10

 Болото Роузов

 Март 1900 года

 Он сам не знал, зачем приходит сюда, зачем подолгу смотрит на воду в густых зеленых тенях, пока день мало-помалу уступает место ночи.

 Но приходил сюда снова и снова, часами бродил по болотам, словно надеялся, что она вдруг выйдет из-за деревьев ему навстречу.

 И все станет как прежде…

 Нет! Никогда ничего не будет как прежде.

 Он боялся, что сходит с ума, что горе помрачило его рассудок. Как иначе объяснить, что по ночам ему слышится ее шепот? И что ему делать с этим, кроме как заткнуть уши, отгородиться, не слушать, не верить?

 Из камышей неторопливо и бесшумно, словно призрак, взмыла вверх голубая цапля — изящный силуэт на фоне темнеющего неба. Пронеслась над темной водой и исчезла за лесом. Прочь от него, все от него бежит.

 Так ушла и она. Его Абби упорхнула от него, как эта птица. Так говорят все: родные, друзья. Он слышал, как об этом перешептываются слуги.

 О том, что Абигайль Роуз сбежала от мужа неизвестно с кем, оставив у него на руках зачатую от любовника дочь.

 И хоть он продолжал искать и в Новом Орлеане, и в Батон-Руже, и в Лафайете, хотя, сам словно призрак, вновь и вновь обшаривал Болота, в самые темные и одинокие ночные часы он этому верил.

 Она ушла. Бросила его и дочь.

 И сам он как будто тоже исчез, лишь тело его осталось здесь. Люсьен брел по жизни, не включаясь в нее. Он не мог больше быть отцом для девочки, крохотной живой копии Абигайль, в глубине души стыдясь собственных мыслей, он сомневался, что в ней течет его кровь. Один лишь взгляд на ребенка повергал его в неизъяснимую скорбь.

 Он даже не входил в детскую и ненавидел себя за малодушие. Даже поднимаясь по лестнице на третий этаж, он погружался в безбрежное море отчаяния.

 Все говорят, что ребенок этот не его.

 Нет! Люсьен застонал и закрыл лицо руками, словно солнечный свет обжег ему глаза. Нет, этому он никогда не поверит! Они зачали дочь в любви, в нежной страсти, в безоглядном доверии друг к другу!

 Если и это была ложь…

 Он опустил руки, шагнул к воде. Сейчас вода, должно быть, теплая, как улыбка Абигайль, как ее кожа. Даже цвет воды напоминал ему цвет ее глаз…

 — Люсьен!

 Он замер.

 Абби! Она бежала к нему, продираясь сквозь заросли ивняка, ее прекрасные волосы рассыпались по плечам. Сердце его, омертвевшее от горя, гулко забилось и словно ожило в безумной надежде.

 Но в следующий миг последний луч солнца упал на ее лицо — и сердце Люсьена снова умерло.

 Клодина схватила его за руки, пальцы ее были холодны от страха. Один взгляд Люсьена — и она поняла, что он задумал, в глазах его прочла смерть.

 — Люсьен! Вспомните о ней! Никогда она не пожелала бы, чтобы вы наложили на себя руки и погубили свою бессмертную душу!

 — Она ушла от меня.

 — Нет! Это неправда! Вас обманули, обманули, Люсьен. Она любила вас, вас и Мари-Роз она любила больше всех на свете.

 — Тогда где она?! — Гнев, скрывавшийся под его скорбным оцепенением, вырвался наружу, Люсьен схватил Клодину за плечи и встряхнул. Какая-то темная необоримая сила овладела им. Если бы он мог стереть с лица Клодин всякое сходство с Абигайль, если бы мог заставить ее замолчать, уничтожив тем самым напоминание о его исчезнувшей жене! — Где?!

 — Ее нет в живых! — выкрикнула Клодина, пронзительный крик ее как будто разбудил безмолвие Болота. — Ее убили! Только смерть могла разлучить ее с вами и с Рози!

 Люсьен оттолкнул Клодину, пошатнулся, опершись спиной о старый дуб.

 — Это безумие, этого не может быть! Она никому не причинила зла…

 — Говорю вам, я знаю! Я чувствую! Мне снятся сны…

 — Мне тоже. — Слезы щипали ему глаза, деревья, фигура Клодин теряли очертания и расплылись. — Мне тоже снятся сны.

 — Люсьен, послушайте меня! Я была с малышкой той ночью. Абби поднялась в детскую покормить девочку. Я знаю всю ее жизнь. Никого она так не любила, как вас и Мари-Роз. Зачем, зачем я только ушла той ночью из Дома Мане?! — Клодина скрестила руки на груди, словно пыталась усмирить страдания своего измученного сердца. — Всю жизнь я буду молить ее о прощении за то, что оставила ее одну!

 — Она забрала одежду, украшения… Нет, моя мать права. — Люсьен сжал губы, повторяя себе, что нужно быть сильным, не осознавая, что эта сила означает лишь слабость его веры. — Мне придется с этим смириться.

 — Ваша мать ненавидела Абби! На другой же день она выкинула меня за порог. Боится держать меня в доме, боится, что я могу догадаться…

 Люсьен резко повернулся к ней, лицо его было искажено такой яростью, что Клодина отступила на шаг.

 — Хочешь меня убедить, что это моя мать убила мою жену? А потом скрыла это преступление, это злодейство, этот ужас, заставив всех поверить, что Абби сбежала?

 — Я не знаю, что произошло. Знаю только, что Абби никогда бы вас не покинула. Знаете… мама Роуз ходила к Евангелине.

 Люсьен взмахнул рукой.

 — Пустые суеверия!

 — У Евангелины дар провидения, это всем известно. Она сказала, что видит кровь, страх, слышит рыдания и крики. Грех, черный, как самая черная ночь. И смерть. Смерть и водную могилу. Еще сказала, что вторая твоя половина черна, как самые глубокие адские бездны.

 — Что же, выходит, я ее убил? Я тайно вернулся ночью и убил свою жену?

 — «Две половины из одного чрева» — так сказала она. Люсьен, это о вашем брате!

 Мучительная дрожь молнией пронзила его тело: к горлу подступила тошнота, на языке он почувствовал отвратительный вкус желчи.

 — Не желаю этого слушать! Возвращайся к себе домой, Клодина, и впредь держись подальше от Дома Мане!

 Он вынул из кармана брошь — маленькие крылатые часы — и вложил ей в руку.

 — Возьми это. Сохрани для… для девочки. — Имя ее он произнести не смог. — Пусть у нее останется хоть что-то на память о матери.

 Он опустил взгляд на часы, остановившиеся навсегда.

 — Люсьен, как вы можете ей не верить?! Это все равно что снова ее убить!

 — Не подходи ко мне! Убирайся!

 И он бросился прочь — к Дому Мане, назад в свой добровольно избранный ад.

 — Ты же знаешь! — крикнула ему вслед Клодина. — Знаешь, что она была тебе верна!

 Прижав к груди брошь, Клодина безмолвно поклялась передать их дочери Абигайль. Вместе с правдой о ее невинно погубленной матери.

 

 Дом Мане

 Февраль 2002 года

 Деклан наблюдал с галереи за рождением нового дня. Небо на востоке нежно розовело, горизонт окрасился в сиреневые тона. Веял легкий ветерок. С каждым днем становилось теплее: весна была еще в пути, но зима уже уступала ей свои права.

 К садам, еще месяц назад являвшим собой полнейшее запустение, потихоньку возвращалась былая красота. Вездесущие сорняки, змеящийся плющ, сухие сучья и обломки кирпичей — все это постепенно исчезало, открывая взору дорожки, клумбы, даже садовые цветы, стойко пережившие многолетнее небрежение.

 Старую беседку густо оплела какая-то вьющаяся зелень, а рядом раскинулся островок азалий, на которых уже появились едва заметные бутоны.

 Были здесь еще магнолии, индийская сирень, камелии, жасмин. Все эти названия Деклан узнал от Фрэнка и Фрэнки и записал в свой блокнот. Когда он сказал, что хотел бы оплести столбы крыльца вьюнком, Фрэнк произнес басом, растягивая слова:

 — Сорт, который мне нужен, называется «Утреннее сияние». «Утреннее сияние» — прекрасное название для цветка.

 Деклан в последнее время уже чувствовал себя разбитым от недосыпания — должно быть, его организм приспособился к пяти-шести часам зачастую беспокойного сна. А может быть, это нервное напряжение питало его энергию.

 Что-то не давало ему успокоиться, гнало вперед, требовало как можно скорее преобразить дом, отныне ему принадлежащий. Впрочем, не ему одному.

 Если здесь и вправду обитала Абигайль, надо признаться, она оказалась дамой на редкость непостоянной. Временами Деклан чувствовал себя здесь так спокойно и легко, что не представлял, как мог бы жить где-то еще. Но порой его словно охватывал пронизывающий холодок и сердце болезненно сжималось. В такие минуты у него было ощущение, что за ним наблюдают.

 Что ж, такова женская природа, сказал он себе, размышляя об этом и потягивая утренний кофе. Сейчас она тебе улыбается, а через минуту мечет громы и молнии.

 И едва об этом подумал, увидел, как из-за деревьев появились Лина и черный пес.

 Деклан схватил кружку с кофе и сбежал по лестнице вниз.

 Она увидела его гораздо раньше, чем он ее. Скрытая деревьями и утренним туманом, рассеянно гладя по голове Руфуса, она наблюдала за домом. И за Декланом.

 «Что в этом доме — и в этом мужчине — так ее притягивает? — спрашивала она себя. — Разве мало старинных особняков на Речной дороге или в окрестностях Батон-Ружа?»

 Да и симпатичных парней в Новом Орлеане, видит бог, предостаточно!

 И все же именно этот дом всегда вызывал у нее интерес и возбуждал фантазию. А теперь, похоже, именно этот мужчина, что спускается сейчас по лестнице в линялой рубахе и заляпанных краской джинсах, с трехдневной щетиной на подбородке, испытывает то же самое.

 Лина никогда не загадывала желания. Она была уверена: сильные желания только путают

 планы и вообще мешают жить. А если уж речь идет о мужчине, страшно и подумать, куда может завести желание!

 Свою жизнь Лина строила, как дом — кирпичик за кирпичиком. Гордилась тем, что удалось создать, и не стремилась ничего менять. А мужчина, даже самый белый и пушистый, изменит интерьер. Это в лучшем случае, а в худшем снесет построенное ею ко всем чертям.

 Именно поэтому после той ночи с Декланом они не встречались. Хотела доказать самой себе, что не так-то он ей и нужен.

 Вот и сейчас, когда пес, разрывая клочья утреннего тумана, ринулся Деклану навстречу, она не бросилась за ним.

 Руфус, подпрыгнув, облизал Деклану лицо и перевернулся на спину, требуя, чтобы ему почесали живот. Так он выражал безусловную любовь.

 «Даже собака от него без ума!» — подумала Лина, глядя, как Деклан наклоняется к псу и треплет ему загривок. Этот мужчина определенно слишком хорош. Во всяком случае, для нее.

 — Руфус! — позвала она.

 Пес вскочил, едва не опрокинув Деклана, и бросился к ней. Лина, смеясь, подбросила мяч высоко в воздух. Руфус, вывалив от восторга язык, запрыгал вокруг нее. Лина поймала мяч и забросила его в пруд. Руфус без колебаний прыгнул в воду и схватил мяч зубами.

 — Вам с ним самое место в баскетбольной команде!

 Пока пес плыл к берегу, Деклан подошел к Лине, обнял ее и приподнял в воздухе. В глазах ее мелькнуло изумление, а в следующий миг он уже целовал ее, не дав опомниться.

 Она впилась в его рубашку, но не потому, что ее ноги болтались в нескольких дюймах над землей. Она хотела поскорее прикоснуться к Деклану, жаркому, сильному, желанному.

 За ее спиной басовито гавкнул пес, а затем ее словно из душа окатило — это Руфус отряхивался. Лина не удивилась бы, если бы капли воды, попав на ее кожу сейчас, превратились в пар.

 — Утро доброе! — проговорил Деклан, ставя ее на ноги. — Где сидишь?

 — Ух ты! Тебя уже от местных не отличить! — Лина откинула волосы за спину. — А ты где сидишь? — Она погладила его колючую щеку. — Надо бы тебе побриться, милый!

 — Знай я, что ты зайдешь меня навестить, непременно бы об этом позаботился.

 — А я не к тебе пришла. — Она подняла мяч, брошенный Руфусом к ее ногам, и снова отправила его в полет, а пса — за ним. — Я просто гуляю с бабулиной собакой.

 — Как мисс Одетта? Ты говорила, что остаешься у нее, когда она плохо себя чувствует.

 — Все в порядке, слава богу. Просто иногда она хандрит.

 Черт бы побрал этого Деклана! Неподдельное беспокойство в его голосе тронуло ее чуть ли не до слез.

 — Скучает по деду. Она вышла за него в семнадцать лет, а когда он умер, ей было пятьдесят восемь. Больше сорока лет прожили вместе — это не шутка.

 — Может быть, мне стоит к ней зайти попозже?

 — Она тебе всегда рада. — Руфус нетерпеливо вилял хвостом, и Лина снова бросила мяч.

 — Ты говорила, у нее есть сестра. А другие родственники?

 — Две сестры и брат. Все живы.

 — А дети?

 Лицо Лины словно окаменело.

 — Никого нет, кроме меня. Ты сегодня поедешь в город на праздник?

 «Ага, вот, значит, в чем дело, — понял Деклан. — Ладно, пока оставим расспросы».

 — Не сейчас. Может быть, вечером. Ты сегодня работаешь?

 — До среды я работаю без выходных. Приближается пост, и люди спешат напиться впрок.

 — Вид у тебя усталый. Поздно ложишься?

 — Я и встаю поздно. Но бабуля — ранняя пташка, и, если уж она встала, никто в доме не спит. — Она подняла руки и с удовольствием потянулась. — А ты ведь тоже ранняя пташка?

 — Теперь — да. Зайдешь в дом? Выпьем кофе, и я тебе покажу, чем занимался все это время, раз уж не мог заниматься тобой.

 — Я была все дни очень занята.

 — Да, ты говорила, — усмехнулся Деклан.

 Брови ее поползли вверх.

 — Это правда! — повысила голос Лина.

 — А я и не говорю, что это неправда. Похоже, ты нервничаешь из-за меня. — Он подцепил пальцем прядь ее волос, отметив, как темнеет от гнева ее лицо. — Я хочу, чтобы ты знала: одной ночью для нас все не ограничится.

 — Я буду спать с тобой, если захочу. И когда захочу, — с вызовом бросила она.

 — А еще, — продолжал он невозмутимо, больно сжав при этом ее руку, — я не хочу, чтобы ты вообразила, что мне от тебя не нужно ничего, кроме возни под одеялом.

 Она хлопнула его по руке.

 — Я не разрешала себя трогать!

 — А я не спрашивал разрешения. — Теперь не только в пальцах его, но и в голосе чувствовалась сталь. — Остынь, я не из тех, кто боится ссор. Ты нервничаешь и стараешься держать дистанцию — хорошо. Я терпеливый человек, Лина, но я не коврик у твоей двери, и ты сильно ошибаешься, если думаешь, что об меня можно вытирать ноги!

 У Лины хватило ума понять, что ее резкий тон и гневные взгляды на него не действуют. Пожелай она ссоры, скорее всего, ей удалось бы пробиться сквозь броню его самообладания и устроить шумный скандал. Было бы, пожалуй, интересно увидеть реакцию Деклана. Вот только шансы у нее победить в этой схватке пятьдесят на пятьдесят.

 Лина предпочла не рисковать и медленно погладила его по щеке.

 — Да ладно тебе, Дек! — Голос ее словно превратился в мед. — Что ты так вскинулся? Я же не всерьез, просто сорвалась. Извини, с утра я всегда не в лучшей форме, а тут еще ты принялся со мной спорить. Я не хотела тебя обидеть.

 Приподнявшись на цыпочки, она чмокнула его в щеку.

 — А чего ты хочешь, Анджелина?

 В том, как он проговорил это, как произнес ее полное имя, ей почудилась опасность, нет, скорее предупреждение.

 — Деклан, радость моя, ты мне очень нравишься. Честное слово! А в ту ночь ты меня просто потряс! Но мне кажется, не стоит придавать этому слишком большое значение. Нам было хорошо, правда? На самом деле…

 — А что было между нами на самом деле?

 Она пожала плечами.

 — Случайный эпизод, правда, приятный для нас обоих. Но теперь почему бы не оставить секс в покое и не стать снова друзьями?

 — Можно и так… — проговорил Деклан словно в раздумье. — А можно и вот так!

 Он рванул ее к себе так, что она едва удержалась на ногах, и впился губами в ее губы. На этот раз не было терпения, нежности, неги — лишь яростная, грубая страсть. Он целовал ее так, словно хотел навеки привязать к себе этим поцелуем.

 Лина попыталась его оттолкнуть, и Руфус предупреждающе зарычал. Но Деклан этого даже не услышал. Запустив руку ей в волосы, он откинул ее голову назад и впился в ее губы с еще большей страстью, словно пытаясь поглотить ее, вобрать в себя, насытить свой неутолимый голод.

 Лина была не в силах противиться ему. Буря чувств охватила ее, выпустив на волю желание, которое она всю неделю пыталась держать взаперти. Сдавленно простонав, она обвила его шею руками и с жаром ответила на поцелуй.

 — Наша с тобой история еще не закончена, — проговорил Деклан, отрываясь от Лины и по-хозяйски кладя руки ей на плечи.

 — Быть может.

 — Я заеду вечером и, после того как бар закроется, провожу тебя домой. А в пятницу, когда кончится карнавал, приглашаю тебя к себе. На ужин.

 — Поразишь меня своим кулинарным искусством? — выдавила она улыбку.

 Деклан усмехнулся.

 — Приготовлю для тебя сюрприз.

 — Деклан Фицджеральд, полный сюрпризов! — проворчала Лина, когда он развернулся и двинулся прочь.

 

 Лина злилась на себя. И не только за то, что проиграла в споре, — за трусость. Трусость, которая и побудила ее ввязаться в спор.

 Она нетерпеливо пробиралась через подлесок. Руфус кружил вокруг, зарывался носом в траву в надежде спугнуть кролика.

 Лина остановилась у речной излучины, что на памяти уже многих поколений носила название Болото Роузов. Это таинственное место, где река замедляла свое течение и ветви кипарисов отражались в темной воде, было ее миром, таким же, как и шумные многолюдные улицы Французского квартала в городе.

 В этом мире она жила, когда была ребенком. Здесь научилась узнавать голоса птиц, различать трели жаворонка и малиновки, здесь научилась удить рыбу и отличать съедобные ягоды от ядовитых.

 Французский квартал воплощал для нее настоящее и будущее, а Болото и леса вокруг него — прошлое. Сюда она возвращалась не только когда навещала бабушку, но и когда бывало грустно ей самой.

 В темной глубине мелькнуло узловатое туловище аллигатора. В тихом омуте кто только не водится, подумала Лина. С виду все гладко, но, стоит забыть об осторожности, моргнуть не успеешь, как зубастая пасть утащит тебя на дно.

 Вот и Деклан Фицджеральд — такой же тихий омут. Лучше бы ему быть заезжим туристом, избалованным богатеньким бездельником; тогда она бы развлеклась с ним, а когда бы он наскучил, избавилась от него, не испытывая ни угрызений совести, ни сожаления.

 Однако от человека, которого воспринимаешь всерьез, которого уважаешь, избавиться куда сложнее. А Лина не просто уважала Деклана — она им восхищалась. Восхищалась его решительностью, целеустремленностью, его чувством юмора. Да что там, он ей очень нравится — как друг. А вот как любовник — чертовски беспокоит.

 Слишком уж многого он хочет! Лина почти физически ощущала, как он поглощает ее, подчиняет себе. Но что особенно пугало ее — она не находила в себе сил этому противостоять.

 Рассеянно поигрывая медальоном-ключиком, она направилась назад, к дому у болота. «Пусть все идет как идет, — в который раз сказала она себе. — Время нас рассудит».

 Невольная улыбка осветила ее лицо, когда, подойдя к дому, она увидела, как бабуля в соломенной шляпе с необъятными полями возится в саду.

 — Кажется, пахнет горячим хлебом! — объявила Лина.

 — Верно. Сегодня хлеб черный. Можешь, если понравится, взять и себе.

 Одетта выпрямилась, потерла поясницу.

 — А еще занеси хлеб нашему соседу в Дом Мане. Мне кажется, он ест что ни попадя.

 — По виду не скажешь, он выглядит вполне здоровым.

 — И бодрым, а? — Бросив на внучку быстрый взгляд из-под полей шляпы, Одетта снова вернулась к своим цветам. — Он что, приставал к тебе сегодня утром? У тебя такой вид…

 Лина присела на ступеньку крыльца.

 — Какой еще вид?

 — Вид женщины, с которой мужчина начал свое дело, но не довел его до конца.

 — Это дело я и сама могу довести до конца, если только в этом проблема.

 Одетта громко фыркнула. Отломила веточку розмарина, поднесла к носу, наслаждаясь запахом.

 — Раз уж у тебя кое-где свербит, к чему самой себя чесать, когда можно попросить другого? Мне, быть может, уже и под семьдесят, и выгляжу я старуха старухой, но могу распознать мужчину, готового устроить тебе встряску!

 — Бабуля, в моей жизни это — не главное.

 — Разумеется, не главное. Это просто то, что украшает жизнь. — Она снова выпрямилась. — Ты ведь давно уже не цыпленок Лилибет.

 Детское прозвище — Цыпленок — вызвало у Лины улыбку.

 — Увы, это так.

 — Так вот, ты же не собираешься всю жизнь прожить в одиночестве. Особенно если встретился хороший человек и между вами искра пробежала.

 Лина взяла у бабушки веточку розмарина, приложила его к щеке.

 — Искра? Скажи лучше, фейерверк! — Она оперлась на локти, откинула волосы со лба. — До сих пор я не сгорала от любви и прекрасно без этого обходилась. Зачем мне это?

 — У тебя вечно все только черное или белое. Сплошные крайности, никакой золотой середины. Хоть ты и взрослая, но для меня всегда останешься малюткой, и вот что я тебе скажу: бывает, что женщина остается одна, коли у нее есть на то причины. Но страх не причина.

 — А что, если меня угораздит без памяти в него втрескаться? — не успокаивалась Лина. — А ему надоест хлебать болотную водицу, и он укатит к себе в Бостон? Или ему надоем я, и он найдет себе другую?

 Одетта сдвинула шляпу на затылок, лицо ее стало сердитым.

 — А если вдруг случится наводнение и нас всех смоет в Миссисипи? Бога ради, Лина, прекрати запугивать себя неприятностями, которые еще не случились и, может, не случатся никогда!

 — Я прекрасно жила, пока он здесь не появился, и дальше без него проживу! — Руфус положил голову ей на колени, и Лина рассеянно его погладила. — Посмотри на этот дом, бабуля, на Дом Мане, который он старается привести в порядок, вспомни его историю. Вот что случается, когда сходятся неподходящие друг другу люди. Я-то знаю — во мне течет ее кровь.

 — Ничего ты не знаешь! — Одетта приподняла ее голову за подбородок, взглянула внучке в лицо. — Если бы Абби Роуз и Люсьен Мане не полюбили друг друга, если бы не зачали ребенка, не появились бы на свет ни я, ни ты.

 — А если бы они вовремя расстались, она не умерла бы страшной смертью. И не бродила бы теперь призраком по этому дому.

 — Что ты такое говоришь! — удивилась Одетта. — Призрак этого дома совсем не Абби Роуз.

 — А кто же?

 — Думаю, это и должен узнать наш новый сосед. И быть может, ты здесь, чтобы ему помочь. — Одетта умолкла и прислушалась. Электрическая печь в доме запищала, возвещая, что настало время ее выключить. — Так что же, занесешь хлеб в Дом Мане? — спросила Одетта.

 Лина упрямо выпятила челюсть.

 — Нет!

 — Как хочешь. — Одетта поднялась на крыльцо. — Тогда я сама ему отнесу. — Обернувшись через плечо, она хитро улыбнулась. — И уведу парня у тебя из-под носа — ты и моргнуть не успеешь! Смотри — потом пожалеешь…

 

 Все двери и окна на первом этаже были открыты. По дому и саду разносился звучный ритм-энд-блюз. Деклан, совершенно измученный, накладывал на отшкуренный и очищенный пол в гостиной первый слой лака.

 Каждая мышца, каждая жилка в его теле болела. Деклан надеялся, что физическое напряжение и усталость усмирят его гнев, но он ошибался. Теперь он рассчитывал хотя бы отвлечься — лакировка пола требует внимания и сосредоточенности.

 Кто бы мог подумать, что розовый рассвет станет прелюдией к такому поганому дню?

 Этой женщине все-таки удалось его зацепить! Она им играет, и вполне сознательно. Бросилась в его объятия, страстно ему отдалась, а всю следующую неделю отказывалась с ним встречаться. Рычит на него, сверкает глазами, а в следующий миг воркует и ласкается.

 А главное, хочет повернуть дело так, словно их ночь, их сказочная ночь, — обычный одноразовый секс!

 Черт бы ее побрал!

 — Что ты так вскинулся, Дек? — пробормотал он. — Ты, детка, еще не видела, как я вскидываюсь! Ничего, скоро увидишь!

 — Кажется, ты сегодня не в духе?

 Деклан вскочил, как подброшенный, расплескав лак. И едва не охнул вслух, увидев, что с порога ему улыбается мисс Одетта.

 — Я не слышал, как вы вошли.

 — Неудивительно. — Она по-хозяйски подошла к проигрывателю и убавила громкость. — Люблю Рая Кудера, но предпочитаю потише. Я принесла тебе свежий хлеб — испекла его утром. Но ты занят, так что не буду тебя отвлекать. Просто оставлю на кухне.

 — Подождите минутку!

 — Не нужно из-за меня бросать работу.

 — Нет, пожалуйста! Пять минут. Проходите на кухню, располагайтесь, там в холодильнике не помню что, но что-то там есть, можно выпить…

 — Ну раз так… Передохнуть мне не помешает: путь неблизкий, а по зимним дорогам пешком ходить нелегко. А ты не беспокойся и не спеши.

 Когда он закончил лакировать участок пола и присоединился к ней, Одетта стояла у застекленного буфета, разглядывая выставленную в нем старинную утварь и посуду.

 — Надо же, чугунная вафельница, совсем как была у моей матушки! А этот дуршлаг — такой же есть у меня! Не припомню, как называются вот такие тарелки?

 — Фестивальные.

 — Да-да. Неплохое название, праздничное. А вот эти мейсоновские кувшины, должно быть, стоили тебе огромных денег?

 — Точно.

 Она восхищенно поцокала языком.

 — Красота, да и только! Завтра пороюсь у себя в чулане, может, найду что-нибудь интересное тебе в коллекцию. — Повернувшись к Деклану, она добавила: — Кухня выглядит отлично, Деклан. Прекрасная работа.

 — Это что! Посмотрим, что вы скажете, когда я поставлю стойки и все здесь обошью деревянными панелями!

 — Прекрасно, — повторила она. — И гостиная, где ты работаешь, уже выглядит очень мило.

 — Для гостиной я уже купил кое-какую мебель… Господи, простите меня, Одетта, я даже не предложил вам присесть!

 — Я на минутку. Принесла тебе кое-что такое, что ты, может быть, захочешь поставить на каминной полке здесь или в другой комнате.

 Присев за стол, она достала из сумки большую, наклеенную на картон фотографию в потертой кожаной рамке.

 — Это портрет Абигайль Роуз.

 Деклан взял фотографию, вгляделся в лицо девушки из своих снов. Очень похожа на Лину, только намного моложе, сразу понял он. Моложе и нежнее. Лицо ее еще не стало лицом взрослой женщины, оно сохранило детскую пухлость, огромные глаза удивленно и застенчиво, с робким предвкушением радости смотрели на мир из-под пушистых ресниц.

 Она выглядела совсем юной, невинной. Строгое платье с меховым воротником, высокий бархатный ток с перьями выглядели на ней нелепо, словно маскарадный костюм, и лишь подчеркивали ее невинность и смущение.

 Быть может, такой была и Лина в семнадцать лет?

 — Какая она милая, — проговорил Деклан. — И совсем девочка… Что за жуткая история!

 — Бабушка говорила мне: когда все это случилось, ей было около восемнадцати. Успела ли она отпраздновать свой восемнадцатый день рождения, мы этого никогда не узнаем.

 При этих словах где-то наверху, словно в гневе, хлопнула дверь. Одетта подняла глаза к потолку.

 — Похоже, твой призрак тоже сегодня не в духе.

 — Да, обычно он ведет себя тихо, но сейчас что-то разошелся. Пару часов назад сынишка сантехника решил заглянуть на третий этаж и вылетел оттуда пулей.

 — Ну, ты-то, похоже, никуда бежать не собираешься.

 — Нет.

 Наверху хлопнула еще одна дверь. Деклан вгляделся в лицо Абигайль: она робко улыбалась с фотографии, и глаза ее были полны надежды.

 — Я отсюда не убегу, — твердо сказал он.