• Следствие ведет Ева Даллас, #40

Глава 7

 Не заходя к себе, Ева направилась в кабинет доктора Миры, ведущего психолога полицейского департамента. «Пора, – сказала она себе, – стребовать фунт мяса с мозгоправов». Изучение врага, считала Ева, оружие не менее мощное, чем полностью заряженный бластер.

 Она остановилась в приемной, стараясь подготовиться к столкновению со строгой секретаршей Миры.

 – Мне нужно ее видеть.

 – Да. Одну минутку. – Секретарша постучала по наушнику. – Пришла лейтенант Даллас. Да… Безусловно. – Она опять похлопала по наушнику. – Она готова вас принять.

 – Вы говорите, я могу прямо войти?

 Секретарша кивнула. У нее была внушительная прическа, Ева просто не понимала, как она вообще двигает головой под такой тяжестью.

 – Совершенно верно.

 – Серьезно?

 – Лейтенант, доктор Мира вас ждет. Ее время очень ценно, а вы его тратите впустую, допрашивая меня.

 – Вот это уже больше похоже на вас. Я уж было подумала, вас подменили.

 Довольная собой, Ева постучала в дверь и вошла.

 Мира была в одном из своих элегантных летних костюмов, на этот раз в бледно-желтом. Она убрала волосы назад и заколола их синим бархатным бантом под цвет босоножек на высоком каблуке, из которых выглядывали пальцы с покрытыми золотистым лаком ногтями. Она стояла возле автоповара и программировала – Ева в этом не сомневалась! – свой любимый цветочный чай.

 Когда она повернулась, Ева увидела, что не все волосы запрятаны под синий бархатный бант: завитки волос красивого собольего цвета обрамляли ее лицо над ушами. И еще Ева заметила, что лицо Миры напряжено, губы крепко сжаты.

 – Сядьте, – пригласила Мира. – Я вас ждала.

 Молча, предоставив Мире самой начать разговор, Ева опустилась в одно из глубоких кресел. Взяла чашку чая, который не любила, и стала ждать.

 – Майор известил меня о ситуации, и я просмотрела файлы лейтенанта Оберман и детектива Гарнета. – Удерживая хрупкую фарфоровую чашку на блюдце, Мира села и перебросила ногу на ногу.

 – Хорошо.

 – Прежде чем начать с вами это обсуждение, не могу не сказать, что я знаю и уважаю Маркуса Обермана.

 – Таких много, и я в их числе.

 Мира вздохнула и отпила чай.

 – Мне тяжело. Очень тяжело. Мне кажется, что это уважение и порожденная им предвзятость могли повлиять на меня при проверке Рене Оберман. Я спрашиваю себя, Ева: если бы она была не дочерью Маркуса, может, я нажала бы сильнее, заглянула быглубже, может, моя оценка была бы совсем другой?

 – И каков ваш ответ?

 – Боюсь, теперь, задним числом, ответ «да». – Кроткие голубые глаза Миры встретились со взглядом Евы. – И это очень тяжело. Если бы на меня не повлияло то, чья она дочь, она могла бы не пройти тест и не получить допуск к начальственной работе. Она могла бы сейчас не занимать свое кресло и не командовать людьми.

 Ева молча кивнула.

 – Стало быть, мы можем винить вас, майора, наблюдательный совет и всех ее непосредственных начальников за то, что повышали ее по службе.

 Мира улыбнулась чуть заметно.

 – Я понимаю: не я одна в ответе за то, что она продвинулась по службе в департаменте. Но спасибо вам за эти слова.

 – Она ловко работает. Закрыла приличное количество дел, а теперь руководит бригадой, у которой гоже приличные результаты. У нее нет заметных сбоев. И вот это меня сразу настораживает, потому что если ты коп с почти восемнадцатилетним стажем и у тебя ни единого сбоя, значит, ты не делаешь свою работу. Ты манипулируешь своей работой, своим послужным списком, обходишь трудные места, скрываешь правду. Или подмазываешь нужные руки. Но на бумаге, – закончила Ева, – она выглядит хорошо.

 – Я согласна. Можно сказать, она пускает в ход хитрость, угрозы и лесть – что сочтет нужным для каждого конкретного случая. Это ее исходные орудия, крайне полезные в полицейской работе. Ей ни разу не пришлось ранить или убить подозреваемого во время операции. Поэтому она ни разу не подвергалась глубокому тестированию, как любой офицер, убивающий при исполнении.

 – Но ее все-таки тестировали, она проходила обязательные психологические проверки.

 – Да, – подтвердила Мира. – Первоначальное тестирование проводила я, несколько раз давала ей ежегодные характеристики. Но все последние годы ее проверку проводил доктор Адамс.

 – Почему?

 – В таком департаменте, как наш, не обойтись без множества психиатров, психологов, специалистов по составлению психологических портретов, оценок и характеристик. Поначалу я не придала этому значения. По правде говоря, даже не заметила. Через мой кабинет по разным причинам проходит слишком много офицеров, технического и конторского персонала департамента.

 – Да, это я понимаю, – кивнула Ева. – Я спрашиваю, почему она решила поменять лучшего специалиста, первого в своем деле, на кого-то с нижних ступенек.

 Мира ответила не сразу, отпила еще чай. Ева догадалась, что она обдумывает ответ.

 – Могу лишь предположить, что ей не понравились мои вопросы, мой анализ, мой стиль. Могу также предположить, что она предпочитает мужчин.

 – Вероятно, она считает, что ей легче манипулировать мужчинами, вводить их в заблуждение, влиять на них.

 – Да. Она рассматривает свою сексуальность как инструмент. И она права, сексуальность может стать весьма полезным инструментом. Женщины представляют для нее угрозу, они соперницы, конкурентки Она предпочитает компанию мужчин.

 – Это не преступление, – заметила Ева.

 – Нет, это не преступление, – повторила за ней Мира, – но, возможно, это сигнал, и он должен был меня насторожить. Поскольку она замешана в коррупции, в правонарушениях и в убийстве, я могу поделиться с вами моим мнением, составить психологический портрет, провести общий анализ. Но я не могу дать вам конкретные детали, почерпнутые из бесед с ней.

 Ева отставила в сторону чашку с чаем и забарабанила пальцами по колену.

 – Давайте попробуем вот как. Чисто гипотетически: имеется ребенок – единственный ребенок, чей отец пользуется огромным уважением в своей профессии. В неблагодарной, требующей полной отдачи и времени профессии. В самом прямом смысле слова отец является эталоном в своем деле. Ребенок мог почувствовать себя обязанным пойти по его стопам.

 – Да. – Немного успокоившись, Мира откинулась на спинку кресла. – Любовь к родителю, гордость за него, постоянный пример превосходства и преданности службе перед глазами. Потребность купаться в лучах чужой славы, ощущать переданную от родителя любовь и гордость.

 – Но ведь многие могут захотеть поступить ровно обратным образом, – возразила Ева. – Допустим, родитель был грандиозно преуспевающим бизнесменом. Допустим, он нажил состояние и добился высокого положения в обществе тяжелым и честным трудом, работой по двадцать часов в сутки, умением и преданностью делу. А его сын может сказать себе: зачем мне это нужно? Лучше просто сидеть сложа руки на своей ленивой заднице или уйти в коммуну хиппарей и выращивать помидоры.

 Мира опять улыбнулась.

 – Верно. Когда давит папин успех, хочется взбунтоваться против родительских ожиданий и тирании, проложить себе дорогу самостоятельно.

 – Но может быть и такой вариант: пойти по родительским стопам, но, не имея тех же навыков, той же чистоты помыслов, скажем, той же внутренней преданности или что там еще нужно, чтобы преуспеть, предпринять обходной маневр. Ребенок тоже хочет гордости, славы, авторитета, но не может все это заполучить папиным путем. А может, и не жаждет следовать папиным путем. До репутации святого дожить нелегко. И это его злит. Но есть же способы достичь желаемого, есть способы построить репутацию, пустив в ход папин золотой стандарт как фомку, даже прикрыться им как щитом. Извалять его в грязи. – Ева подалась вперед всем телом, стараясь донести свою мысль. – Тут можно кайф словить, потому что старый хрыч уж больно высоко забрался, его не догнать. Какого черта он требует от ребенка таких же подвигов? У тебя отец – святой? А ты стань грешником. Войди в его профессию, и ты пожнешь все плоды, получишь награды. Главное, сумей остаться чистеньким снаружи.

 – Вы прекрасно определили суть, – задумчиво проговорила Мира после минутного молчания. – Конечно, не все сводится к этому, если копнуть поглубже, можно еще много всякого обнаружить, многое коренится в детстве, в развитии, в характере. Некоторые дети, если следовать вашей гипотетической нории, будут и почитать, и ненавидеть источник своих проблем, то есть отца. Некоторые будут желать власти, высокого положения и привилегий, уважения, связанного с высоким положением. Они даже охотно пожертвуют временем, потратят большие усилий, чтобы всего этого добиться. Но только на своих условиях.

 – Хорошо. – Ева уперлась руками в колени. – Давайте перейдем к конкретной Рене Оберман. Она – грязныйкоп. Проблемы с папочкой – это только отговорка. Если хотите, можете считать это причиной, – заторопилась Ева, прежде чем Мира успела се прервать. – Я смотрю на это иначе. Я считаю, что с самого начала она элементарно воспользовалась отцовским именем, въехала на нем. Пустила в ход манипуляции, тянула время, делала вид, что работала, а сама искала возможности, прикидывала, как все устроить наилучшим образом. Подлизывалась к тем, кто мог оказаться полезным. Могла и переспать для пользы дела.

 Мира закашлялась чаем.

 – Что ж, грубо говоря, да, – прошептала она.

 – Пользуется сексом как орудием, предпочитает водить компанию с мужчинами. Носит девчачий костюмчик, чтобы продемонстрировать сиськи, каблуки длиной в милю, чтобы показать красивые ноги. И в таком прикиде ходит на работу.

 Мира осторожно расправила юбку своего девчачьего костюмчика.

 – Гм.

 – Вы не коп, – примирительно заметила Ева. – Вряд ли вам грозит быть втянутой в уличную гонку прямо сегодня. Ладно, я согласна: ей тоже не грозит. Она крепко держится за свой стол. Она выше грязной улицы. Сидит, закрывшись в своем роскошном кабинете, в своем до жути заорганизованном отделе.

 – До жути заорганизованном? – заинтересовалась Мира.

 – Все копы в костюмах и при галстуках. Никто не снял пиджак. Никто даже узел галстука не ослабил. Сама она прямо сияет, причесочка – волосок к волоску. Как будто с минуты на минуту войдет фотограф – делать групповой снимок для памятного альбома. Каждый стол, каждая кабинка в идеальном порядке. Никакого мусора, никаких личных вещей. Ни фоток, ни сувениров, ни игрушек, ни пустых стаканов из-под кофе. Полных стаканов тоже нет. И никакой болтовни. Никто не кричит через всю комнату, никто никого не подначивает. В жизни не видела такого чистого «загона» и таких отглаженных копов. Не отдел полиции, а похоронное бюро.

 – Не стану спорить. – Мира стиснула руки в кулаки. – Я в диком бешенстве. Убить себя готова. Как я могла не увидеть в ней то, что должна была увидеть? Я позволила манипулировать собой, позволила на себя повлиять, отбросила сомнения, хотя они меня грызли. Я сказала себе, что я к ней несправедлива, что я слишком многого от нее требую из-за ее отца, что это нечестно и непрофессионально.

 – Ну, значит, ваш зад не так уж и идеален.

 Мира отставила чашку.

 – Умеете вы подобрать слова утешения в нужную минуту. – Она вздохнула и выпрямилась. – С учетом показаний Пибоди, ваших впечатлений и моего запоздалого анализа могу заключить, что Рене Оберман – весьма организованная женщина, прекрасно умеющая все расставлять по местам. Она правит железной рукой и добивается, чтобы сотрудники отдела соответствовали ее собственным стандартам в том, что касается внешности.

 – Все чистенькие, аж блестят. Отглаженные и напомаженные.

 – Да, – согласилась Мира. – Ей важно произнести впечатление. Важно, чтобы ей повиновались, чтобы следовали ее указаниям даже в малейших деталях. Одновременно она руководит, как мы предполагаем, крупномасштабным противозаконным бизнесом, в котором задействована, по крайней мере, часть ее отдела, их уличные контакты и осведомители. Она полностью подчинила себе и легальную, и нелегальную работу. На меньшее она не согласилась бы. Оказавшись под угрозой, она без колебаний принимает нужные меры вплоть до приказа убрать ненужного человека. Деньги, как и портрет отца, – это символ, продолжала она. – Деньги символизируют власть и успех. Несомненно, ей нравится приобретать то, что приглянулось, но я бы сказала, она тайно копит и прячет львиную долю своих незаконных заработков.

 Брови Евы поползли вверх.

 – Почему?

 – Потому что приобретательство, обладание, судя по выбранному ею методу, это и есть успех. Такова ее цель.

 – Она прямо взбесилась из-за десяти килограммов наркоты, – вспомнила Ева. – Кинер и десять кило. Это так мелко… Да, ей нужны деньги и послушание. Я это понимаю.

 – Она очень умна, прекрасно понимает политические механизмы, иерархию департамента. Она потому и выбрала отдел наркотиков, как мне кажется, что здесь есть богатый потенциал для коррупции, для слабости, для сделок под прилавком, и все это она может использовать. Она добивается успехов на работе, чтобы задобрить отца, и занимается преступным бизнесом, чтобы его наказать.

 «Проблемы с папочкой, – опять подумала Ева. – Я рыдаю».

 – Она тщеславна, – продолжала Мира, – самоуверенна, умна и беспощадна. Свое имя она рассматривает как законное наследие по праву рождения, как подставку, которой она не преминет воспользоваться, когда ей это удобно. И в то же время это жернов у нее на шее.

 – Все это я могу использовать.

 – Вы ей не понравитесь. Даже если отрешиться ото всей этой ситуации, она бы вас возненавидела с первого взгляда. Вы олицетворяете все, чем ей никогда не быть. К тому же вы привлекательная женщина моложе ее годами и занимаете высокое положение. Уже одно это делает вас угрозой в ее глазах. Она склонна уничтожать тех, кто ей угрожает. Избавляться от них.

 – От души надеюсь, что она попробует. Пусть сосредоточится на мне, тогда меньше шансов, что она прознает о внутреннем расследовании. Сейчас речь идет обо мне и об убийстве скунса. Это ее беспокоит. Она знала, что мы нашли Кинера, еще до того, как я ей сказала. Как мне кажется, в момент моего прихода она уже обсуждала это с Гарнетом. Ей пришлось соображать на ходу, когда я с ней разговаривала. Она ведь была твердо уверена, что это сойдет за передоз. Дохлый ширяльщик, кому он нужен? Никто не будет в этом копаться. А теперь ей придется подергаться, потому что я ясно дала ей понять: это убийство, и я взяла след. Я это дело не брошу.

 – Она не нападет прямо на вас. Не сейчас, – добавила Мира. – Ей придется взвесить риски, оценить вас, посмотреть, что вы предпримете, на какие кнопки нажмете, какие двери откроете. Но вам не следует заблуждаться, Ева: если она решит, что вы для нее помеха, слишком большая угроза, она попытается вас устранить.

 – Да, вероятно, с помощью того крупного блондинистого детектива. Надо будет его проверить. – Ева бросила взгляд на часы и отметила, что время бежит чертовски быстро. – Но прямо сейчас мне надо ехать в морг.

 – Не стоит ее недооценивать, Ева.

 – А я и не собираюсь ее недооценивать. У меня брифинг назначен в домашнем кабинете в шестнадцать ноль-ноль.

 – Хотите, чтобы я пришла?

 – Я могу сама обрисовать им психологический портрет Рене, но было бы здорово, если бы вы там были. Мы прошерстим всю ее команду, ваше мнение нам очень и очень пригодилось бы.

 – Значит, я там буду.

 – Спасибо. – Ева подошла к двери, но заколебалась, остановившись на пороге, и повернулась. – Она могла бы стать хорошим копом. У нее есть база, ресурсы, мозги, образование. Но она стала грязным тоном, и ей некого винить, кроме себя.

 «Время уходит, – думала она, торопливо возвращаясь в отдел убийств. – Кое-что сделано, и это хороню. Но надо втиснуть в расписание кучу других вещей. Посмотреть, что там за доску подготовила Пибоди в кабинете, заглянуть хоть одним глазком в личные дела членов команды Рене. И, пожалуй, сделать это открыто, – решила Ева. – Да, стоит свалить пару сигнальных флажков. Пусть подергается».

 В «загоне» Ева замедлила шаг и внимательно осмотрелась.

 Уровень шума примерно посредине между ОЭС и отделом Рене. Ева сочла, что это нормально. По жаре копы работали без пиджаков, в рубашках с коротким рукавом, тут и там из-под столов выглядывали башмаки и кеды со следами сильной изношенности. Пахло ужасным кофе, потом и тушеными овощами. Это означало, что Рейнеке, вероятно, снова сел на диету.

 Столы были не особенно опрятны, рабочие станции и стекла кабинок – заклеены фотографиями. Весьма вероятно, многие из этих снимков были распечаткой порнухи.

 Джекобсон сидел, откинувшись в кресле, положив ноги на стол, и жонглировал тремя цветными мячиками. Ева знала, что так ему лучше думается. Кто-то недавно повесил резинового цыпленка над столом новичка-детектива, и это означало, что он – Сантьяго – успешно вписывается в команду и в рабочий ритм.

 Ева считала, что все это выглядит, звучит и пахнет как нормальный полицейский участок.

 Она вошла к себе в кабинет, бросила взгляд на доску и запрограммировала кофе на автоповаре.

 Окошко размером с почтовую марку… Надо надеяться, уборщики хоть время от времени его протирают. Заваленный бумагами стол… Ничего, бумажную работу она раскидает. Древний шкафчик с картотекой. Ей нравилось иметь запасные копии. К тому же это превосходный тайник. Старенький автоповар, но кофе варит. С нее и этого довольно. Новенький центр связи пока не доставлял ей неприятностей. Утилизатор мусора работает, и, насколько ей известно, остается лучшим тайником для ее личного запаса шоколада.

 У нее есть штатное расписание, дежурные рядовые по ротации, список текущих дел на стенной доске, потому что ей нравится быть в курсе, просто глянув на доску, а не выводя таблицу на экран всякий раз, как надо что-то проверить, уточнить или внести изменения.

 Кошмарное кресло для посетителей – Ева нарочно его не меняла, чтоб не засиживались: у нее времени нет на долгие разговоры. Письменный стол старый, обшарпанный, зато прочный и удобный.Как и Джекобсон, она любит думать, положив ноги на стол.

 Дверь кабинета открывается не прямо в «загон», сначала идет маленький тамбур. Но, если только ей не требуется десять минут поспать на полу или поговорить с кем-то с глазу на глаз, дверь всегда открыта. Ева позволила себе выпить кофе, изучить доску с фотографиями, поразмыслить о своих следующих шагах. Прежде чем их предпринять, она послала эсэмэску Рорку. Лучше не звонить ему посреди рабочего дня.

 Брифинг 16.00. Обещала жратву. ОК?

 «Ну вот, – подумала она, – правила семейной жизни соблюдены, и, надо надеяться, я спихнула на Рорка обязанность проинформировать Соммерсета, что придется кормить кучу копов».

 – Пибоди, – скомандовала она, вновь пересекая «загон», – со мной.

 Пибоди бросилась ее догонять. Ева вскочила на эскалатор.

 – Журнал и доска у тебя в кабинете.

 – Видела. Я проинформировала лейтенанта Оберман о смерти ее осведомителя.

 – Как она это восприняла?

 – Никто не любит терять осведомителя. Она передаст мне все данные по нему, когда мы установим причину смерти. В убийство она не верит. – Ева от души надеялась, что кто-нибудь подслушает их разговор. И чем больше народу, тем лучше. – Но, с другой стороны, она – типичный кабинетный коп, она не работает по убийствам.

 – Зато мы – крутые копы из убойного отдела.

 – Верно подмечено. Посмотрим, что нам скажет судмедэксперт. Может, нам повезет и мы найдем на столе отчет «чистильщиков», когда вернемся.

 – Завидую твоему оптимизму, – ухмыльнулась Пибоди.

 Они продолжали болтать о делах, как обычно, пока не очутились в гараже, в машине и по дороге на улицу.

 – Ты на прослушке? – спросила Ева.

 – Да, Макнаб меня подключил. Так что там насчет Рене на самом деле?

 – Холодная, полированная, твердая, как камень. Но работает быстро. Ей пришлось на месте решать, признавать ли, что Кинер ее скунс, и что мне врать, когда я сказала, что подозреваю убийство, а не передоз. Ее «загон» выглядит как приемная при шикарном офисе, а ее кабинет и есть шикарный офис. Мы все это разберем на брифинге, включая анализ и оценку Миры, но если вкратце, она первостатейная сука, у нее проблемы с папочкой плюс жажда власти, престижа и денег.

 – Что она первостатейная сука, это я поняла, еще сидя в душевой кабинке.

 – Гарнет взял с собой одного из детективов, как только вышел после совещания с Рене в ее шикарном кабинете – навороченном, со спущенными шторами, – а было это сразу после того, как ей сказали, что я пришла с ней поговорить. Волосы светлые, глаза голубые, чуть за тридцать, около шести футов, восьми дюймов, вес в районе двухсот тридцати. Гарнет назвал его Биксом. Посмотри, что на него есть.

 – Ноль секунд. Ты думаешь, он ее мускульная сила?

 – Похоже на то. И еще один меня интересует. Женщина, мулатка, тоже чуть за тридцать. Детектив Стронг. Что-то мне подсказывает, она не пылает симпатией к боссу.

 «Пожалуй, мы сумеем это использовать, – мысленно добавила Ева. – Развернуть ситуацию».

 – Бикс, – объявила Пибоди. – Детектив Карл Бигс, возраст – тридцать четыре года, рост ты точно определила, с весом на пару фунтов промахнулась в меньшую сторону. Десять лет на службе, выходец из армии, где служил с восемнадцати до двадцати двух лет. Родился в Токио, где его родители – оба тоже служили в армии – квартировали в то время. Имеет брата на четыре года старше. Приписан к отделу и наркотиков под командованием лейтенанта Оберман последние четыре года. Когда сдал на детектива, год проработал в отделе нравов. Мне придется копнуть глубже, чтобы нарыть больше, – предупредила Пибоди.

 – Пока не надо. Армейский ребенок, младший из двух братьев, четыре года в армии. Привык выполнять приказы начальства. Армейская выучка, приобрел опыт работы на улицах в отделе нравов, а может, и у Рене с этого начинал.

 – Детектив Лайла Стронг, – продолжала Пибоди, когда Ева остановила машину у морга. – Возраст тридцать три года, рост пять футов шесть дюймов, вес сто двадцать два фунта. Родилась на Ямайке от матери-одиночки. Проживает в Квинсе. Об отце – никаких записей. Детей, кроме нее, еще двое: старший брат, младшая сестра. Брат числится мертвым. Умер в 2045-м, возраст – семнадцать лет. Частичная стипендия плюс материальная помощь на образование помогли ей окончить Нью-Йоркский университет. Специализировалась по обеспечению правопорядка. Десять лет на службе, семь из них – в отделе наркотиков. В настоящий момент переведена из сто шестьдесят третьего участка в Центральное управление к лейтенанту Оберман. Примерно полгода назад.

 – Значит, новенькая. Да, пожалуй, ценный кадр для нас. К а к умер брат?

 – Э-э-э… погоди. – Пибоди пролистала информацию на карманном компьютере, пока они шли по длинному белому коридору. – Убит, судя по всему, во время неудачной сделки с наркотиками. Многочисленные колотые раны. Опечатанное подростковое досье.

 – Толкал или покупал дурь, – произнесла вслух Ева. – Скорее всего, он наркоман. И умер, даже не получив права голоса. Сестра выбрала себе карьеру – борьбу с теми, кто убил ее брата. Да, если все это подтвердится, она может стать ценным приобретением.

 Она толкнула двойные двери и вошла в анатомичку Морриса.

 Моррис стоял с лазерным скальпелем в руке, кровь пятнала его защитную робу, и тем не менее он ухитрялся выглядеть стильно в модном костюме без воротника цвета полуночной синевы, с волосами, заплетенными в косу и собранными на затылке.

 – У нас тут два по цене одного, – объявил он. – Твой – вон там. – Он подбородком указал на тело с уже аккуратно зашитым разрезом в форме буквы «игрек». – Дай мне только вынуть этот мозг, и я буду в полном твоем распоряжении.

 – Без проблем. – Ева подошла к Кинеру.

 Они его вымыли, поэтому на столе в морге он выглядел намного лучше, чем в грязной ванне. Старые следы уколов синюшными дорожками тянулись по обеим рукам, кольцами обвивали лодыжки. Синяков было сравнительно немного.

 Ева надела пару очков-микроскопов и начала осматривать тело в поисках ожогов от шокера или следов шприца. Впрочем, были и другие способы, существовало множество способов для человека, знающего приемы нападения и обороны, обездвижить другого человека, уступающего ему в весе сотню с лишним фунтов.

 Она обработала руки изолирующим составом и ощупала голову Кинера, кожу под волосами, игнорируя швы, наложенные Моррисом или одним из но лаборантов.

 – Мою работу делаешь?

 – Извини. – Ева бросила на него взгляд. – Вот тут шишка. Как раз за левым ухом.

 – Да. – Моррис взвесил мозг, записал и подошел к раковине, чтобы вымыть руки. – У него несколько гематом, есть и шишки, как ты говоришь. Он так накачан, что у него наверняка начались судороги. Организм буквально нашпигован тем, что на улице называют «Трахоболом». Ты о таком слыхала?

 – На основе лошадиного транквилизатора, верно?

 – Да, и доза такая, что свалила бы четырехсотфунтового жеребца. Причем доля «Зевса» в смеси ним почти не разбавлена. Комбинация стопроцентно смертельная, впрочем, результат налицо.

 – Вот эта шишка. Если кто-то нанес ему удар – тот, кто знал, как и куда бить, – удар мог его свалить, и вырубить.

 Моррис поднял брови.

 – Если он знал, как и куда бить, да, безусловно. Ты предпочитаешь версию убийства передозу?

 Как ей хотелось бы все ему объяснить!

 – Да, у меня есть вопросы. Почему в ванне? Ты, сам говоришь: доза такая, что свалила бы его пару-тройку раз с гарантией. Посмотри на следы уколов. Он наркоман, причем наркоман со стажем. Зачем ему принимать такую огромную дозу рискованного вещества? И раз уж он наркоман со стажем, даже если, допустим, он идиот, разве он не захочет растянуть удовольствие? Зачем вкалывать все сразу? Он не в своей квартире, он заперся в этой дыре и, похоже, устроил там привал. Мне это говорит о том, что он там прятался. Так, может, кто-то его нашел?

 – Может. Он довольно прилично поужинал где-то в районе полуночи. Пицца с сардинами.

 – Пицца с сардинами – это, по-твоему, прилично?

 Моррис улыбнулся.

 – Скажем так: он плотно поел и запил ужин парой бутылок пива.

 – На месте не было коробок из-под пиццы и бутылок из-под пива, – насторожилась Ева. – Может, он поел в какой-то забегаловке. Будем отрабатывать эту гипотезу. Интересно, почему он плотно поужинал, а через пару часов забился в щель, забрался в загаженную ванну и вкатил себе такой дозняк, хотя должен был знать – с его-то опытом! – что это смертельно.

 – Учту твое мнение. Я пока еще не определился, так что причиной смерти остается передозировка: все остальные повреждения не смертельны.

 – Как раз то, что я хотела услышать.

 – Я считаю, что необходимо провести дальнейший анализ опухоли за левым ухом, – продолжал Моррис.

 – Не помещает.

 – Что-то ты темнишь сегодня, Даллас. Держишь карты ближе к пиджаку. Пиджачок, кстати, очень неплохой.

 – Функциональный. Функцию свою выполняет. Ну, не будем тебе мешать. Занимайся своим мозгом.