- Опасные тайны, #1
Глава 11
— Ты уверен, что тебе не нужна повязка на глаза? — спросила Келси, обнимая Ченнинга за пояс. — Или последняя сигарета?
Ченнинг опустил на лицо защитные очки с тонированными стеклами.
— Ты мятежница, Кел, — заявил он.
— Нет. Просто я чувствую себя так, словно провожаю тебя на расстрел. Одного.
— Ну, с мамочкой я справлюсь. — Чен небрежно махнул рукой и отстегнул свой шлем от багажника «Харлея». — А герр профессор — не проблема.
— А бабушка?
Он скорчил рожу и надел шлем.
— Послушай, я уже несколько лет успешно уклоняюсь от ее стрел. Пока мои блестящие мозги помогают мне удерживать одно из первых мест по успеваемости среди моих соучеников, никто не осмелится слишком шпынять меня.
— Надежный шит хороших отметок, — вздохнула Келси. Она сама этим пользовалась. — А как насчет этого лета?
— Маме придется смириться с тем, что в моей жизни может быть что-то еще, кроме учебников.
— Братишка… Мой братишка… — Келси ухмыльнулась и постучала согнутым пальцем по его шлему. — Какой твердый…
— Кстати, Наоми предложила мне поработать у нее этим летом.
— Вот как?
— Ченнинг Осборн, старший помощник младшего конмальчика! Право, мне нравится, как это звучит. — Ловким движением он оседлал мотоцикл. — Знаешь, я заехал сюда, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Видишь ли, твоя мама рисовалась мне этакой Ма Баркер — свирепой фурией с бутылкой виски в одной руке и «кольтом» сорок пятого калибра в другой.
— И этот образ, — сухо заметила Келси, — несомненно был с любовью и тщанием выписан Милисент Великой.
— Ну, моя ма тоже приложила руку. Они с бабушкой выступают заодно; как когда-то они обе были за то, чтобы ты вышла за эту упакованную сосиску Уэйда, так теперь они обе против того, чтобы ты жила здесь.
Чен обернулся и посмотрел на усадьбу. Вид был прекрасный, особенно теперь, когда ивы у порога оделись листвой, а гиацинты и нарциссы на клумбах раскрыли свои желтые и белые цветы.
— Она совсем не такая, как ее картины, правда?
— Похоже, что нет, — негромко ответила Келси. — Я рада, что ты приехал навестить меня, Ченнинг.
— Это были самые интересные весенние каникулы! — воскликнул Чен, наклоняясь к сестре, чтобы запечатлеть на ее лбу прощальный поцелуй. — Но я вернусь. Увидимся через пару месяцев.
— Я… — Келси как раз собиралась сказать ему, что сама еще не знает, где она будет через два месяца, но Ченнинг уже завел мотор. В последний раз взмахнув рукой, он с оглушительным стрекотом рванулся с места.
Глубоко задумавшись, Келси медленно пошла обратно к усадьбе. Неужели она решила остаться? Месяц, о котором они уславливались с Наоми в самом начале, заканчивался, но никто из них еще не заговаривал об отъезде.
Что ждет ее в Мериленде, в ее крошечной квартирке? Поиски приличной работы, одинокие завтраки и обеды, редкие ужины с подругами, которые будут жалеть ее и наперебой предлагать своих двоюродных братьев и дальних знакомых, по случайному стечению обстоятельств таких же одиноких, как и она?
Нет, даже думать об этом ей было противно.
Здесь, в «Трех ивах», у нее была настоящая работа, был целый мир, который Келси успела полюбить.
Здешний образ жизни подходил ей больше, чем что бы то ни было, но самым главным были люди, которые оценивали ее по тому, что она умеет делать.
И здесь был Гейб.
Келси довольно смутно представляла себе, что происходит между ней и Гейбом, не говоря уже о том, как будут развиваться их отношения в дальнейшем. И если она уедет теперь, этот вопрос так и останется для нее неразрешенным.
Она не хотела лгать себе, будто Гейб ее нисколечко не интересует. Для Келси он оставался загадкой. Его настроения и мысли часто были написаны на его лице аршинными буквами, но, если Гейб не хотел, чтобы о них знали посторонние, он замыкался, и тогда угадать, о чем он думает, становилось невозможно. Кроме того, Келси нравились его юмор и мягкое очарование, от которых он с легкостью переходил к непринужденной, насмешливой дерзости.
Многое в нем трогало ее. Келси часто вспоминала, как торжественно и серьезно он стоял в сером предутреннем тумане, пока Боггс медленно объезжал тренировочный круг, рассыпая по дорожке останки Мика. Кроме них троих, на круге никого не было — только ее Гейб позвал на эти странные похороны. Должно быть, он решил, что только Келси в состоянии понять значение этого ритуала.
Такой верности и любви научиться было нельзя.
И вместе с тем Гейб бывал жёсток и даже жесток. Эти черты характера, несомненно, служили ему подспорьем в серьезной карточной игре, где участники одинаково спокойно выигрывали и проигрывали состояния, но даже это казалось Келси необычным и интриговало, равно как и нерассуждающая дерзость, которая подвигла Гейба на то, чтобы снести до основания дом прежнего владельца фермы и выстроить на его месте новый.
Ну и конечно, Келси не могла игнорировать мощное, почти животное влечение, какого она никогда не испытывала ни к кому из мужчин.
Даже к собственному мужу, когда он у нее был.
— Келси? — Наоми задержалась на нижней ступеньке крыльца и внимательно поглядела на дочь. Келси выглядела такой задумчивой и отрешенной.
— Уже скучаешь по Ченнингу?
— Да нет, я думала… — Не договорив, Келси резко выдохнула воздух, пытаясь отбросить с глаз раздуваемые ветром волосы. — Впрочем, пустяки.
Она повернулась к матери и тоже посмотрела на нее. Какая же она стройная, тоненькая и вместе с тем — сильная и спокойная.
— С твоей стороны было очень любезно предложить Ченнингу работу на лето.
— Ну, о любезности здесь говорить не приходится. У него крепкие руки и огромное желание что-то ими делать. Кроме того, мне нравится видеть его среди своих помощников.
— Мне показалось, что он хочет стать ветеринаром.
— Так он мне сказал.
— Он тебе сказал? — Келси растерянно засмеялась. — Мне он ничего подобного не говорил. Никогда. Мне всегда казалось, что он твердо решил стать хирургом, как его отец.
— Иногда сокровенным гораздо легче поделиться с человеком посторонним, а не с тем, кто тебе близок или дорог. Чен тебя любит, восхищается тобой. Возможно, он просто опасался, что ты будешь разочарована.
— Я? В нем?! Никогда!!! — Келси негодующе фыркнула. — Просто Кендис вот уже несколько лет твердит только о том, что он должен продолжить дело всего отца. Наверное, именно поэтому у меня создалось впечатление, что Чен в самом деле этого хочет. Единственное, чего я не могла взять в толк, это почему некоторые родители заставляют детей идти по своим собственным стопам.
— Фамильная честь. Это непростая обязанность. Страшная обязанность.
Келси открыла рот, чтобы что-то сказать, — и тут же снова его закрыла. Честь семьи. Не это ли послужило главной причиной того, что она вышла замуж за Уэйда? Сколько раз ей говорили, какая это блестящая партия и как он ей подходит, прежде чем она сама в это уверовала? Хорошее происхождение, отличные перспективы, высокое положение в обществе — все это были достоинства, о которых ей прожужжали все уши. В конце концов Келси прониклась своим моральным долгом выйти замуж правильно, то есть в полном соответствии с традициями, хранительницей которых была бабушка Милисент. Дальнейшее от нее почти не зависело.
Да господи, любила ли она вообще Уэйда?
— И если ты не можешь исполнить эту свою обязанность, — проговорила Келси, — что ж… Тогда в глазах общества ты становишься жалким неудачником, хуже того — изгоем. Я не хочу, чтобы Ченнингу пришлось все это испытать.
— Он сделает так, как считает нужным. Ты сделала свой выбор.
— Да, в конце концов — сделала.
— «В конце концов» ты будешь говорить, когда тебе будет столько же лет, сколько мне сейчас… — Наоми не договорила, не вполне уверенная, правильный ли тон она взяла. Небрежней, решила она. Чем небрежней — тем лучше.
— Я еду в Хайале, — сменила она тему. — Хочу своими глазами увидеть, как Горди справится со скачкой. Кроме того, я предпочитаю быть поближе к своей лошади после того, что случилось в Чарльстоне.
— Вот как… — Келси сообразила, что на размышления у нее не осталось даже недели. — Да, пожалуй, ты решила правильно. Когда ты уезжаешь?
— Завтра утром. Может быть, и ты со мной?
— Во Флориду?
— Разумеется, это далеко не весенние каникулы вроде тех, какие планировал Ченнинг, но я обещаю, что там будет интересно.
Келси осторожно кивнула.
— Да, я хотела бы взглянуть на это.
— Вот и отлично. Как ты посмотришь на то, чтобы я освободила тебя от работ до конца дня?
Келси слегка приподняла брови. Она не помнила, чтобы за последние три недели сама Наоми отдыхала хотя бы час.
— Зачем?
— Как зачем? — Наоми рассмеялась весело, звонко, по-молодому. — Разумеется, для того, чтобы проехаться по магазинам. Что за радость в путешествии, если не можешь надеть в дорогу новый наряд?
Келси улыбнулась.
— Пойду, возьму кошелек.
Липски сидел в полутемной, грязноватой комнатке крошечного мотеля на Пятнадцатом шоссе и стакан за стаканом глотал неразбавленный теплый джин. Морозильная машина, стоявшая в коридоре в нескольких шагах от двери его номера, не работала, но Липски было плевать. Теплый или охлажденный — джин действовал на него совершенно одинаково.
— — Говорю тебе, рано или поздно меня начнут искать.
— Возможно, ты прав. — Рик Слейтер поправил свой узенький галстук. — Но ты сам виноват. Нужно было действовать аккуратнее.
— Я решил заодно позаботиться и о лошади. — Свободной рукой Липски потянулся за сигаретой, дымившейся в щербатой стеклянной пепельнице, до краев полной окурками. — Совсем немного… лишь бы жеребец не мог выйти на старт.
— Но тебе совсем необязательно было проявлять инициативу, — с холодной улыбкой парировал Рик. — Ты должен был быть моими глазами и ушами на треке, и не больше. До тех пор, пока я не укажу тебе, что именно надо сделать.
— Но ты не возражал, когда я поранил того, первого жеребца. — В покрасневших глазах Липски промелькнула обида. — Ты даже дал мне за это лишнюю сотню.
— В тот раз ты был аккуратен, Фред. И, по-моему, я уже тогда сказал тебе, что не хочу рисковать, подвергая опасности свой план в целом. Но… — Он развел руками. — Тут уж ничего не поделаешь. Как бы там ни было, фаворит Гейба не выйдет на старт еще неделю или около того.
И это, и покалеченные лошади, и даже убийство — все прекрасно вписывалось в общий стратегический план, но Рик Слейтер предпочел об этом не упоминать. Каждое скандальное событие порождало неизбежные слухи и держало в напряжении пишущую братию..
В приливе щедрости Рик Слейтер полез во внутренний карман. Там лежал его счастливый талисман — кошелек-защелка в форме серебряного доллара, размером чуть больше оригинала. Эту штуку он стащил у какого-то раззявы еще в Хьюстоне. И ничто не доставляло Рику большего удовольствия, чем набивать пружинный зажим банкнотами.
Как правило, это были однодолларовые купюры, поверх которых он клал пятидесятидолларовую или — когда особенно везло — стодолларовую бумажку. Но сейчас Рик с удовольствием подумал о том, что может позволить себе некоторые лишние траты. Его кошелек был битком набит сотнями. Одну из них он аккуратно вытащил из-под пружины и положил на стол.
Липски уставился на деньги со смесью жадности и вины во взгляде.
— Я не хотел убивать Петуха. Ни за какие деньги я не поднял бы руку на старину Мика.
— Это был несчастный случай. Неблагоприятное стечение обстоятельств. — Рик сочувственно похлопал бывшего конюха по плечу.
Липски налил себе еще джина и залпом выпил.
— Я никогда никого не убивал. Порезать кого-то в баре, если подонок того заслуживает, — это да, было, но убивать… Я никогда раньше не убивал… — Липски закрыл глаза. Лицо Мика в его последние минуты до сих пор стояло перед ним как наяву. Потрясение и боль ясно отпечатались на нем, прежде чем глаза старого конюха закатились и прежде чем лошадь встала на дыбы, опрокинув его ударом копыта.
Кровь… Кровь была повсюду. Липски видел, как она течет из раны и как ярко-голубая жокейка становится алой…
Он схватил бутылку и плеснул в стакан еще порцию джина.
— Нечего было совать нос куда не следует, — проворчал Липски.
— Вот это правильно! — подхватил Рик, наливая себе на два пальца. Он не moi равнодушно смотреть на пьющих в одиночку людей, даже если это был такой недоносок, как Липски. Но свою пачку сигарет и позолоченную зажигалку он каждый раз убирал в карман.
— Нам надо обсудить дальнейшие действия.
— Копы обязательно начнут искать меня. Слишком много людей видели меня в тот день возле дорожки и на площадке перед конюшней.
— Ты играл на скачках, — напомнил Рик. — Это никому не возбраняется. На ипподроме тебя хорошо знают, Фред, иначе охрана просто не пропустила бы тебя в конюшню.
— Ага… И рано или поздно кто-нибудь да вспомнит, что я прошел в конюшню и не вышел обратно. — Липски раздавил в пепельнице сигарету, просыпав на стол пепел и старые окурки. — Потом они вспомнят, что я часто ходил с ножом.
— Твои дедуктивные способности достойны восхищения. Что же… Я советую тебе скрыться, затеряться где-нибудь во Флориде, Калифорнии или Кентукки. Может быть, есть смысл перебраться в Мексику — — там, я слышал, тоже есть ипподромы.
— Я не хочу жить в чужой стране. Я — американец.
— Ах, патриотизм… — Рик слегка приподнял свой стакан джина, словно в знак уважения. — У тебя полным-полно скрытых достоинств, Фред. Впрочем, я не стал бы с тобой связываться, если бы дело обстояло по-другому. И тем не менее, учитывая обстоятельства, нам с тобой придется расстаться.
— Это обойдется тебе дороже ста долларов.
Улыбка Рика не дрогнула, но взгляд стал пронизывающе холодным. Впрочем, Липски этого не заметил.
— Но ты же не выведешь их на меня, Фред?
Липски был в отчаянии. Спина его взмокла от пота, и он ощутил свой собственный резкий запах.
— Я не собираюсь отвечать за это один, а чтобы удариться в бега, нужны деньги. Много денег… В конце концов, я же работал для тебя, Рик. Ты должен мне помочь.
— Вот, значит, как ты это себе представляешь…
— Я представляю… что мне понадобится тысяч десять. И чтобы как следует спрятаться, и за молчание. Я ведь не слишком много прошу, а, Рик?
Рик Слейтер вздохнул. Он с самого начала боялся, что дело кончится шантажом.
— Я тебя отлично понимаю, Фред, честное слово. Давай поступим вот как: я сделаю один телефонный звонок и выясню, что можно для тебя сделать. Договорились? — Он хлопнул Липски по плечу и улыбнулся ободряющей улыбкой. — Только оставь меня ненадолго одного, ладно?
— О’кей. Все равно мне нужно отлить. — Липски поднялся и, пошатываясь, вышел в туалет.
Оставшись один, Рик, однако, не тронул телефона. Вместо этого он достал из внутреннего кармана пиджака крошечную склянку с какой-то жидкостью. Позволить Липски продолжать свой шантаж он не мог. Даже если бы Рик заплатил, не было никаких гарантий, что Липски будет молчать, когда копы до него доберутся. Скорее наоборот — он запоет, как птичка, когда полиция возьмет его за бока. А это рано или поздно случится, размышлял Рик, подливая странную жидкость в джин Липски.
— Эй, Фред, иди сюда! — окликнул он Липски минуту спустя. — Все отлично! Я обо всем договорился. Деньги будут у тебя завтра.
Он буквально сиял, пока Липски, перебирая руками стену, двигался из коридора в комнату. Чувство облегчения и опьянение заставили Липски буквально повалиться в кресло.
— Черт, Рик, это правда? Все получается?
— Мы же с тобой знакомы целую вечность, верно? Такие, как мы с тобой, всегда заботятся друг о друге. — Он взял со стола свой стакан и чокнулся с Липски. — За старых друзей!
— За старых друзей, — повторил Липски. Чувство благодарности охватило его с такой силой, что он едва не прослезился, поднося стакан к губам. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать.
— Конечно. — Улыбающееся лицо Рика Слейтера словно окаменело, пока он смотрел, как Липски в буквальном смысле испил свою чашу до дна. — Можешь рассчитывать на меня, Фред.
Зеленые пальмы, полосатые солнечные тенты, ослепительное солнце, ползучие плети бугенвиллеи, мужчины в белых костюмах, женщины в цветастых летних платьях — все это великолепие могло послужить лишь фоном для главного события. Ипподром в Хайале-парке жил только предстоящими скачками.
Конюшни стояли на берегу залива, и лошади изгибали шеи, приплясывали, принюхивались к морскому воздуху, нервничая, как настоящие спортсмены, настраивающие себя на ответственные соревнования. Многое здесь походило на Чарльстон: мальчишки продавали программки скачек, гандикаперы рассчитывали ставки тотализатора, прикидчики щелкали секундомерами на утренней проминке, и только погода, щедрая южная погода, разительно отличалась от холодной виргинской весны.
Вот уже несколько минут Келси развлекалась, созерцая длинноногую девицу, которая, с трудом балансируя на высоких каблуках, шла по тренировочному кругу, ведя за собой в поводу кобылу. В ушах девицы вспыхивали серьги с фальшивыми бриллиантами, достающие ей едва ли не до плеч.
— Разве можно после этого считать лошадь глупым животным? — раздался рядом голос Гейба, и Келси обернулась.
— Что-что?
— Посмотри на ее лицо. Что ты видишь?
— На чье лицо — кобылы или девушки?
— Кобылы, разумеется.
Келси послушно повернулась, чтобы внимательнее взглянуть на лошадь, которая, низко опустив голову, флегматично брела за хихикающей дамочкой.
— Смущение.
— Вот именно. Это — последнее приобретение Канингема.
— Лошадь или девица?
— И то, и другое.
Келси усмехнулась, радуясь тому, что приехала в Хайале вместе с Наоми. Возможно, ее радость объяснялась отличной летней погодой, по которой Келси уже успела соскучиться, а возможно, и тем, что она все больше и больше ощущала себя полноправным членом маленького коллектива единомышленников, объединенного общим делом. Так ли, иначе ли, но она чувствовала себя превосходно.
— Я знала, что ты тоже должен быть здесь, но не видела тебя на утренней тренировке.
— Я всего лишь час как приехал, — пояснил Гейб. — Как тебе нравится Майами?
— Наши конюхи ворчат, что им всю ночь не давала спать ружейная пальба. Вчера я гуляла по побережью, и мне неожиданно пришло в голову, что я, должно быть, стала взрослой: прежде мне обязательно захотелось бы нацепить роликовые коньки и покататься по дорожкам. Если не считать этого… — Она втянула носом воздух. — Если не считать этого, мне здесь нравится. Отличный парк.
— Скаковики — те, кто живет в мире скачек, — обычно не интересуются окружающим миром.
— Ну, до этого я еще не дошла.
— Ты еще не настоящая лошадница. — Гейб посмотрел на нее сверху вниз. — Во всяком случае — пока.
Келси на всякий случай нахмурилась, не понимая, комплимент это или оскорбление. Но разбираться было некогда — на тренировочном круге появились первые лошади — неудачники, оставшиеся без приза в первой скачке. Победителей, как было известно Келси, сразу же после финиша загоняли в «плевательницу», чтобы взять пробы слюны и мочи на предмет обнаружения запрещенных наркотиков.
Но сейчас она думала только о проигравших, которые устало брели на паддок. Их шкуры потемнели от пота, бока все еще тяжело вздымались, морды были перепачканы грязью, и Келси от души пожалела их. Уж если кобыла Канингема стыдилась того, что на глазах у всех ее ведет по дорожке разряженная в пух и прах кукла Барби, то что говорить об этих беднягах, которые сполна изведали горечь поражения?
— Печально, не правда ли? — пробормотала Келси. — Они похожи на солдат разбитой армии, которые возвращаются с войны домой. Сначала — праздник красок, настоящее представление, в котором они были героями, — и вот, за какие-то две минуты, все кончилось.
— Ну, уж не за пару минут. Жаль, ты пропустила флоридское дерби — вот это было представление. Акробаты, вольтижеры, скачки на верблюдах…
— На верблюдах? Правда?
— Честное слово. Правда, я на них не ставил. Они медленно прошли мимо сараев для хранения упряжи к дальней от трибун прямой главной дорожке. Вот-вот должны были дать старт второй скачке, а Гордость Виргинии был заявлен в третьей, и Келси захотелось увидеть Рено до того, как Моисей «кинет» его в седло. Это стало ее личным суеверием — желать жокею удачи до того, как он выедет из паддока на поле ипподрома.
— Разве ты не будешь сегодня ставить? — спросил Гейб.
— Нет. Я уже выбрала своих фаворитов: Горди будет первым в третьей скачке, а Три Валета — в пятой. — Она остановилась, чтобы купить банку тепловатой «пепси-колы» у старого негра. — У меня теперь новая система.
Гейб принял у нее из рук жестянку, сделал глоток и вернул Келси.
— И на чем основана эта система?
— На чувствах. Я делаю ставки в своем сердце.
— В таком случае ты рискуешь много потерять. Келси пожала плечами.
— Азарт без риска — не азарт.
— Чертовски правильно. А теперь иди сюда. Они были уже почти напротив бокса, в котором стоял Гордость Виргинии, и вокруг было полно народа.
— Отстань, Слейтер! — воскликнула Келси, но он уже поймал ее за «лошадиный хвост», который она пропустила сквозь отверстие в жокейской шапочке.
— Я просто хочу тебя поцеловать. Мы оба рискуем. Келси показалось, что совсем рядом захохотал и заулюлюкал кто-то из конюхов, но уже в следующее мгновение все окружающее перестало для нее существовать.
Она часто вспоминала их самый первый — и единственный — поцелуй и то, как в мгновение ока исчезли все мысли и все звуки. Ей казалось, что это была просто счастливая случайность. Совпадение. Что-то неповторимое.
Оказывается, нет.
Было в поцелуе Гейба нечто такое, отчего ей хотелось подольше не отнимать своих губ, наслаждаясь его вкусом, теплом и крепостью. Губы и язык Гейба двигались так неторопливо, так мучительно медленно, словно в запасе у него были века. И тогда со стоном, который мог означать и покорность, и мольбу, Келси зарылась пальцами в его волосы и прижала к себе голову Гейба, чувствуя, как шум ипподрома отдаляется, превращается в невнятный ропот, исчезает вовсе…
Она нужна мне. Я хочу ее. Это было все, о чем Гейб мог думать в эти минуты. Большую часть своей жизни он чего-то хотел — хотел иметь приличную еду, чистую постель, просто хотел жить без страха. И по мере того как он взрослел, его желания взрослели вместе с ним. Теперь он хотел женщин, власти и — больше всего — денег, которые могли обеспечить ему и то, и другое, и еще многое сверх того.
Но никогда и никого он не жаждал так, как сейчас жаждал ее, единственную. Одну-единственную женщину, одну-единственную ночь с ней. Ради этого Гейб готов был поставить на карту все, что он уже имел.
— Ну, долго еще мне ждать? — пробормотал он, не отнимая рта от губ Келси.
— Я не знаю… — невнятно откликнулась она, ловя ртом воздух. — Я тебя совсем не знаю.
— Разве?
— Пару месяцев назад я даже не подозревала о твоем существовании. — Келси оттолкнула его и удивилась, что ноги все еще держат ее. — Я не…
Она выпрямилась со всей решительностью и поправила сбившуюся назад кепку. За ее спиной раздались дружные аплодисменты многочисленных зрителей и болельщиков.
— Поговорим об этом потом. Без свидетелей.
— Согласен. — Гейб провел пальцем по ее подбородку. — Как бы там ни было, я кое-чего достиг. В ближайшее время пройдет слух, что я тебя застолбил.
— Ты меня — что?.. — Келси стиснула зубы. — Так вот зачем ты все это устроил! Что-то вроде пари между настоящими мужчинами?
— Все не так, дорогая. Это было для меня. Но это сработало. Увидимся.
Келси наподдала ногой жестянку из-под «пепси», которую уронила во время поцелуя.
— Идиот, — прошипела она. Стараясь сохранить последние крохи собственною достоинства, она круто развернулась и… едва не сбила с ног Наоми.
— Странно, — сказала Наоми, пока Келси лихорадочно подыскивала слова. — Странно видеть это. Прости мне подобную аналогию, но нечто подобное я ощущаю, когда вижу, как мою лошадь выводят на скаковой круг. Наверное, так чувствуют себя все родители, когда их ребенок впервые садится в школьный автобус или выступает в самодеятельном спектакле. Тогда и только тогда начинаешь понимать, что твой ребенок больше не принадлежит тебе одной и что ты, оказывается, еще многого, очень многого о нем не знаешь.
— Он сделал это только для того, чтобы досадить мне!
Наоми улыбнулась, хотя ей все еще было грустно.
— Я так не думаю. — Воспользовавшись случаем, она подняла руку и погладила дочь по щеке. — Он смутил тебя?
— Еще как!
Но Келси была еще не готова говорить об этом. Наоми поняла это почти мгновенно.
— Хочешь, я поговорю с Гейбом? Ему это не понравится, но он достаточно меня уважает, чтобы смириться с моим вмешательством в его дела.
— Нет. Я сама с этим разберусь. — Келси огляделась по сторонам. Несколько ухмыляющихся лиц все еще были обращены в ее сторону.
— У нас скоро старт, — резко бросила она им. — Вам за что платят? За то, что вы глазами хлопаете?
Келси повернулась и решительно зашагала туда, где седлали Гордость Виргинии, а Наоми, убедившись, что дочь ее не видит, широко улыбнулась.
Гордость Виргинии летел над дорожкой словно во сне, почти не касаясь земли. Из стартовых ворот он вырвался одним из первых и, поводя налитыми кровью глазами, резво помчался по дорожке, неся на спине невесомого всадника, прильнувшего к его могучей шее. На первом повороте Рено еще выбирал позицию, но, когда кавалькада всадников вырвалась на дальнюю от трибун прямую, все стало ясно. Дистанция между Горди и его ближайшими преследователями составила три корпуса и продолжала расти.
— Коняга-то из богатой конюшни, — услышала Келси за спиной замечание какого-то знатока.
Все верно, подумала она, только деньги тут ни при чем.
Гейб присоединился к ней незадолго до начала пятой скачки и вел себя гак спокойно и непринужденно, словно они вместе позавтракали, а не обнимались на глазах у всего персонала.
— Рено отлично сработал.
— Он и Горди составляют лучшую пару. — Келси бросила в его сторону осторожный взгляд. — Они вдвоем еще многих заставят глотать пыль.
— Поглядим, — неопределенно отозвался Гейб. — Последи за канингемовской Большой Шебой, а потом расскажи мне, что ты увидишь.
Нахмурившись, Келси стала смотреть на лошадей, которых как раз заводили в стартовые ворота. Крупная рыжая кобыла явно нервничала. Вот она прянула в сторону, потом неожиданно вскинула зад и с силой ударила копытами грума, который покатился по земле.
— Просто она волнуется, бедняжка. Ничего необычного. — Она перевела взгляд на Валета. Жеребец Гейба тоже старался вырваться из рук коноводов.
— Твой Валет, между прочим, тоже не прочь порезвиться.
— Смотри дальше.
Прозвучал колокол, и скачка началась. Приняли резво, и кобыла Канингема повела скачку, с силой выбрасывая вперед длинные прямые ноги и взрывая копытами землю. Келси направила на нее бинокль и прищурилась. Еще не был пройден первый поворот, а Большая Шеба была вся в мыле.
— Довольно резвая штучка, — заметила она. — Но почему он так ее гонит?
Действительно, жокей Канингема вовсю орудовал хлыстом, и Келси морщилась при каждом ударе.
— Он делает то, что ему было велено.
На половине дистанции Шеба замедлила шаг — ненамного, недостаточно, чтобы основная группа настигла ее. Келси почувствовала, как из глаз ее потекли слезы. У Шебы были изящество и грация, но не хватало выносливости, и жокей продолжал нахлестывать ее изо всей силы.
На дальней прямой Шеба уступила жеребцу Гейба сначала полкорпуса, потом — целый корпус. «На одном сердце», как говорили на ипподроме, она попала в призы, выиграв нос у ближайших преследователей.
— Это непростительно! — Келси повернулась к Гейбу. — Ведь должны же быть какие-то правила!
— Правил у нас полно, но ни в одном не говорится, что от лошади нельзя добиваться чего-то, что превышает ее возможности. Ходят слухи, что у Шебы слабые легкие, а этот идиот Канингем заставляет жокея гнать ее так, что на семи фарлонгах (Фарлонг, или фурлонг, — мера длины, равная 201, 17 метра. Скачки традиционно проводятся на дистанцию одна миля, которая равняется восьми фарлонгам) она уже выдыхается. Биллу так сильно хочется занять призовое место на дерби, что он готов погубить лошадь, лишь бы попасть в яблочко.
— Я думала, что он просто дурак.
— Он не просто дурак, а честолюбивый дурак. Хочет быть первым у столба.
— А мы? Разве мы все не хотим того же?
— Хотим. Вся разница заключается в том, как далеко мы готовы зайти, чтобы добиться своего.
С этими словами Гейб оставил ее и направился к площадке для победителей, а Келси повернулась к треку спиной. Почему-то он потерял для нее большую часть своего очарования.
