил? Монголию?

 – Миннесоту.

 – Один черт.

 – Нет. А ты хотела, чтоб я ее купил?

 Ева засмеялась.

 – Не представляю, что с ней делать. – Она на миг прижалась головой к его плечу, вдохнула его запах. – А у меня сегодня новое дело: отравлен католический священник. Парень замертво рухнул прямо во время заупокойной мессы. Причастился отравленным вином.

 – И это дело досталось тебе?

 Ева наблюдала, как весенний ветерок играет его шелковистыми черными волосами.

 – А ты что, слышал о нем?

 – Я внимательно слежу за преступной жизнью Нью-Йорка даже в диких чащобах Монголии.

 – Миннесоты.

 – Вот видишь, ты слушала внимательно. Это случилось в Восточном Гарлеме, в испанском Гарлеме. Я думал, на это бросят следователя с ближайшего участка, возможно, даже со связями в церковном приходе.

 – Но они этого не сделали. Возможно, в целях объективности. Как бы то ни было, дело попало ко мне. – Они вышли из рощицы и вступили на зеленый луг. – Неразбериха полная. И отличная приманка для прессы. Журналюги налетят на меня как мухи на мед.

 Рорк изогнул бровь.

 – Ты знаешь, кто его убил?

 – Нет. Но одно я знаю точно: мертвый парень, что сейчас лежит на столе у Морриса, никакой не священник. Не Мигель Флорес. И куча народу жутко разозлится, когда об этом узнает.

 – Убитый выдавал себя за священника? Зачем?

 – Вот этого я пока не знаю.

 Рорк остановился и повернулся к ней лицом.

 – Если ты не знаешь, зачем, откуда ты знаешь, что он прикидывался?

 – У него была наколка на плече, правда, удаленная, и пара старых ножевых ранений.

 Он бросил на нее взгляд, в котором озорство смешивалось с недоверием.

 – Знаешь, Ева, мне случалось встречать священников, с которыми можно было надраться до положения риз и подраться с целым отрядом пьяных дебоширов. В одно и то же время.

 – Это еще не все. – Ева снова двинулась вперед и по дороге досказала остальное.

 Когда она дошла до разговора с помощником епископа, Рорк остановился как вкопанный.

 – Ты ругалась на священника?

 – Вроде бы да. А чего ты от меня хочешь? Я была зла, я ему угрожала, как же тут не ругнуться? К тому же он жуткая сволочь.

 – Ты пошла против святой матери церкви?

 Ева прищурилась.

 – А почему это церковь считается матерью? Если церковь – мать, тогда почему все священники – мужчины?

 Рорк улыбнулся, склонив голову набок.

 – Отличный вопрос. – Он легонько толкнул ее в плечо. – Только меня не спрашивай, я не знаю ответа.

 – А разве ты не католик?

 В его глазах промелькнула едва заметная тревога.

 – Я в этом не уверен.

 – Но семья-то у тебя католическая! Твоя мать была католичкой. Она небось побрызгала тебя водичкой. Как это?.. Крещение.

 – Я не знаю… – Казалось, эта мысль его поразила и не слишком обрадовала. Он нервно провел рукой по своим густым черным волосам. – О господи, неужели я теперь должен над этим голову ломать? Это же ты сегодня ругала священника, и если теперь первой попадешь в ад, займи мне там местечко получше.

 – Можешь на меня рассчитывать. Как бы то ни было, если мои угрозы подействовали, если он перешлет мне эти снимки, я буду точно знать, с кем имею дело: с Флоресом или с самозванцем. И если это самозванец…

 – Велик шанс, что Флорес мертв уже шесть лет. – Рорк провел пальцем по ее щеке. – И ты будешь представлять его интересы. По определению.

 – Он связан с этим делом, так что… да, – признала Ева, – он мой. Удостоверение Флореса выглядит вполне солидно, не подкопаешься. Позволь задать тебе вот какой вопрос. Если бы ты хотел спрятаться, что-то скрыть, почему бы не прикинуться священником?

 Рорк задумался.

 – Ну, во-первых, тут есть вся эта заморочка с попаданием в ад и так далее. Но и это еще не все. Если хочешь играть убедительно, надо исполнять все обязанности священника, все эти обряды, правила, ограничения… бог знает что.

 – Верно, – согласилась Ева, – но и преимущества не надо сбрасывать со счетов. Мы тут имеем священника, у которого не было семьи, а его духовный наставник был при смерти и вскоре умер. Он взял отпуск на год с лишним и оказался в подвешенном состоянии. Никаких конкретных планов. Может, он сам умер так кстати, а может, его убили. Скорее всего, его убили. Берешь его удостоверение, все его имущество, делаешь хорошую пластическую операцию, чтобы походить на него. Чтобы тебя приняли за него. Получаешь новое фото на удостоверение. Это не так уж сложно.

 – А ты видела прежние фото с удостоверения?

 – Да, по крайней мере, десятилетней давности. Это тот, кто лежит у меня в морге. Но, может быть… – Ева задумчиво взглянула на Рорка. – Нужны серьезные навыки или серьезные деньги – нанять кого-нибудь с серьезными навыками, кого-нибудь, кто мог бы войти в систему и подправить старые фото на удостоверении, чтобы сканер его не зацепил.

 – Да, это возможно.

 – И нужен кто-то с серьезными навыками, чтоб войти в систему и проверить, не оставил ли следов тот, кто подменял фотографии.

 – И это верно, – кивнул Рорк и снова пощекотал ее пальцем по подбородку. – Ну разве тебе не повезло? Ты как раз знаешь парня с нужными навыками.

 Ева наклонилась к нему и поцеловала.

 – Сначала я что-нибудь соображу на ужин. Как насчет мексиканской кухни?

 – Оле, – ответил Рорк.

 Они ужинали на террасе, запивая острое блюдо моле паблано холодным мексиканским пивом. Еве казалось, что это баловство: легкая еда, вечерний воздух, мерцающие свечи на столе. И опять она с радостью осознала, какое это счастье, что они муж и жена. Это было чудесно.

 – Мы давно уже не были в нашем доме в Мексике, – заметил Рорк. – Стоит выделить на это время.

 Ева взглянула на него искоса.

 – А мы уже побывали везде, где у тебя есть дома?

 Ей удалось его рассмешить. Он отсалютовал ей бокалом пива.

 – Пока нет.

 Ева кое-что подсчитала.

 – Может, нам стоит сперва сделать полный круг, а уж потом ехать в одно и то же место по второму разу? – Она положила себе на тарелку кукурузные лепешки и щедро полила их соусом, свирепым, как разъяренный доберман. – А почему у тебя нет дома в Ирландии?

 – У меня там много чего есть.

 От острого соуса во рту у Евы образовался пожар. Она подложила себе еще.

 – Гостиницы, деловые центры, вложения. Но дома нет.

 Рорк обдумал ее слова. Ответ удивил, казалось, даже его самого:

 – Когда я уехал из Ирландии, я дал себе слово, что вернусь, только когда у меня будет все: власть, деньги и, хотя я вряд ли признавался в этом даже самому себе, определенная респектабельность.

 – Ты все эти цели поразил.

 – И я вернулся в Ирландию. Езжу туда регулярно. Но иметь там дом – это совсем другое дело. Это обязательство. Даже если живешь где-то в другом месте, иметь дом – это глубокая, реальная связь. Я к этому не готов.

 Ева понимающе кивнула.

 – А ты хотела бы иметь там дом? – спросил Рорк.

 Ей не пришлось обдумывать ответ и удивляться тоже не пришлось. Глядя прямо на него, Ева сказала:

 – То, что я хотела, у меня уже есть.