Глава 1
В театре «Либерти» – как всегда перед Рождеством – шла генеральная репетиция инсценировки диккенсовского «Святочного рассказа с привидениями».
В любом зрительном зале без публики – с игрой света и костюмов на сцене, с гулкими голосами актеров – есть особая магия: магия волшебства, невероятных превращений, пульсирующей энергии безудержных амбиций.
Айседора Конрой стояла за кулисами не в силах оторвать взгляд от сцены. Волнение окрасило легким румянцем ее матовую кожу, улыбка тронула чувственные губы. От восторга ее карие глаза широко распахнулись, оттенив нежное, с тонкими чертами лицо. Темные с золотистым отливом волосы придавали ей особое очарование и живость. Театр был у нее в крови – она впитала его магию с самого детства.
Происходящее на сцене Айседора переживала почти как реальность. Наблюдая за отцом, бряцающим цепями и произносящим нараспев зловещие пророчества, она готова была поверить в призраков. И сейчас он был для нее скрягой Марли, навечно закованным в цепи собственной жадности.
Вдруг Марли громко потребовал изменения мизансцены, став Квентином Конроем, актером и директором театра.
Подбежала Офелия, сестра Айседоры.
– Дора! Мы отстаем от графика на двадцать минут.
– У нас нет никакого графика, – прошептала Айседора, одобрительно кивая: сцена неуловимо изменилась и стала совершенной. – Я никогда не составляю графиков для коммерческих поездок. Посмотри, Ли. Разве не чудесно?
Офелия перевела взгляд на сцену.
– Да. Хотя один бог знает, как ему удается год за годом с таким успехом возобновлять один и тот же спектакль.
– Традиция, – просияла Дора.
Покинув театр, она не перестала любить его, не перестала восхищаться отцом, научившим ее блистать в любой, самой невыигрышной роли. Она сотни раз видела перевоплощения отца на сцене, была свидетелем его триумфов и провалов, но никогда Квентин Конрой не забывал о своем предназначении: развлекать.
– Помнишь маму с папой во «Сне в летнюю ночь»? Титания и Оберон!
Ли восхищенно закатила глаза и улыбнулась.
– Как это можно забыть? Мама неделями не выходила из образа. Нелегко жить с королевой фей и эльфов. И если мы сейчас же не уберемся отсюда, эта королева начнет перечислять, что может случиться с двумя одинокими женщинами, рискующими отправиться на машине в Виргинию.
Дора обняла Ли за плечи.
– Успокойся. Я ее нейтрализовала, а у папы через минуту перерыв.
И точно. Ровно через минуту актеры разошлись, и Дора вбежала на сцену.
– Папа, ты был великолепен.
– Спасибо, дорогая. – Он величественно поднял руку, и изорванный саван заколыхался вокруг него. – По-моему, грим лучше, чем в прошлом году.
И действительно. Казалось, что красивое отцовское лицо вот-вот начнет разлагаться.
– Лучше. Ты ужасен. – Дора легко поцеловала его в губы, стараясь не размазать грим. – Жаль, что мы пропустим первый спектакль.
– Ничего не поделаешь. – Квентин надулся. Театральную династию Конроев продолжал теперь только сын. Обе дочери были для нее потеряны: одна вышла замуж, другая ударилась в свободное предпринимательство. Правда, ему иногда удавалось заманивать их на небольшие роли. – Итак, мои малышки отправляются на поиски приключений.
– Папа, мы едем на аукцион, а не в дебри Амазонки.
– Не вижу разницы. – Квентин подмигнул и поцеловал Ли. – Берегитесь змей.
– О, Ли! – Шелестя турнюром и перьями шляпы, на сцену выбежала Трикси Конрой. – Звонит Джон. Он не может вспомнить, что сегодня у Мисси: собрание девочек-скаутов в пять или урок музыки в шесть.
– Я все записала. Как он будет справляться с детьми три дня, если не может прочитать список? Ли метнулась за кулисы.
– Джон такой милый. Безупречный зять, – прокомментировала Трикси. – А теперь, Дора, пообещай, что осторожно поведешь машину.
– Обещаю, мама.
– Да, конечно, ты всегда осторожна. Ты не будешь подсаживать попутчиков?
– Даже если они будут умолять на коленях.
– И ты будешь останавливаться каждые два часа, чтобы давать отдых глазам?
– Строго по часам, мама.
Трикси пожевала нижнюю губу, пытаясь – как обычно – предусмотреть все возможные опасности.
– Все-таки Виргиния ужасно далеко. И может пойти снег.
– У меня шипованная резина. – Дора поцеловала мать. – Перестань волноваться. В машине есть телефон, и я буду звонить со всех границ штатов.
– Ах, какая прелесть! – Трикси заметно повеселела. – Да, Квентин, дорогой! Я только что заходила в кассу. – Она низко присела в реверансе перед мужем. – На всю неделю остались одни стоячие места.
– Естественно. – Квентин закружил жену в вальсе. – У Конроев – только аншлаг.
– Ни пуха ни пера. – Дора поцеловала мать на прощание. – И не забудь, папа, сегодня днем ты показываешь квартиру.
– Я никогда не забываю о деловых встречах. По местам! – крикнул он актерам и подмигнул дочери. – Счастливого пути, дорогая.
Под лязг его цепей Дора покинула сцену.
Айседора Конрой обожала торговаться и заключать сделки. Слово «распродажа» отзывалось в ней приятной дрожью предвкушения. Покупать она любила всегда, находя удовольствие в обмене денег на вещи. И удовольствие не уменьшалось от того, что очень часто она меняла деньги на вещи, совершенно для нее бесполезные. Все кончилось тем, что Дора открыла собственный магазин и обнаружила, что продавать так же приятно, как покупать, а аукционные залы казались ей очень похожими на театральные. Есть сцена, есть реквизит, есть персонажи. Как объяснила она несколько лет назад озадаченным родителям, их дочь остается актрисой, просто меняет обстановку.
Сцену сегодняшнего представления Дора уже изучила. Декорации бедноваты, но ей доводилось играть и в менее приятном окружении. Похожее на огромный амбар, здание барахолки Шермана Портера прежде было скотобойней и до сих пор продувалось всеми ветрами. Товары были выставлены прямо на ледяном бетонном полу, где когда-то – на скорбном пути к тушеной говядине и свиным отбивным – мычали коровы и визжали свиньи.
Теперь, таращась на изделия из стекла, фарфоровые шкатулки, картины и резные изголовья кроватей, здесь бродили закутанные в пальто и шарфы люди.
– Ли, только взгляни на это! – Дора протянула сестре позолоченный молочник в форме женской туфельки. – Правда, изумительно?
Офелия Конрой Брэдшоу недоуменно изогнула золотистые брови. Несмотря на свое поэтичное имя, она была весьма практичной женщиной.
– Ты хотела сказать «фривольно»?
– Господи, хоть раз приподнимись над здравым смыслом. – Дора любовно провела кончиком пальца по своду туфельки. – В жизни есть место и для нелепостей.
– Я знаю. Твой магазин.
Дора хихикнула, вовсе не обидевшись. Ставя на полку молочник, она уже знала, что обязательно поторгуется за него, а потому достала из сумки ручку с терзающим гитару Элвисом Пресли и записала в блокнот номер лота.
– Ли, я просто счастлива, что ты поехала со мной.
– Кто-то же должен приструнивать тебя. – Внимание Ли привлекло цветное стекло начала века. Две-три желтые фигурки прекрасно подошли бы к ее коллекции. – Все же меня мучает совесть: ведь я бросила детей на Джона под самое Рождество.
– Тебе не терпелось удрать из дома, – напомнила Дора, разглядывая туалетный столик из вишневого дерева.
– Поэтому-то я и чувствую себя виноватой. Закинув за спину конец красного шарфа, Дора наклонилась к медным ручкам столика.
– Милая, прошло всего три дня. Считай, что мы уже едем домой. Сегодня вечером ты зацелуешь детей, соблазнишь Джона, и все будут счастливы.
Ли натянуто улыбнулась прислушивавшейся к их разговору паре.
– Ты незаменима, когда требуется сформулировать самую суть.
Дора выпрямилась, отбросила волосы с лица и удовлетворенно кивнула:
– Пожалуй, я увидела все, что хотела.
Она взглянула на часы. В Филадельфии начинается дневной спектакль. Ну, у родителей – свое шоу, у нее – свое. Она мысленно потирала руки в предвкушении начала аукциона.
– Надо занять хорошие места, прежде… Ой, подожди! Посмотри только!
Привлекшая ее внимание картина была совсем небольшая, сантиметров сорок пять на шестьдесят. Простая рама эбенового дерева словно сдерживала буйство малиновых, темно-синих, лимонно-желтых и ярко-зеленых спиралей. Абстрактное полотно дышало энергией, возбуждая Дору не меньше, чем красный ярлык, означающий резко сниженную цену.
– Вы поставили ее вверх ногами.
– Что? – Служащий обернулся и залился ярким румянцем. Вид улыбающейся лично ему Доры превратил семнадцатилетнего мальчишку в вихрь бушующих гормонов. – А… нет, мадам. – Он перевернул картину и показал Доре крюк сзади.
– М-м-м. – Она все исправит, когда картина станет ее собственностью, а станет обязательно, еще до конца дня.
– Эта партия только что прибыла, – сообщил юноша.
Дора подошла поближе.
– Интересные вещи.
Она взяла фигурку свернувшегося клубком бассета с печальными глазами. Очаровательная собачка оказалась довольно тяжелой. Дора задумчиво покрутила ее в руках, но не нашла ни авторского клейма, ни даты.
– Достаточно легкомысленно? – спросила Ли.
– В самый раз. Получится потрясающий упор для двери. – Отложив собаку, Дора потянулась к высокой статуэтке – вальсирующие мужчина и женщина в костюмах середины прошлого века, – но, наткнувшись на толстые шишковатые пальцы, подняла глаза. – Простите.
Пожилой мужчина поклонился, и Доре показалось, что она слышит хруст его суставов.
– Правда, прелестно? У моей жены была точно такая. Разбилась, когда дети подрались в гостиной. – Мужчина усмехнулся, показав зубы – для настоящих слишком белые и ровные. Красный галстук-бабочка и мятный, как от леденца, аромат были столь неотразимы, что Дора улыбнулась в ответ.
– Вы коллекционер?
– В некотором роде. – Старичок поставил статуэтку и окинул оценивающим взглядом всю полку. – Том Эшворт. Живу здесь, во Франт-Ройял. – Вынув из нагрудного кармана визитную карточку, он предложил ее Доре. – Столько хлама набралось, что оставалось или дом побольше купить, или магазин открыть.
– Я вас понимаю. Дора Конрой. – Скрюченные артритом пальцы на миг сжали ее протянутую руку. – У меня магазин в Филадельфии.
– Я понял, что вы профи. – Эшворт довольно подмигнул. – Сразу вас заметил. Но, кажется, я не видел вас здесь раньше.
– Да. Не получалось. И в эту поездку мы сорвались спонтанно. Я притащила с собой сестру. Ли, познакомься. Том Эшворт.
– Очень приятно.
– Я просто счастлив. – Эшворт пожал озябшую руку Ли. – Даже в это время года здесь не топят. Думаю, Портер считает, что посетителей разогревают торги.
– Надеюсь, он прав. – Замшевые сапоги не спасали ноги Ли от холода. – Вы давно в этом бизнесе, мистер Эшворт?
– Почти сорок лет. Все началось с жены. Она вязала крючком салфетки, шарфы. Я добавил кое-какие безделушки, и мы стали торговать из гаража. – Эшворт сунул в рот курительную трубку. – В шестьдесят третьем барахла стало слишком много, и пришлось арендовать лавку в городе. Работали бок о бок, пока жена не скончалась весной восемьдесят девятого. Теперь мне помогает внук. Хороший мальчик, хотя и с большими странностями.
– Семейный бизнес – самый лучший, – сказала Дора. – Ли недавно начала работать в моем магазине неполный день.
– Один бог знает, почему. – Ли сунула замерзшие руки в карманы пальто. – Я ничего не понимаю ни в антиквариате, ни в том, что может заинтересовать коллекционеров.
– Просто надо раскусить, чего люди хотят. – Эшворт зажег спичку, щелкнув ею по ногтю большого пальца, и вдохнул жизнь в свою трубку. – И сколько они готовы за это заплатить.
– Точно. – Восхищенная новым знакомым, Дора подхватила его под руку. – Похоже, аукцион начинается. Пора поискать свободные места.
Эшворт предложил Ли другую руку и горделиво повел красивых молодых женщин поближе к первому ряду.
Дора достала блокнот и приготовилась играть свою любимую роль.
Несмотря на невысокие цены, аукцион начался довольно энергично. Гул торгов, многократно отраженный высокими потолками, усиливал решимость Доры не упустить свой шанс в предстоящих сделках.
Она увела туалетный столик из-под носа явно случайной здесь женщины, за бесценок отхватила лот, включавший молочник-туфельку, и быстро победила Эшворта в борьбе за набор хрустальных солонок.
– Ваша взяла, – заметил он, когда Дора в очередной раз перебила его цену. – Весьма вероятно, на Севере вы получите за них чуть больше.
– Одна моя клиентка их коллекционирует, – сказала Дора, мысленно прикинув, что эта клиентка заплатит в два раза больше.
– Неужели? В моем магазине есть набор из шести штук. Серебро с кобальтом. Если у вас останется время после аукциона, можете взглянуть.
– Постараюсь. Ли, за следующий лот торгуешься ты.
– Я? – Ли с ужасом взглянула на сестру.
– Ты, ты. Привыкай. – Ухмыльнувшись, Дора кивнула Эшворту:
– Следите.
Как Дора и ожидала, Ли начала очень робко, ее предложения едва достигали ушей аукциониста. Затем она потихоньку съехала на краешек стула, наклонилась вперед. Ее глаза загорелись. К окончанию торга она уже выкрикивала цены, как сержант, муштрующий на плацу новобранцев.
– Разве она не великолепна? – Дора обняла сестру за плечи. – Быстро учится. Настоящая Конрой.
Ли прижала руку к неистово колотящемуся сердцу.
– Я купила все! О, боже, я купила все это. Почему ты меня не остановила?
– Зачем? Чтобы испортить тебе удовольствие?
– Но… но… – Уровень адреналина в крови явно понизился, и Ли обмякла на стуле. – Но это же сотни долларов. Сотни.
– И хорошо потраченные. – Заметив абстрактную картину, Дора сосредоточилась. – А теперь за дело. – И тихо добавила:
– Моя.
В три часа дня Дора уже укладывала полдюжины кобальтовых солонок в фургончик, полный сокровищ, купленных на аукционе.
– Похоже, пойдет снег, – заметил Эшворт, стоявший на краю тротуара перед своей лавкой, и снова втянул носом морозный воздух. – Вряд ли вы успеете добраться домой до снегопада.
– Не имею ничего против. – Откинув с лица разметавшиеся на ветру волосы, Дора улыбнулась. – Какое Рождество без снега? Очень рада была познакомиться, мистер Эшворт. – Она снова протянула руку. – Если будете в Филадельфии, заглядывайте.
– Обязательно. – Старик похлопал по карману, куда сунул ее визитную карточку. – А вы, девушки, берегите себя. Поезжайте осторожно.
– Обещаем. Счастливого Рождества.
– И вам того же, – откликнулся Эшворт. В последний раз помахав старику, Дора завела двигатель и выехала на дорогу. Ее взгляд метнулся в зеркало заднего вида, и она улыбнулась: Эшворт все еще стоял на тротуаре с трубкой в зубах и с поднятой в прощальном приветствии рукой.
– Какой милый. Я рада, что ему досталась та статуэтка.
Ли дрожала от холода, с нетерпением ожидая, когда же наконец машина прогреется.
– Надеюсь, он не слишком много взял с тебя за солонки.
– Ну, что сказать. Он кое-что заработал, я кое-что заработаю, миссис О'Малли пополнит свою коллекцию, и все будут довольны.
– Могу себе представить. До сих пор не верю, что ты купила эту безобразную картину. Тебе никогда ее не продать.
– О, со временем продам.
– Хорошо, что ты заплатила за нее всего пятьдесят долларов.
– Пятьдесят два доллара семьдесят пять центов, – поправила Дора.
Развернувшись на сиденье, Ли взглянула на коробки, сложенные в задней части салона.
– И куда ты денешь весь этот хлам?
– Найду место. Как ты думаешь, Мисси понравится карусель?
Ли представила огромную заводную игрушку в бело-розовой спальне дочери и содрогнулась.
– О, только не это.
Дора пожала плечами. Она вычистит карусель, поставит в своей гостиной и с удовольствием будет играть сама.
– Ладно. Только Мисси точно в нее влюбится. Не хочешь позвонить Джону и сообщить, что мы возвращаемся?
– Попозже. – Ли вздохнула и откинулась на спинку сиденья. – Завтра в это время я буду как сумасшедшая метаться по кухне.
– Сама напросилась, – напомнила Дора. – Ты хотела выйти замуж, нарожать детей, купить дом. А где семье обедать в Рождество, если не дома?
– Я бы не возражала, если бы мама не навязалась помогать мне. Ты можешь вспомнить, когда она приготовила хоть один приличный обед, не говоря уж о рождественском?
– Не могу.
– Ну вот. А теперь каждое Рождество она вертится у меня под ногами, размахивая каким-нибудь рецептом, вроде приправы из люцерны и каштанов.
– Это было ужасно, хотя лучше, чем ее картофель с карри или сакоташ.
– Даже не напоминай. И от папы никакой помощи. Надевает колпак Санта-Клауса и до полуночи прикладывается к пуншу.
– Может, Уилл отвлечет их. Он приезжает один или с какой-нибудь из своих пассий?
– По последним сведениям, один. Дора, ты видишь этот грузовик?
– Вижу. – Дора дала полный газ и обогнала огромную шестнадцатиколесную фуру, чуть не задев ее. – Так когда приезжает Уилл?
– В канун Рождества последним поездом из Нью-Йорка.
– Как всегда, в последний момент, чтобы никто не пропустил его торжественное появление, – предсказала Дора. – Послушай, если он тебя раздражает, я могу… О, черт.
– В чем дело? – Ли испуганно раскрыла глаза.
– Только что вспомнила: сегодня въезжает новый жилец, с которым папа подписал договор.
– Ну и что?
– Надеюсь, папа не забудет принести ключи. Он безупречно демонстрировал квартиру последние две недели, но ты же знаешь, как он рассеян в разгар сезона.
– Прекрасно знаю и именно поэтому не понимаю, как ты доверила ему подбирать тебе соседа.
– У меня не было времени, я же была занята в магазине, – пояснила Дора, прикидывая, успеет ли поговорить с отцом между дневным и вечерним спектаклями. – Кроме того, папе это нравилось.
– Только не удивляйся, если в конце концов тебе придется жить рядом с психопатом или мамашей с тремя детьми и кучей татуированных приятелей вместо мужа.
Дора чуть улыбнулась.
– Я особо предупредила папочку: никаких психопатов, никаких татуированных приятелей. Надеюсь, новый жилец умеет готовить и будет подлизываться ко мне, регулярно угощая собственной выпечкой. И раз уж мы вспомнили о еде, ты есть не хочешь?
– Хочу. Тем более что это последняя трапеза, когда мне не придется ухаживать ни за кем, кроме самой себя.
Дора свернула к съезду с магистрали, подрезав «Шевроле» и не обратив никакого внимания на яростные сигналы разгневанного водителя. В этот момент она представляла, как распаковывает свои новые приобретения, и на ее губах порхала мечтательная улыбка. Первым делом необходимо найти идеальное место для картины!
Небоскреб, сверкающий зеркальными окнами, словно парил над шумными улицами Лос-Анджелеса. Эдмунд Финли, высокий худощавый мужчина лет пятидесяти, свободно раскинулся за массивным письменным столом красного дерева, наслаждаясь еженедельной процедурой маникюра. Стена напротив него беззвучно мерцала дюжиной телевизионных экранов: Си-эн-эн, «Последние Новости», «Магазин на диване». Остальные телевизоры были подключены к видеокамерам, установленным в различных офисах его фирмы, давая возможность наблюдать за подчиненными.
Тишина огромного кабинета нарушалась лишь оперой Моцарта и непрерывным поскрипыванием пилочки для ногтей. Звук своей телесистемы Финли включал, лишь когда у него было настроение послушать или подслушать.
Финли вообще любил следить за другими.
Для своего кабинета он выбрал верхний этаж, потому что отсюда открывалась панорама Лос-Анджелеса. Здесь он чувствовал себя всемогущим и часами простаивал у широкого окна, просто уставившись на людишек, снующих далеко внизу.
В его доме, расположенном в горах высоко над городом, телевизионные камеры и экраны были установлены в каждой комнате. И окна, окна, бесконечные окна, выходившие на бухту Лос-Анджелеса, сверкавшую по ночам множеством разноцветных огней. Каждый вечер Финли стоял на балконе своей спальни и представлял, что владеет всем и всеми, попавшими в поле его зрения.
Эдмунд Финли был одержим манией обладания. Кабинет отражал его вкус к прекрасному и исключительному. Две девственно-белых стены и ковер служили отличным фоном для его сокровищ. Китайская ваза XV века на мраморном пьедестале. В стенных нишах – скульптуры Родена. Над комодом эпохи Людовика XIV – подлинник Ренуара в золоченой раме. Два столика красного дерева с тонкой резьбой времен викторианской Англии. Между ними – бархатное канапе, принадлежавшее самой Марии-Антуанетте.
В двух высоких застекленных шкафчиках – потрясающая, открытая лишь для избранных коллекция произведений искусства: флаконы из лазурита и аквамарина, нэцкэ из слоновой кости, статуэтки из дрезденского фарфора, музыкальные шкатулки из лиможского фарфора, кинжал XV века с усыпанной драгоценными камнями рукояткой, африканские маски…
Эдмунд Финли приобретал самозабвенно, а потом припрятывал свои сокровища.
Его импортно-экспортный бизнес процветал, а контрабандная часть этого бизнеса процветала еще больше. В конце концов, где, как не в контрабанде, можно попробовать свои силы и насладиться ощущением риска. Незаконные приобретения требуют, кроме безупречного вкуса, известной ловкости, изобретательности, безжалостности.
Финли начал «приобретать» еще в юности, когда работал в доках Сан-Франциско. Совсем нетрудно было поменять местами контейнеры, вскрыть ящик и продать добычу. К тридцати годам Эдмунд собрал капитал для создания собственной компании, накопил достаточно опыта для успешной работы за рамками закона и достаточно связей для того, чтобы не оскудевал поток товаров.
Разбогатев, Финли смог воплотить в жизнь свои мечты об итальянских костюмах, французских женщинах и швейцарских франках. После десятилетий сложных экономических операций он получил возможность оставлять себе понравившиеся вещи. А нравились ему вещи старинные и бесценные.
– Все готово, мистер Финли. – Маникюрша осторожно положила руку Финли на безупречно чистую салфетку. Она знала, что, пока будет складывать свои инструменты и лосьоны, клиент тщательно проверит ее работу. Как-то раз он орал на нее минут десять из-за крошечного заусенца. Однако сейчас, когда она осмелилась поднять глаза, Финли довольно улыбался, разглядывая свои отполированные ногти.
– Отличная работа. – Он поочередно потер подушечками пальцев друг о друга, затем достал из кармана пачку банкнот, скрепленную золотым зажимом, отделил бумажку в пятьдесят долларов и, помедлив, с обезоруживающей улыбкой добавил еще сотню. – Счастливого Рождества, милочка.
– О… благодарю вас. Огромное спасибо, мистер Финли. И вам счастливого Рождества.
Продолжая улыбаться, Финли отпустил ее царственным взмахом ухоженных пальцев. Его редкая щедрость проявлялась так же естественно, как и постоянная жадность. Он наслаждался и тем, и другим. Не успела дверь за маникюршей закрыться, как он повернулся на вращающемся кресле, сложил руки на шелковом жилете и уставился на купающийся в солнечных лучах Лос-Анджелес.
Рождество, думал он. Какое чудесное время года. Время доброжелательности, перезвона колоколов, цветных фонариков. Конечно, это еще и время беспросветного одиночества, отчаяния, доводящего до самоубийства, но мелкие человеческие трагедии не имеют к нему никакого отношения. Деньги вознесли его на вершину, далекую от потребности в дружбе и родственных отношениях, сделали неуязвимым. Дружбу можно купить. Потому он и выбрал один из богатейших городов мира, где можно купить и продать все, что угодно; владеть всем, что пожелаешь.
Больше всего здесь восхищаются молодостью, богатством и властью, а власть и богатство у него есть. Что касается молодости, деньги могут создать ее иллюзию.
Зеленые глаза Финли заблестели. С некоторым удивлением он вдруг понял, что счастлив.
Стук в дверь отвлек его от приятных мыслей. Он повернулся и отчеканил:
– Войдите.
Эйбел Уайнсэп, маленький сутулый человечек, казалось, еще больше сгорбившийся под тяжестью своего громкого титула «Ответственный помощник президента компании», робко вошел и откашлялся.
– Сэр. Мистер Финли.
– Эйбел, ты знаешь истинный смысл Рождества? – тихо, почти сердечно, спросил Финли.
– А… – Уайнсэп нервно затеребил узел галстука. – Что вы имеете в виду, сэр?
– Приобретение. Чудесное слово, Эйбел. И в этом истинный смысл чудесного праздника Рождества. Ты со мной согласен?
– Да, сэр. – Уайнсэпа бросило в дрожь. Он пришел с дурной вестью, а радостное настроение шефа делало его миссию еще более затруднительной. – Мистер Финли, боюсь, у нас проблема.
– Неужели? – Финли еще улыбался, но глаза его стали суровыми. – И какая же?
Уайнсэп чуть не задохнулся от страха. Он знал, что ледяная ярость Финли бывает более смертельной, чем приступ бешенства любого другого человека. Как-то на его глазах Финли разделался со служащим, уличенным в мошенничестве. Вряд ли ему удастся забыть, как спокойно Финли перерезал бедняге глотку драгоценным кинжалом XVI века.
Финли свято верил в то, что предательство заслуживает немедленного наказания и определенного церемониала.
Уайнсэп помнил и то, что именно ему было поручено избавиться от трупа.
Не в силах подавить страх, он продолжил:
– Груз из Нью-Йорка, который вы ожидали, сэр.
– Задержка с поступлением?
– Нет… то есть, некоторым образом, да, сэр. Груз прибыл сегодня, как и ожидалось, но вот товар… – Эйбел нервно облизнул пересохшие губы. – Это не то, что вы заказывали, сэр.
Финли оперся о край стола ухоженными руками. Суставы его пальцев побелели, но голос прозвучал спокойно:
– Повтори, пожалуйста.
– Товар, сэр. Это не то, что вы заказывали. Очевидно, где-то произошла ошибка. – Уайнсэп уже не говорил, а скулил. – Я подумал, что лучше доложить вам немедленно.
– Где груз? – словно змея, прошипел Финли.
– В отделе доставки, сэр. Я думал…
– Принести сюда. Немедленно.
– Да, сэр. Я мигом, сэр.
Уайнсэп исчез, благодаря бога за отсрочку.
Куча денег была уплачена за сам товар и еще больше за его контрабандный ввоз в страну. Каждый предмет был украден, надежно замаскирован и доставлен из разных мест в нью-йоркское отделение его фирмы. Одни взятки достигали шестизначной цифры.
Чтобы успокоиться, Финли подошел к бару, щедро плеснул сока гуавы и выпил.
Теперь он мог думать более трезво. Если произошла ошибка, ее исправят. Тот, кто допустил эту ошибку, кем бы он ни оказался, будет наказан.
Финли бережно отставил тончайший бокал и стал изучать свое отражение в овальном зеркале эпохи Георга III. Аристократическое лицо, густая темная шевелюра. Он провел рукой по волосам, восхищаясь блеснувшим в них серебром. Последняя косметическая операция разгладила мешки под глазами, укрепила линию подбородка, стерла глубокие морщины вокруг рта.
На вид не дашь больше сорока лет, решил Финли, придирчиво оглядывая себя в профиль.
Какой идиот сказал, что нельзя купить молодость?
Стук в дверь прервал его раздумья, испортив настроение.
– Войдите! – рявкнул Финли, и один из служащих отдела доставки вкатил ящик. – Оставь там. – Он указал пальцем в центр комнаты. – И можешь идти. Эйбел, останься. Дверь.
Уйансэп бросился закрывать дверь за вышедшим из кабинета служащим.
Финли молчал, и Уайнсэп, бледный как мел, вернулся к ящику.
– Мистер Финли, я открыл, как вы приказали, а когда начал проверять товар, то понял, что произошла ошибка.
Уайнсэп осторожно сунул руку в кучу резаной упаковочной бумаги и дрожащими пальцами вытащил фарфоровый чайник, расписанный крошечными фиалками.
Финли взял чайник, повертел в руках. Английский. Неплохая работа. Стоит долларов двести в свободной продаже. Но это массовая продукция. Тысячи точно таких же чайников в свое время продавались по всему миру. То есть для него эта штуковина не представляет абсолютно никакой ценности. Он ударил чайником о край ящика, и осколки полетели во все стороны.
– Что еще?
Дрожа, Уайнсэп запустил руку поглубже в ящик и вытащил стеклянную вазу с «ледяным» узором.
Итальянская, решил Финли, осматривая вазу. Ручная работа. Сто – сто пятьдесят долларов. Он размахнулся, и, пролетев в миллиметре от головы Уайнсэпа, ваза вдребезги разбилась о стену.
– Еще… еще чайные чашки. – Взгляд Уайнсэпа заметался между ящиком и неумолимым лицом шефа. – И серебро… два серебряных блюда, конфетница. П-пара Хрустальных бокалов с гравировкой… с-свадебные колокольчики.
– Где мой товар? – грозно спросил Финли, отчеканивая каждое слово.
– Сэр, я не могу… то есть я полагаю, что произошла… ошибка. – Последнее слово несчастный Уайнсэп уже прошептал.
– Ошибка.
Финли сжал кулаки. Его глаза стали похожи на осколки нефрита. Ди Карло, подумал он, вызывая в памяти образ своего представителя в Нью-Йорке. Молодой, способный, честолюбивый. Но не дурак. Ди Карло не так глуп, чтобы попытаться надуть босса. Однако ему придется заплатить за эту ошибку, дорого заплатить.
– Соедини меня с Ди Карло.
– Да, сэр. – Поскольку ярость Финли явно нашла новую мишень, Уайнсэп с некоторым облегчением бросился к телефону.
Пока он набирал номер, Финли прошел к ящику, с хрустом втаптывая осколки фарфора в ковер, и начал методично крушить остатки доставленного товара.
