• Сестры Конкеннан, #1

Глава 15

 В Париже было жарко, душно и людно. Уличное движение невыносимое – словно вызов обществу. Автомобили, автобусы, мотоциклы грохотали и мчались, обгоняя друг друга, как если бы все водители хотели одного – выйти победителями из этих смертельных гонок. А по тротуарам, как на параде, шествовали толпы пешеходов. Женщины – большинство из них в коротких юбках; на лицах – утомленность от своей немыслимой красоты и шика, все почти так, как говорил Джозеф. Мужчины такие же шикарные, провожают взглядом женщин, сидя за маленькими столиками уличных кафе, попивая красное вино или крепкий черный кофе.

 Везде цветы – розы, гладиолусы, бегонии, львиный зев, ноготки – они занимают прилавки, лежат на скамейках, сверкают под солнцем в руках у длинноногих девушек.

 Мальчишки мчатся на роликах, из их сумок торчат, словно копья, длинные хлебные батоны. Стаи туристов выстреливают из своих фотокамер по всем этим уличным пейзажам и сценкам.

 А еще – собаки. Город как будто создан для их обитания. Собаки на поводках и без них, носящиеся по улицам и газонам, привязанные у дверей магазинов. И все они, даже милые дворняжки, выглядят по-иностранному, по-французски.

 

 Мегги видит все это из окна своего гостиничного номера, выходящего на площадь Согласия.

 Она в Париже! В Париже, где особый воздух, и особые звуки, и особый свет с неба. А ее любовник лежит, как колода, в постели позади нее и спит мертвецким сном.

 Так она полагала, во всяком случае. На самом же деле он уже некоторое время наблюдал за тем, как она рассматривает Париж, высунувшись из огромного окна, в одной ночной рубашке, спустившейся с левого плеча.

 Вчера вечером, когда они приехали, она не проявила интереса к городу. Расширенными глазами, молча смотрела она на величественный, весь в плюше, вестибюль отеля «Крийон», где Роган заказал номер, и, также не проронив ни слова, пошла за ним после того, как он расплатился с портье.

 Когда Роган спросил, нравится ли ей их номер, она лишь пожала плечами.

 Это заставило его покатиться со смеху, а потом он сразу увлек ее в постель.

 Но сейчас, насколько он мог заметить, она не была так рассеянна, или наоборот, сосредоточена, как вчера. Он чувствовал ее волнение, с каким она разглядывала Париж, который он так любил и хотел ей подарить.

 – Если ты высунешься еще больше, – насмешливо сказал он ей в спину, – то, боюсь, на площади остановится движение.

 Она вздрогнула и, откинув с лица упавшие волосы, повернулась к нему – туда, где он лежал среди груды простынь и подушек.

 – Его не остановит и атомная бомба. Отчего они все так хотят убить друг друга?

 – Это вопрос чести. Ну, как тебе город при дневном освещении?

 – Переполнен. Больше, чем Дублин. Но он прекрасен, Роган. Похож на старую сварливую хозяйку постоялого двора. Вон там один из торговцев цветами. У него океан цветов! И каждый раз, когда к нему подходят поглядеть или купить, он отворачивается с надменным видом, как если бы торговать было ниже его достоинства. Но деньги все-таки берет и считает каждую монету.

 Она вскарабкалась на постель, вытянулась рядом с Роганом.

 – Я его очень хорошо понимаю, – со вздохом сказала она. – Ничто так не огорчает, как продавать то, что любишь.

 – Но, если он их не продаст, они увянут. – Роган протянул руку, погладил ее по голове. – Если ты не будешь продавать то, что любишь, какая-то часть тебя тоже умрет.

 – Да, конечно, – согласилась она. – Ив первую очередь та часть, которая требует есть и пить. Кстати, ты не собираешься позвонить одному из официантов, похожих на адмиралов, и заказать завтрак в номер?

 – Что бы ты хотела?

 – Я… – Глаза у нее расширились и потемнели. – Все! Но сначала вот это…

 Она отбросила простыни, приподнялась и прижалась к нему всем телом.

 

 Позднее она вышла после душа, облаченная в белый махровый халат, висевший на дверях ванной. Роган сидел за столиком у окна гостиной и просматривал газеты. Перед ним стоял кофейник и корзинка с булочками.

 – Во Франции и газеты французские, – констатировала Мегги, с удовольствием принюхиваясь к запаху свежего хлеба. – Ты говоришь по-французски и по-итальянски, да?

 – Что? – Он сосредоточил внимание на финансовой странице и размышлял, не нужно ли срочно позвонить своему маклеру.

 – А еще?

 – Что еще? – рассеянно спросил он.

 – На каком еще? Я говорю о языках.

 – Немного по-немецки. И по-испански довольно прилично.

 – А на нашем родном гаэльском [6]?

 – Нет. – Он перевернул страницу, намереваясь заглянуть туда, где печатаются сведения об аукционах произведений искусства. – А ты?

 – Мать моего отца говорила. Поэтому я выучила немного. – Она положила джем на горячую булочку. – В основном ругательства. Ну, и так, кое-что. Заказать обед во французском ресторане вряд ли смогу. И в ирландском тоже.

 – Очень жаль. Мы теряем значительную часть нашего наследия. – Он произнес эти слова серьезно, потому что часто думал на эту тему. – Обидно, что во всей Ирландии только немногие знают свой язык. И я не из их числа. – Он отложил газету, повернулся к Мегги. – Скажи что-нибудь на гаэльском.

 – Я же ем, видишь.

 – Ну, скажи, Мегги, прошу тебя.

 С набитым ртом она произнесла несколько слов. Они звучали странно, казались очень музыкальными и были не более понятны ему, чем китайские.

 – Что ты сказала?

 – Что мне приятно видеть твое лицо этим утром. – Она улыбнулась. – Как видишь, он хорош не только для ругани, но и для лести. А теперь ты скажи мне по-французски.

 Он наклонился к ней, коснулся губами ее губ и негромко и быстро проговорил что-то, отчего сердце у нее сладко замерло, хотя она не поняла ни слова.

 – Переведи, – тихо попросила она.

 – Я сказал, что просыпаться рядом с тобой прекрасней, чем любой прекрасный сон.

 Она опустила глаза, щеки у нее зарделись.

 – Похоже на то, что французский звучит для меня куда приятней английского.

 Ее реакция удивила и растрогала его.

 – Мне нужно было давно говорить с тобой по-французски, – сказал он. – Ты бы лучше меня понимала.

 – Не глупи. – Но он видел: его слова проникли ей в душу, и, чтобы скрыть свое состояние, она поторопилась набить рот едой. – Что я ем?

 – Яйца по-бенедиктински.

 – Неплохо, – похвалила она с полным ртом. – Наверняка для богачей, но очень вкусно. Что будем делать сегодня, Роган?

 – Сначала прожуем то, что положили в рот.

 – А потом? Я хочу впервые в жизни иметь право тоже высказаться насчет наших общих планов. До этой минуты ты предоставлял мне роль собачонки, которую можно таскать на поводке куда угодно, не затрудняя себя объяснениями.

 – Возможно, я немного рехнулся, – любезно произнес он, – но мне начали нравиться эти постоянные укусы, к которым ты прибегаешь вместо нормального языка. И, прежде чем ты куснешь меня снова, тороплюсь заметить, что первым делом хотел показать тебе Париж. Конечно, Лувр, ну и многое другое. В нашу галерею пойдем во второй половине ДНЯ.

 Лувр… Сколько она мечтала о нем! А улицы Парижа, Сена…

 Мегги стала поспешно допивать чай.

 – Я почти готова… Что касается покупок, мне нужно купить что-нибудь для Брианны.

 – И для Мегги тоже.

 – Мегги ничего не нужно. Кроме того, я не могу позволить…

 – Глупо. Ты не должна себе отказывать в необходимом. Ты заработала на это.

 – То, что я заработала, уже тю-тю. – Она сделала выразительную гримасу над своей чашкой. – Это они называют чаем?

 Роган положил на стол вилку, которую держал в руке, удивленно взглянул на Мегги.

 – Что ты подразумеваешь под этим варварским «тю-тю»? Только месяц назад у тебя был чек на сумму с пятью нулями. Ты ее всю промотала?

 – А что ты имеешь в виду под этим противным словом? Что у меня не хватает ума тратить деньги так, как следует? В конце концов, это мое личное дело!

 – Ты получила деньги от меня, и я хочу знать, на что они истрачены. Если еще не научились с ними обращаться, могу помочь добрым советом.

 – Иди ты подальше со своими советами! И со своим высокомерным прокурорским тоном! Кто ты такой? – Разъяренная, она вскочила с места, заметалась по комнате. Лицо у нее стало почти такого же цвета, как волосы, что выглядело не слишком красиво и уж совсем не гармонировало с изящной великосветской обстановкой номера.

 Ошеломленный ее яростным отпором, он примиряюще поднял руку и сказал:

 – Я только поинтересовался, на что можно меньше, чем за месяц, истратить такую сумму.

 – На что угодно! На булавки! – Она вернулась к столу. – У меня были расходы… И еще я купила себе платье.

 – Двести тысяч на еду и платье?

 – У меня были долги… Почему я должна отчитываться перед тобой? Этого нет в контракте.

 Он понимал, что за ее внешней резкостью скрываются совсем иные чувства – стыд, ощущение вины, уязвленная гордость, а потому старался говорить как можно мягче и спокойней.

 – Ты не обязана мне ничем. Я просто спросил. Не хочешь, не говори, и покончим с этим.

 Но теперь уже она не могла молчать о том, о чем раньше не хотела говорить – чтобы не вмешивать его, постороннего, в сущности, человека, в ее болезненные семейные проблемы.

 – Я купила дом для своей матери, – выдавила она, не глядя на Рогана. – Чего она никогда не простит мне. И его нужно было обставить, иначе она забрала бы у Брианны все до последнего гвоздя. Кроме того, необходимо было нанять компаньонку, купить им небольшую машину. А также дать денег на жизнь. На несколько месяцев. – Она продолжала говорить как бы в пространство. – Я также выплатила залог за дом, в котором живет Бри. Она очень разозлилась, что я сделала это, но ведь я должна. Отец тратил на меня семейные деньги, когда я училась в Венеции.

 Теперь я выполнила свое обещание, которое дала ему, и мне стало легче. Если стало… После долгой паузы Роган сказал:

 – Итак, подведем итог. Ты купила матери дом, обставила его, купила машину, наняла компаньонку. Потом выплатила залог за дом Брианны, чем та была недовольна, и дала денег на несколько месяцев жизни матери и ее компаньонке. Так? И на то, что у тебя осталось после этого, ты купила себе платье.

 – Да. Ну, и что здесь особенного?

 Она смотрела на него с прежней яростью во взгляде, но в глубине этого взгляда была мольба понять ее и не осуждать за разрыв с матерью, а пожалеть.

 Ему же, в свою очередь, очень хотелось приласкать ее, сказать, что он восхищается ее великодушием, ее преданностью семье. Но он сомневался, что она захочет принять его сочувствие или одобрение.

 – Я понял, – сказал он и налил себе еще кофе. – Спасибо за разъяснение. Посмотрю, какой можно будет выдать аванс.

 Он поздно сообразил, что совершил непростительную ошибку. В ее ответе послышались шипящие змеиные звуки.

 – Мне не нужен ваш чертов аванс! Я заработаю себе на пропитание и без него.

 – Не сомневаюсь, Мегги. Это не благотворительность с моей стороны и не подкуп, а нормальная форма деловых отношений.

 – Мне она не подходит. Я не для того избавилась наконец от долгов, чтобы снова залезать в них.

 – Господи, как ты упряма и горда. Но я бы назвал это не гордостью, а гордыней. Что ж, тогда я предлагаю другой вариант. К нам поступило несколько предложений о покупке твоего «Поражения». Но я их все отверг.

 – Отверг? Почему?

 – Ты же не хотела продавать эту работу.

 – Ничего подобного. Я уже отвыкла от нее.

 – Тогда, значит, мы можем…

 – Сколько за нее предлагали?

 – Последнее предложение, кажется, тридцать тысяч.

 – Фунтов! И ты не согласился? Вы там все с ума сошли, что ли? Да на эти деньги я бы могла жить и работать больше года! Конечно, для тебя они ничего не значат…

 – Успокойся. – Он сказал это так обыденно, вскользь, что она в самом деле притихла. – Я отказался продавать эту вещь, потому что хотел купить ее сам. И теперь обязательно куплю, но она будет по-прежнему частью нашей экспозиции для показа в других галереях. Предлагаю за нее тридцать пять тысяч.

 – Почему? – спросила она, сама не узнавая своего голоса.

 – Потому что неэтично мне покупать за ту же цену, которую предлагал клиент.

 – Я спрашиваю, почему ты хочешь купить ее? Он терпеливо ответил, но с лукавым огоньком в глазах:

 – Мне нравится эта работа, а кроме того, когда я смотрю на нее, она всякий раз напоминает мне, как мы первый раз любили друг друга… Ты не хотела расставаться с ней, я знаю. Ты и не расстанешься – она будет наша.

 – Я не хочу, чтобы ты платил за нее, – медленно сказала она. – Мне будет приятно знать, что она твоя.., у тебя. Без всяких денег.

 – У нас, – подчеркнул он.

 – Хорошо, у нас, – согласилась она со вздохом. – Я не могу на тебя злиться, не могу спорить. Ты всегда побеждаешь. Наверное, поэтому я назвала ее «Поражение». С моей стороны… Но есть вещи, с которыми я не соглашусь. Я говорю опять о деньгах. Вопрос о них всегда был как открытая рана в нашем доме. Их постоянно не хватало, отец обладал умением упускать из рук даже заработанные, а мать каждый раз устраивала ему скандалы. Поэтому я их боюсь, Роган. Боюсь и ненавижу, хотя понимаю, как они нужны. – Она опять глубоко вздохнула. – Я благодарна тебе за предложенный аванс, за желание купить. Но не соглашусь на это и денег не возьму. Он испытующе посмотрел на нее.

 – Ты говорила как-то, что берешь каждый день в руки свою стеклодувную трубку, не думая о выгоде, которая может появиться с другого ее конца. Это и сейчас так?

 – Нет, – ответила она после минутного раздумья.

 – Тогда не надо бороться с призраками, Мегги.

 Жизнь такова, какова она есть. – Он встал и подошел к ней. – Нужно только надеяться, что она будет в чем-то лучше.

 – Да, надеяться, – тихо повторила она.

 – А теперь одевайся. – Он мягко поцеловал ее в лоб. – Я подарю тебе весь Париж.

 Это он и сделал.

 Почти целую неделю он дарил ей, что мог предложить город: от величественного собора Парижской Богоматери до тесных полутемных кафе. Он каждое утро покупал ей цветы у надменных, неразговорчивых продавцов, и в номере у них благоухало, как в саду. Они бродили вдоль Сены при лунном свете. Мегги снимала туфли, шла босиком, и речной ветер овевал ее пылающие щеки. Они танцевали в каких-то захудалых клубах под плохую американскую музыку, ели изысканную пищу и пили отборные вина в фешенебельном ресторане «У Максима».

 Мегги наблюдала, с каким вниманием и интересом разглядывает Роган работы уличных художников, выискивая очередную жемчужину в «навозной куче». При этом она не уставала повторять ему, что настоящее искусство может быть в душе и вовсе не всегда способно воплощаться в нечто рукотворное. В ответ он подмигивал ей и говорил, уж не считает ли она искусством те картинки с изображением Эйфелевой башни, которые накупила.

 Немало времени провела она и в Парижской галерее, где шла подготовка к ее выставке. Роган руководил, указывал и налаживал, она же новыми глазами смотрела на свои работы, заигравшие в новом свете под бдительным взглядом Рогана.

 При этом не могла не признать, что он с такой же любовью и страстью относился к произведениям днем, как и к ее телу ночью.

 Когда все было устроено, размещена последняя вещь, включено освещение, Мегги сказала себе, что было бы справедливо считать Рогана полноправным участником выставки, сделавшим не менее половины работы. Однако от него самого она этот вывод утаила.

 И вот наступил день вернисажа.

 – Проклятье, Мегги! Если будешь так возиться, мы обязательно опоздаем! – Роган уже в третий раз за три минуты настойчиво стучал в запертую дверь спальни.

 – А если будешь меня дергать, опоздаем еще больше, – парировала она. – Поезжай без меня. Я сама найду дорогу.

 – Тебе нельзя верить!

 – Мне не нужен охранник! Ox! – Она боролась с застежкой на платье. – Никогда не видела человека, так зависящего от стрелок часов.

 – А я никогда не видел взрослую женщину, которая не разбирается, что показывают часы. Да открой, наконец, дверь! Почему надо перекрикиваться?

 – Ладно, ладно… – Чуть не вывихнув себе руку, она умудрилась застегнуть «молнию», затем всунула ноги в бронзового цвета туфли на высоченных каблуках, кляня при этом Джозефа за его советы по поводу одежды, после чего отперла дверь. – Я не потратила бы столько времени, – буркнула она через плечо, – если для женщин шили бы с той же заботой, как для мужчин. Ваши «молнии» расстегиваются куда легче, и до них можно добраться без риска сломать руку. – Она уже стояла в дверях. – Ну, как? Все нормально?

 Роган жестом показал, чтобы она повернулась.

 Досадливо поморщившись, Мегги выполнила приказ.

 Платье было совершенно открытое и держалось неизвестно как. Во всяком случае, Рогану было непонятно, почему оно не падало. Оно едва доходило до середины бедер и блестело и переливалось всеми оттенками бронзы и золота при каждом еле заметном движении. Оно сочеталось по тону с цветом волос Мегги, и вся она была похожа на пламя свечи, яркое и стройное.

 – Мегги! – восхищенно воскликнул он. – У меня захватило дух!

 – Те, кто шил, очень сэкономили на материале.

 – Я одобряю их скупость.

 Он не сводил с нее взгляда, и Мегги сказала:

 – По-моему, ты очень торопился.

 – Я передумал.

 Он направился к ней, и Мегги, отступив, произнесла:

 – Предупреждаю, если ты выдернешь меня из платья, тебе придется засовывать меня обратно.

 – Заманчиво, но сейчас это тебе не грозит. У меня припасен подарок, который будет как нельзя кстати.

 Из внутреннего кармана смокинга он извлек небольшой футляр, обшитый бархатом.

 – Ты ведь уже сделал мне подарок. Флакон Духов.

 – Он больше для меня самого. – Роган наклонился к ее обнаженному плечу, втянул воздух. – А вот этот уже для тебя.

 Он протянул ей футляр.

 – Судя по размерам, – сказала она, беря его в руки, – это, по крайней мере, не телефонный ответчик. Поэтому я принимаю.

 Она открыла футляр, и восторженный возглас застрял у нее в горле.

 На черном бархатном фоне – красное пламя рубинов, оттененных голубоватой прозрачной россыпью бриллиантов, и все это переплетено и связано воедино с помощью золотых нитей. Боже, какое колье!

 – Чтобы было чем вспомнить Париж, – сказал Роган, вынимая украшение из футляра.

 – Но здесь бриллианты, Роган! Я не могу их носить.

 – Почему нет? – Он поднес ожерелье к ее горлу, защелкнул сзади на шее. – Согласен, одни бриллианты выглядели бы слишком хмуро и холодно, но в сочетании с рубинами… – Он отступил на несколько шагов, смерил ее взглядом ценителя прекрасного. – Ты похожа на языческую богиню!

 Было свыше ее сил не притронуться к ожерелью, не попробовать его на ощупь. Камни были теплыми, они грели кожу.

 – Просто не знаю, что и сказать… – пробормотала она.

 – Скажи: спасибо, Роган. Очень милая вещица.

 – Спасибо, Роган. Она не просто милая, она грандиозная!

 – Ты тоже. – Он наклонился и поцеловал ее.

 Потом похлопал пониже спины. – А теперь пошли. Иначе действительно опоздаем. Где твоя накидка?

 – У меня нет никакой накидки.

 – Как я раньше не сообразил? – проворчал он и вытолкнул ее за дверь.

 

 Мегги считала, что второй опыт открытия выставки прошел для нее лучше, чем первый. Она уже не чувствовала такой пустоты в области живота, не так щемило в горле, и гораздо реже появлялось желание удрать куда глаза глядят. Это желание каждый раз вовремя удавалось побороть.

 И если временами охватывала тоска по чему-то неопределенному, а значит, несбыточному, она напоминала себе, что успех тоже вещь не такая уж плохая и не следует искушать судьбу.

 И старалась не искушать ее.

 – ..Мегги!

 Она отвлеклась от собеседника, разговорчивого француза, который ни на минуту не отводил взгляда от выреза ее платья, и застыла от удивления. Перед ней стояла ее сестра. Да, это была Брианна!

 – Ты?!

 – Как видишь. – Брианна обняла ее. – Хотела быть вовремя, но в аэропорту такое творилось!

 – Но как? Как ты очутилась здесь?

 – Роган помог. Я бы сама никогда не выбралась. Представляешь, он прислал за мной свой самолет! За мной!

 – Роган?

 – Ну да. Правда, в самолете были еще какие-то люди, но все равно как будто за мной.

 Мегги крутила головой до тех пор, пока в поле зрения не попал Роган, беседующий в дальнем углу зала с какой-то полной дамой. Он издали улыбнулся сестрам.

 – Как здесь красиво! – восхитилась Брианна. – Никогда не думала, что твои работы могут так выглядеть.

 – Ты никогда и не интересовалась ими, – вырвалось у Мегги, но Брианна, пораженная тем, что видит, не обратила особого внимания на ее слова.

 – Я так рада за тебя, Мегги, – твердила она, – так рада. Не буду врать, я не очень-то понимаю твои изделия, но все равно горжусь тобой.

 – Тех, кто совсем не понимает, не бывает на свете, – сказала Мегги. – Каждый что-то улавливает глазами, душой, кожей…

 – Я хотела видеть тебя, Мегги. Чтобы ты не думала, будто я…

 – Теперь не думаю. – Мегги еще раз обняла и расцеловала сестру. – Спасибо, что приехала. Но как ты связалась с Роганом?

 Белоснежный официант предложил им шампанского на серебряном подносе. Брианна взяла бокал не совсем твердой рукой.

 – О Боже, – тихо сказала она сестре, – подумать только! Я пью шампанское в Париже! А с Роганом я не связывалась. Он сам позвонил и, прежде чем я сообразила, с кем говорю, предложил приехать сюда. Это было уже с неделю назад.

 – Аида он!

 – Это еще не все, Мегги, – страшным шепотом продолжала Брианна. – В аэропорту ждала машина с шофером, и он сначала повез меня в отель, где уже был заказан номер, а в номере лежала… – Она сделала театральную паузу и продолжила:

 – А в номере была записка от Рогана, что я доставлю ему огромное удовольствие, если надену то, что находится там в коробке. А в коробке было вот это платье. Которое на мне. Не смотри так, я бы ни за что не взяла, ты меня знаешь. Но записка такая вежливая. Я сохранила ее.

 – Бри! О чем ты говоришь? Я так рада за тебя, что даже не заметила, как ты одета. А теперь вижу.

 Тебе очень идет!

 – Я тоже так считаю.

 Это произнес подошедший к ним Роган. Он улыбнулся онемевшей Брианне и добавил:

 – Приятно видеть вас вместе.

 – Не знаю, как благодарить вас, – выговорила наконец Брианна.

 – И не надо. Лучше я познакомлю вас с кем-нибудь из этой публики, хотите? Вон, например, месье Леклер, легко воспламеняющийся француз. Успел сказать мне, что восхищен вами.

 – О, правда? Он и в самом деле скор на решения. Но я лучше просто пройду по залу и погляжу.

 – Я тоже, – сказал Роган.

 Но раньше, чем он успел отойти, Мегги схватила его за рукав и скороговоркой произнесла:

 – Я не очень задержу вас, если скажу, что лучшего подарка вы не могли мне сделать? И я никогда не забуду этого.

 Он поднес ее руку к губам.

 – Мне не составило никакого труда. Она хотела сказать, что дело не в телефонном звонке и даже не в самолете. Это действительно для него не слишком трудно – дело в труде души. Но она не сказала этого, а добавила с улыбкой:

 – В благодарность за ваше великодушие даю клятву находиться здесь, в зале, пока не закроется дверь за последним посетителем. А также обещаю беседовать с каждым из присутствующих не меньше, чем по полторы минуты.

 – И вежливо?

 – Вежливо. Невзирая на всю чушь, которую могу услышать от критиков по поводу «глубинного осмысления» моих работ и чего-нибудь еще в этом роде.

 – Умница. А теперь – за работу.

 Он поцеловал ее в кончик носа и отошел.