- Следствие ведет Ева Даллас, #34
10
Успокоившаяся, отдохнувшая Ева закуталась в махровый халат, подошла к зеркалу и, откинув волосы со лба, принялась изучать порез. «Неплохо, — решила она и старательно зачесала челку на лоб. — Почти незаметно. Да нет, чушь собачья, — тут же с раздражением сказала себе Ева. От ее шумного вздоха челка взлетела надо лбом. — Он-то наверняка заметит! Он же знает, что там у меня на лбу!»
Она его напугала, оторвала от работы, заставила поволноваться, причем у него были на то веские причины. Если бы дала себе труд подумать о нем, позвонить, сказать, что разбила машину, но с ней самой все в порядке, он не стал бы сходить с ума.
Большой черный минус в колонке «Хорошая жена». И почему у нее вечно так выходит?
Мало того, он узнал, что она попала в аварию, пока занималась расследованием убийства полицейского. Плохой контекст.
Ева вернулась в спальню, чувствуя себя ужасно виноватой.
— Слушай, я хочу сказать…
Ее голос замер. Сначала нос зачуял томатный соус, потом взгляд упал на тарелки со спагетти и тефтельками.
— Разрази меня гром!
— Не хочешь перекусить? — Рорк окинул ее критическим взглядом прищуренных пронзительно-синих глаз. — Похоже, ты стукнулась головой сильнее, чем я думал.
— Я собиралась… сама заняться ужином. Заказать что-нибудь этакое… изысканное, потому что… о, черт. — Ева махнула рукой, бросилась к нему и повисла у него на шее. — Прости! Прости меня. Я была так зла на себя за все, что случилось, я просто не подумала.
Он провел рукой по ее коротко стриженным волосам, потом шутливо дернул одну прядь.
— Я на тебя не сержусь.
— Знаю. Ты мог бы рассердиться, имеешь полное право, но ты не сердишься. Поэтому я еще больше сержусь на себя.
— Твоя логика совершенно непостижима. Наверно, поэтому она так завораживает.
— Я не могу расплатиться с тобой сексом или каким-нибудь рыбным деликатесом или еще чем-то в этом роде за то, что ты так обо мне заботишься. В моей колонке одни сплошные черные минусы, а в твоей — одни сияющие плюсы, и…
Рорк приподнял ее голову за подбородок, заглянул в лицо.
— А что, мы ведем счет?
— Нет. Не знаю, может быть. Черт!
— Ну и как мои успехи?
— Бесспорный чемпион.
— Отлично. Люблю побеждать. — Рорк откинул челку у нее со лба и осмотрел повреждения. — Ты тоже ничего. Давай поедим.
Вот и все, разговор окончен. А впрочем, нет, это еще не все. Она обхватила руками его шею.
— Я люблю тебя. — Она поцеловала его — глубоко и сладко. — Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Буду это повторять как мантру. Буду, буду, буду, — с этими словами она прижалась к нему всем телом. — Буду говорить впрок, чтобы у меня был большой задел в колонке плюсов на будущее. Я люблю в тебе все. Кто ты есть, что ты есть, как ты говоришь, как смотришь на меня.
Ее губы блуждали по его лицу, скользнули к шее, прошлись по подбородку и вернулись к его губам в нежном обольстительном поцелуе.
— Я люблю твое тело и все, что ты со мной делаешь. Я люблю твое лицо, твой рот, твои руки. Обними меня, Рорк. Держи меня крепче.
Он-то хотел, чтобы она поела и немного отдохнула. Хотел присмотреть за ней на случай… на всякий случай. А теперь они поменялись ролями. Она перехватила инициативу. Она тянула его за собой, приглашала нырнуть в нее. Утонуть.
Рорк осторожно стянул халат с ее плеч. Тяжелый халат скользнул на пол. Рорк обнял ее.
— Еще. Еще. Я люблю тебя. — Ее губы скользнули по его уху, зубы царапнули шею. — Я хочу еще. Мне нужен ты. Весь. — Ева дернула полу его пиджака и засмеялась тихим, волнующе хрипловатым смехом. — Слишком много одежек. Как в самый первый раз, помнишь? На тебе слишком много всего одето. Придется мне это исправить.
Ева решила проблему просто: дернула на нем рубашку. И опять засмеялась.
— Да, так гораздо лучше. О боже, как я тебя люблю.
Дыхание пресеклось у нее в горле под действием его волшебных пальцев и губ, а ее пальцы тем временем занялись застежкой его брюк. И обнаружили, что он тверд, горяч и готов к бою.
— Внутри, я хочу, чтоб ты был у меня внутри. Чтобы ты сошел с ума и был у меня внутри. Я хочу видеть, что с тобой делается, и чувствовать, что делается со мной.
Он готов был подхватить ее на руки и унести в постель. Довести себя и ее до безумия. Но тут ее губы вернулись к его губам. Такие нежные… Такие сладкие… И он беспомощно провалился в теплые, влажные туманы любви.
— Идем в спальню, — прошептал он. — Идем со мной в спальню.
— Это слишком далеко.
Настроение Евы переменилось мгновенно. Она зацепила ногой его ногу, подсекла и налегла всем своим весом. Он опрокинулся на кушетку и оказался под ней. Глаза у нее горели.
Не успел он перевести дух, как она опять овладела его ртом. Язык дразнил его, зубы покусывали. Дрожа всем телом, он попытался найти равновесие.
— Я сама тебя возьму. — Эта угроза, произнесенная задыхающимся голосом, курсировала у него в крови. — Я не остановлюсь, пока не закончу, и ты не кончишь, пока не войдешь в меня. Пока я тебя не впущу.
Она требовала, брала, влекла его за собой к головокружительной грани, а потом замирала, пока он дрожал и задыхался, и вновь топила его в своей нежности. А потом все начиналось сначала.
Он уже готов был ее умолять. Или проклясть. И все равно она делала с ним, что хотела. С его телом и с его сердцем.
Его взгляд обезумел, сильные, тренированные мышцы непроизвольно сжимались под ее пальцами, под ее губами. Он повторял ее имя снова, и снова, и снова, мешая его с бессвязными словами на английском и на гаэльском. Что это было? Молитвы, мольбы, проклятья? Она не знала. Ей было все равно. Его пальцы вцепились в нее с такой силой, что оставили следы — наглядное доказательство того, что он потерял голову. Когда она позволила, он как голодный набросился на ее грудь. Его волшебные пальцы и губы толкали ее к оргазму, но она упорно держалась. Держалась.
Она решительно вознамерилась взять над ним верх.
Воздух застревал у нее в легких, сердце выскакивало из груди. И все-таки она наблюдала за ним. За тем, что творила с ним. Она следила за его глазами до той самой минуты, пока они не расплавились от того, что она творила с ним.
Она схватила его руки, сжала, словно тисками, и сказала:
— Давай. Давай, давай, давай!
Оседлала его, как дьяволица, и пустилась вскачь.
У него все плыло перед глазами. Она, казалось, светилась — была золотисто-белой, гибкой и сильной. Его тело вскидывалось под ней, наслаждение доходило до агонии. Темный луч этого наслаждения выжег его насквозь.
Он не двигался, ему казалось, что он никогда больше не сможет шевельнуться. Разум, реальность возвращались ползком. Постепенно он осознал, что их еще не усмиренные тела по-прежнему сплетены, а воздух наполнен их прерывистым дыханием и судорожными вздохами.
Господи, да есть ли во всей Вселенной человек счастливее его?
Ее влажная кожа все еще была горяча — Ева словно горела в лихорадке. Ее голова лежала у него на груди. Он всерьез подумал, что стоит просто закрыть глаза и уснуть. Вот прямо так, в таком виде, как сейчас. Уснуть на денек-другой.
Потом она застонала, глубоко вздохнула… Усилием воли он вернулся к реальности, с трудом поднял руку и погладил ее по спине.
Она, довольная, замурлыкала.
— Держу пари, ты этого не ожидал.
— Нет, не ожидал. Если б я только мог предположить, что ты, стукнувшись головой, превратишься в сексуального маньяка и изнасилуешь меня так жестоко, я бы сам двинул тебе по башке давным-давно.
Ева захихикала, уткнувшись ему в шею, потом снова вздохнула.
— Дело тут вовсе не в стукнутой голове, а в спагетти. А может, спагетти стали просто последней каплей.
— Мы будем есть спагетти до конца наших дней. На завтрак, на обед и на ужин.
Ева чуть подвинулась, теснее прижалась к нему.
— Я просто… из-за этого я просто расплавилась. Я хотела тебя соблазнить. Чтобы все было романтично. — Она подняла голову и улыбнулась, глядя на него сверху вниз. — А потом я ужасно проголодалась.
— Рад быть в твоем меню. В любое время.
— Я тебя затрахала до потери пульса.
— Это еще мягко сказано.
— Мы с тобой выглядим омерзительно.
— Тут двух мнений быть не может.
— Я думаю, надо принять душ, а потом уж есть холодные спагетти.
— Их можно разогреть.
— А мне холодные больше нравятся.
— Ну, ты у нас уникум, — пробормотал Рорк. — Ладно, идем в душ. Но ты будешь держать руки при себе, извращенка. Ты меня выжала, как лимон.
Ева фыркнула.
— А ты думал, так и будет всю жизнь везти только тебе одному? Пошли, приятель, так и быть, потру тебе спинку.
Они ели холодные спагетти, и, раз уж у Евы был вполне здоровый вид, Рорк налил ей бокал вина.
— Расскажи мне об Алексе Рикере. Как прошел обыск? Мне интересно.
— Мне кажется, у него одежды и обуви не меньше, чем у тебя.
— Нет, это никуда не годится. Придется мне немедленно кое-что докупить к моему гардеробу.
— А знаешь, что самое ужасное? — Ева погрозила ему вилкой. — Я знаю, что ты не шутишь.
— С какой стати мне шутить?
— Ладно, неважно. — Ева намотала спагетти на вилку. — Он нас ждал, он был готов. Нас поджидали трое адвокатов. Следили, чтобы мы вели себя как образцовые копы. Полное сотрудничество и всякая такая муть. В доме все роскошно, все на месте, все как должно быть. Но кое-что было не так, особенно гостевая комната. В ней явно никто никогда не гостил, пара шкафов выглядела так, словно их только что привезли с мебельной выставки. Это, конечно, не преступление — купить новую мебель или держать в доме пустую комнату, но на дверях сенсор для ладони и голосовой код.
— Гм, его личный кабинет. Вероятно, он держал там незарегистрированное оборудование, и его вывезли еще до того, как мы с ним говорили этим утром.
— Вот и я так думаю. И Фини со мной согласен. Я взяла диски с камер наблюдения за домом, но даже если там записано, как он лично вытаскивает какие-то ящики или втаскивает комод в пентхаус, все равно он чист. Он в своем полном праве. У меня против него ничего, кроме подозрений, но я точно знаю, что он мерзавец. — Ева в ярости намотала на вилку новую порцию спагетти. — Он просто мерзавец, и все.
— Настолько мерзавец, чтобы убить ее или заказать?
— Я пока не знаю. Пока. Его персональный помощник по имени Сэнди этим утром прикрыл его задницу: заявил, что он якобы полагал, будто Алекс был дома в вечер убийства. Чушь!
— С этим я готов согласиться, но… почему?
— Потому что они оба живут в этом пентхаусе, потому что они хорошо знают друг друга, вместе учились в колледже. Потому что этот мелкий прыщ точно знает, что происходит. Что, где, когда и как.
— Тогда зачем он лгал, раз Алекс собирался сказать, что его не было дома в тот вечер?
— Хороший вопрос. Может, он посоветовал Алексу сказать, что он — в смысле Алекс — был дома и пообещал эту версию поддержать, а Алекс потом передумал. В любом случае мы проверяем алиби, но пока не преуспели ни в ту, ни в другую сторону. Он умен, — сквозь зубы добавила Ева. — Алекс умен и хладнокровен. Вот потому-то я себя и спрашиваю: зачем он пошел на такой грубый и бессмысленный трюк? Зачем ему понадобилось разбивать мою тачку?
— Ты могла бы пострадать гораздо серьезнее. Да, могла, — повторил Рорк, не давая ей возразить. — Если бы кто-то врезался тебе в бок на полной скорости, я бы сейчас ел холодные спагетти у твоей больничной койки. Эти полицейские жестянки смять ничего не стоит, как банку пепси.
— Они армированные, — начала было Ева, но его стальной взгляд заставил ее умолкнуть и пожать плечами. — Ну, ладно, ладно, они дерьмовые. Но к этой я, честно говоря, вроде как привязалась, черт ее дери. Она кое-что умела и была не такая страшная, как прежние. Я к ней привыкла. А теперь мне придется попотеть и заполнить гору бумажек. С какой стороны ни посмотри, кругом паршиво.
— А ты вот с какой стороны посмотри: ты пострадала, неважно, серьезно или слегка, твоя машина разбита, тебе придется провести время за бумажной работой, забросив расследование.
— Риск велик, а результат жидковат. Сам подумай: надо угнать две машины, выследить меня, нанять людей, готовых протаранить машину полицейского среди бела дня на оживленной улице. Не знаю, с какой стати ему расшибаться в лепешку ради такой никчемной цели.
— Ты засадила за решетку его папашу. И ты моя. Если ты пострадаешь, значит, он не зря старался.
— Может быть. Может быть. А может, идею подал его помощничек. Мерзкий слизняк. Может, он ее и исполнил. Я ему не нравлюсь.
— А ты, держу пари, в общении с ним была сама вежливость и любезность.
— Да нет, мне нравилось подкалывать его тощий зад. В любом случае, если один из них — неважно, кто именно, — подстроил это дурацкое столкновение, им это с рук не сойдет, и Алекс займет камеру по соседству с папашей. Я работаю с Мирой. В каких-то моментах он вписывается в психологический портрет, в других — не совсем. Мне все время приходится возвращаться к самой Колтрейн. Есть связь между Колтрейн и ее убийцей. И я уверена: изучая ее, я найду убийцу. Найду, арестую и запру в камере.
— Ты хочешь, чтобы это был Алекс, из-за его отца?
Ева ответила не сразу, задумалась, глотнула вина.
— Надеюсь, что нет, но сбросить со счетов этот мотив не могу. Знаю — кому ж еще знать, как не мне? — наше происхождение, наше прошлое влияют на то, что мы собой представляем. Стала бы я копом, если бы не то, что со мной сделали? Если бы не то, что мой отец со мной сделал? А ты? Ты был бы тем, кем стал, если бы не то, что с тобой сделали?
— Для меня это равнозначно судьбе. Конечно, мы сами делаем выбор и не раз, мы сами делаем выбор на каждом шагу, но судьба тоже играет свою роль. В конечном счете мы выбираем судьбу.
Ева нахмурилась.
— Это имеет смысл, только если ты ирландец.
— Возможно. Ты, Ева, выбрала закон и порядок. Ты могла бы сделать другой выбор. Ты могла бы выбрать роль жертвы и спрятаться в ней, вместо того чтобы защищать других.
— Я не могла быть жертвой. Для меня вопрос так не стоял. Я не могла стать тем, чем меня пытались сделать. Я не смогла бы так жить. И ты бы не смог. Ты никогда не смог бы стать таким, как твой отец, человеком, который выполняет чужие приказы, избивает детей и убивает невинных.
— Да при этом еще и удовольствие получает.
— Вот именно. И мой отец был такой же. — В душе у Евы всколыхнулась застарелая ненависть. — И Макс Рикер. Их же хлебом не корми, только дай поиздеваться над кем-нибудь, кто меньше и слабее. Они ж на этом прямо кайф ловили. Мы с тобой много чего могли бы порассказать об этом. Да и он тоже — в смысле, Алекс. Мы много знаем о жестокости, потому что ее в нас вколачивали — долго и упорно. Мы с тобой шли разными дорогами, но такую дорогу ни ты, ни я не выбирали. Жестокость ради острых ощущений — это не для нас. И все равно это сидит в нас.
— Интересно, какую дорогу выбрал Алекс.
— Его готовили к управлению отцовской империей. В прошлом году империя получила колоссальную пробоину. Но у сына появились свои деловые интересы, свои владения. Конечно, у него остались контакты, поддержка, фундамент, ему хватило ума и знаний завладеть тем, что осталось от империи отца. Кое-что ведь осталось. Другие части отцовского имущества он реструктурировал. Он жулик, а женщина-коп, с которой он спал, мертва. — Ева пронзила тефтельку зубцами вилки. — Может, Колтрейн была грязной, а может, и нет. Но у нее был с ним роман. И, может быть, когда она с ним порвала, начала все сначала, у нее появилось желание дунуть в свисток, разоблачить его… А это отличный, крепкий мотив, чтобы ее убрать.
— Но?
— Но… — Ева покачала головой. — Где ее записи? Фини со своей бандой электронных психов нашел бы следы стирания или вмешателъства. А я — уж можешь мне поверить! — нашла бы следы чужого присутствия в ее квартире. Но ее компьютеры чисты. Алекс не так хорош, как ты.
— Что ж, спасибо на добром слове, дорогая.
— Я серьезно. В его прошлом ничего такого, что наводило бы на мысль о владении компьютерными технологиями. Не может он быть настолько хорош, чтоб такое провернуть. Добраться до нее, добраться до ее файлов и не оставить ни единого следа? Я в это не верю.
Ева задумчиво уставилась в свой бокал с вином, словно надеясь увидеть в темно-красной глубине искомые следы и неопровержимые доказательства.
— Если она собиралась его разоблачить, стукнуть на него куда следует, не стала бы действовать голословно. Значит, у нее были документы. У нее была прямо-таки маниакальная страсть к документации. Все ее отчеты и записи по делам составлены образцово, как по учебнику. Одно из ее сильных мест.
— Может, она держала записи по Рикеру в другом месте?
— Черт, черт, черт, ну почему я сама об этом не подумала?! — Ева с досады залпом осушила свой бокал. — У меня нет ни единой наводки, что у нее была конспиративная квартира, банковская ячейка или тайник. Ничего такого… Чтоб мне сгореть! Пристрели меня.
— Я? Тебя?! Боже милостивый, Ева!
— Ха-ха, как смешно! — Ева сунула в руки Рорка свой стакан и в волнении вскочила. — Моррис! Она с ним познакомилась, влюбилась, проводит с ним много времени, в том числе и в его квартире.
— Вот оно что. Она могла что-то зашифровать и спрятать на одном из его компов. Или оставить копии файлов среди его дисков. Отличная маскировка.
— Какая же я идиотка, что сразу об этом не подумала!
— Ну, значит, я тоже идиот, потому что я тоже об этом не подумал. А ведь я в таких вещах гений. — Рорк улыбнулся, перехватив ошеломленный взгляд Евы. — Ты сама мне недавно говорила.
— Надо будет это проверить. Надо будет… черт, он же тоже может быть под ударом!
— Похоже, нам предстоит работа на выезде, — кротко вздохнул Рорк, отставив в сторону бокалы.
Ева стояла на тротуаре и, задрав голову, смотрела на окна мансарды Морриса. Внутри у нее все сжималось. Защитные экраны были включены, и она сумела различить лишь слабое свечение за стеклом.
— Господи, как я все это ненавижу! Он хочет побыть один, ему нужно время, чтобы избыть свое горе, а мне придется туда войти и устроить обыск.
— Не такой друг, как ты, подождал бы до завтра и послал бы электронную команду. А ты уважаешь его и его горе, насколько это вообще возможно. — Рорк взял ее за руку. — Не хочу даже пытаться представить себе, каково ему сейчас, но если бы на его месте был я? Я бы хотел именно этого.
— Я обещала говорить ему правду и держать его в курсе. Что ж, вот я и введу его в курс.
Она расправила плечи, решительно прошагала к подъезду и нажала на кнопку звонка.
Пришлось подождать, но в конце концов она увидела, как вспыхнул огонек видеонаблюдения. Ева встала лицом к камере.
— Извини, Моррис, не хотелось тебя беспокоить, но нам надо подняться. Надо поговорить.
Единственным ответом стал зеленый огонек и глухой металлический лязг открывающихся замков. Они вошли, и Ева направилась было к лестнице, но тут зеленый огонек загорелся над лифтом, его двери разъехались.
— Ладно.
Ева вздохнула и вошла в кабину вместе с Рорком.
Когда двери опять открылись, по другую сторону от них стоял Моррис.
Выглядел он примерно так же, как и днем. Он казался усталым, даже измученным, но в общем ничего не изменилось. В мансарде горел мягкий, неяркий свет, играла негромкая музыка.
— Ты произвела арест?
— Нет. Но мне нужно потянуть еще за одну ниточку.
Моррис кивнул и вдруг устремил взгляд на Рорка, словно только что его заметил.
— Входите, прошу вас.
Рорк легким, еле заметным движением коснулся локтя Морриса.
— Хотел бы я, чтобы у меня было что-нибудь, кроме слов. Слов всегда не хватает. Или, наоборот, они излишни. Но мне очень, очень жаль.
— Я сидел тут один в темноте… ну, почти в полной темноте, старался примириться с тем, что случилось. Смерть — мое дело. Смерть — это реальность, конечная реальность. Я сделал ее своей профессией. Но примириться с ней я не могу.
— Смерть — твоя профессия, — откликнулся Рорк, прежде чем Ева успела что-то сказать. — Ева часто говорит то же самое. Я тут, конечно, посторонний, но я не согласен. Правда — вот ваша профессия. Вы ищете правду для тех, кто не может найти ее для себя: вот что вы сделали своей профессией. Она беспокоится за тебя.
— Рорк!
— Тихо, — мягко остановил он Еву. — Она страдает за тебя. Ты для нее много значишь. Не только для нее, для нас обоих. Мы готовы на все, что угодно, лишь бы найти правду для Амариллис.
— Сегодня я ее видел. — Моррис отошел от них и сел. В каждом его движении чувствовалась опустошенность. — Клип сделал все, что мог. И не только он, все остальные мои сотрудники тоже постарались. Сколько раз я стоял там, пока другие люди смотрели на свою мертвую любовь? Сколько сотен, сколько тысяч раз? Но приходит твой черед, и оказывается, ты к этому не готов. Скоро они отдадут ее нам. Я… э-э-э… получил разрешение провести панихиду завтра в одном из залов скорби Центрального управления. В два часа. Ее родные проведут панихиду на будущей неделе в Атланте. Я туда полечу. И все равно мне не верится. Это нереально.
Ева присела на журнальный столик, чтобы быть к нему лицом.
— Ты говорил с консультантом-психологом?
— Пока нет. Я к этому пока не готов. Надо бы предложить вам что-нибудь выпить… — Ева покачала головой, но Моррис продолжил: — Мне самому не помешает. Я старался не пить все это время, не хотелось глушить себя выпивкой И все-таки мне хотелось бы выпить вместе с вами. Бренди на буфете.
— Я принесу, — вызвался Рорк.
— Ну, если не с консультантом, может, поговоришь с Мирой? Мира — друг.
Моррис выждал, пока Рорк не вернулся с пузатой коньячной рюмкой.
— Спасибо. Я не знаю, — повернулся он к Еве. — Я пока не знаю. Я все сидел и думал о мертвой любви. — Моррис глотнул коньяка и встретился с ней взглядом. — Но тут пришли вы, — прошептал он. — Ты знала, что у меня был брат?
— Нет, ты мне не говорил.
— Я его потерял, когда был еще маленьким. Ему было двенадцать, мне — десять. Мы были очень близки. Тем летом случилось несчастье. Мы были на каникулах, отдыхали у моря. Он утонул. Ему захотелось устроить заплыв на рассвете. Уплыть далеко в океан. Нам, конечно, не разрешали. Только не одним, без родителей. Но мы же были всего лишь мальчишки. Он был хорошим пловцом и сорвиголовой. Я его боготворил. Знаешь, как это обычно бывает с младшими братьями.
Моррис отпил еще коньяка.
— Я ему обещал, что никому не скажу, поклялся страшной клятвой. Вот он и разрешил мне пойти вместе с ним. Я так волновался, мне было так страшно! — Воспоминание вызвало у Морриса легкую улыбку, промелькнувшую на губах и в глазах. — Что может быть на свете лучше для маленького мальчика, чем приключение вместе со старшим братом? Отец снял бы с меня шкуру, если бы узнал, но от этого нам было еще интереснее. Мы вошли в море и поплыли. Вода была теплой. Теплые волны, солнце только-только взошло, крики чаек над водой…
Моррис закрыл глаза, улыбка исчезла.
— Я был не таким хорошим пловцом, как он, я не мог за ним угнаться. Он смеялся и поддразнивал меня, а я… мне пришлось вернуться на берег. Я еле добрался. Запыхался, глаза щипало от соли, солнце уже стало припекать. Все это я помню. До сих пор чувствую. Я выплыл на мелководье, встал и хотел позвать его, чтобы он повернул, чтобы возвращался назад, пока нас не застукали.
Моррис открыл глаза и вновь посмотрел на Еву. Она прочла в них застарелую боль.
— Его не было. Я не мог догнать его, не мог спасти. Я его даже не видел. Думаю, если бы я попытался… Мне и в голову не пришло, я ни о чем не мог думать, со всех ног бросился звать отца, но если бы я попытался сам его спасти, я бы, наверное, тоже утонул. — Моррис тяжело вздохнул. — Ну вот. Они потом говорили, что, может, ему ногу свело судорогой, может, его захлестнуло волной, может, он просто выбился из сил или попал в подводное течение. Я хотел знать, как и почему погиб мой брат. Я хотел знать правду. А они мне не сказали. Они сами не знали.
— И теперь ты ищешь правду сам, — подсказал Рорк.
— И теперь я ищу ее сам. — Моррис взглянул на Рорка. — Ты прав. Наша профессия — правда. В случае с моим братом я ее не нашел. Мне кажется, второго раза я не вынесу. Я должен знать, почему погибают те, кого я любил. Я должен знать правду.
— Как его звали?
Моррис оторвался от бренди, глянул в лицо Еве. На миг его глаза наполнились слезами воспоминаний и благодарности.
— Джин. Его звали Джин. — Он подвинулся к ней, взял и сжал ее руку. — Я рад, что ты пришла. Ты… голову повредила, — вдруг заметил он.
— Да это ерунда. Просто стукнулась.
— Быть того не может, чтоб ты «просто стукнулась». Ты ж не какая-нибудь недотепа.
Надо говорить правду, напомнила себе Ева и рассказала ему правду.
— Ты же не думаешь, что кому-то просто приспичило убивать копов?
— Не похоже. Ни тот, ни другой инцидент не были случайными.
— Да, верно. — Моррис на мгновение прижал пальцы к глазам. — Ты права. Но ты пришла не за тем, чтобы мне об этом рассказать. Зачем ты пришла?
— ОЭС прочесал всю ее электронику. Там ничего нет, Моррис. Те дела, что она расследовала, просто не совмещаются с убийством. Нет ничего в ее файлах, в ее записях, в личных заметках. Ни единого намека, что у нее неприятности, что она чем-то встревожена, что ей угрожали. Единственная пометка насчет Рикера: в ежедневнике, запись о встрече с А.Р. Время и дату он подтверждает. За ней следили наши из отдела внутренних расследований, но в ее поведении нет ни малейших признаков… ни намека на то, что она об этом знала.
— А почему они ею заинтересовалось?
— Они получили анонимную наводку о ее романе с Рикером в Атланте. Цепляли на нее глаза и уши всякий раз, как представлялась такая возможность. Она ведь с Рикером, по сути, жила больше года.
Моррис смотрел на Еву, не мигая.
— Я знал, что у нее был с кем-то серьезный роман. Она меня никогда не обманывала на этот счет, не пыталась сделать вид, будто это была пустяковая интрижка, ничего серьезного.
— Ясно. Она иногда путешествовала с Рикером. Короткие поездки, каникулы, все в этом роде. Он покупал ей драгоценности. И это все, чем располагает отдел. Они не нашли никаких доказательств, что между ней и Рикером было нечто помимо романтических отношений.
— А ей они, конечно, ни разу не задали прямого вопроса.
— По моим сведениям — нет. Так говорит мой источник.
— А твой источник — это Уэбстер? Даллас, я же не дурак. А здесь? Здесь они за ней следили?
— Поначалу да. Роман с Рикером, по всей видимости, закончился за пару месяцев до того, как она запросила о переводе сюда. После разрыва контакты между ними были минимальны, а потом и вовсе прекратились. Но наш нью-йоркский отдел был уведомлен, они ее «изучили». Уэбстер сказал, они переместили ее в конец списка — у них просто ничего на нее не было. Они не следили за ней, когда Рикер ей позвонил по приезде в Нью-Йорк.
— Он твой первый подозреваемый?
— Он подозреваемый, — сдержанно откликнулась Ева. — «Первый» — слишком сильно сказано, у меня на него почти ничего нет. Я знаю, что он нечист. Она тоже должна была это знать. Уэбстер кое в чем покопается и сделает это по-тихому. Он будет осторожен с ней, Моррис.
— Но отдел внутренних расследований… Они же… — Моррис покачал головой.
— Мне очень жаль. Возможно, в Атланте она служила Рикеру источником информации. Моррис, ты же знаешь, я обязана об этом подумать. Если у них был роман, если она его любила, значит, могла ради него переступить черту. Раз уж я его подозреваю, значит, и эту версию должна проверить. И в любом случае я должна предположить: вдруг она кое-что поняла? Когда приехала сюда? Прошло время, она далеко от него, и у нее есть ты. Может, она начала прикидывать, сколько будет дважды два? Начала вспоминать, записывать, подумывать о том, что надо бы собрать вместе все детали да и заложить его.
И гнев, и усталость исчезли с лица Морриса при этих словах.
— Если это правда и он узнал…
— Пока все это одно большое «если». На ее компах ничего нет. Ничего. Она много времени проводила здесь, с тобой. Может, она бывала здесь в твое отсутствие?
— Да, когда у нас смены не совпадали. Или когда кого-то из нас срочно вызывали на работу. Думаешь, она могла использовать мои компы? Что-то спрятать, потому что здесь надежнее?
— Я бы хотела, чтобы мой гражданский эксперт на них взглянул. И еще: я знаю, это звучит дико, но если бы я могла тут осмотреться… Вдруг она спрятала у тебя диски или еще какие-то записи…
— Да. Пожалуйста. — Моррис поднялся на ноги. — Я сварю кофе.
Моррис помог с поисками, и Еве показалось, что он приходит в себя. Он выглядел как обычный, хорошо знакомый ей Моррис: сосредоточенный, точный в движениях. Она взяла на себя кухню и гостиную, оставив ему спальню, пока Рорк трудился в кабинете.
Ева рылась в банках — стеклянных и жестяных, в ящиках и за их задними стенками, заглядывала под столы, проверяла за картинами, перебрала всю обширную коллекцию музыкальных дисков, собранную Моррисом, она проверила каждую ступеньку лестницы.
В спальне Моррис стоял перед открытым шкафом, держа в руках невесомый белый пеньюар.
— Пахнет ею, — прошептал он. — Пахнет ею. — Он повесил пеньюар обратно в шкаф. — Я ничего не нашел.
— Может, Рорку больше повезет. Ты можешь назвать какое-нибудь необычное место? Куда она могла что-то положить? Что-то спрятать?
— Ничего в голову не приходит. С соседями она была приветлива, но держалась на расстоянии. Знаешь, как это бывает. Ближе всего ей были копы с ее участка. Но если она кому-то из них что-то передала, они уже давно пришли бы к тебе или — уж наверняка! — к своему лейтенанту.
— Верно. — Ева вздохнула. — Возможно, тут ничего нет, потому что нигде нет.
— Может быть. Но я чувствую себя так, будто впервые сделал что-то стоящее, чтобы ей помочь. Даже если мы ничего не нашли. Ты считаешь, что она нарушила правила?
— Это не удалось доказать.
— Не прячься за отговорками. Ты так думаешь.
— Сказать тебе правду, Моррис? Я не знаю, действительно, не знаю, что и думать.
— Что она сделала с его подарками? Он же дарил ей драгоценности.
— Она все ему вернула, когда они расстались.
Моррис улыбнулся. Улыбнулся искренне впервые с тех пор, как Ева пришла к нему за день до этого с известием об убийстве Колтрейн.
— Вот такая она была, Даллас.
Ева обдумывала услышанное и увиденное по дороге домой.
— Даром потратили три часа. Ничего там нет. Ничего. Если мы с тобой на пару ничего не смогли найти, значит, там ничего нет. Даром потратили время.
— Нет, недаром. Совсем недаром. Он как будто воскрес к тому времени, как мы уходили. Он был печален, ему было больно, но он был жив. — Рорк накрыл ладонью ее руку. — Мы не потратили время зря.
