23

 Погода драматично контрастировала с их настроением. Потеплело. С ярко-синего неба прямо в ветровое стекло било ослепительное солнце, что дало Доре повод надеть темные очки. Пусть хрупкая защита, но так она чувствовала себя немного увереннее.

 Джед вел свой «Тандерберд» на север через центр города, избегая продуваемых ветрами набережных. Дора не спрашивала, куда они едут. Она была почти уверена, что знает. Честнат-Хилл. Не так далеко от Саут-стрит, если считать в милях, но бесконечно далеко, если учитывать доходы обитателей.

 Причины, погнавшие Джеда в эту поездку, скоро станут ясными… как и последствия ее опрометчивого признания в любви.

 Надеясь отвлечься от грустных мыслей, Дора откинулась на спинку сиденья и попыталась наслаждаться пейзажем, красиво отреставрированными домами и фасадами магазинов, блеском хрусталя и золота в витринах, поскрипыванием огромных шин «Тандерберда» по булыжным мостовым.

 Вот и вершина холма. Элегантные особняки среди старых величественных деревьев. Царство норковых манто и бриллиантов, фамильных драгоценностей и солидных пакетов акций, членства в загородных клубах и благовоспитанных декоративных собачек… Дора на мгновение попыталась представить, что чувствовал живущий здесь маленький мальчик.

 Джед остановил машину на узкой аллее перед прелестным старинным домом. Кирпич выцвел и приобрел густо-розовый оттенок. Высокие окна сверкали, отражая солнечные лучи, и свято хранили таящиеся внутри секреты.

 Прекрасный дом, думала Дора, неуловимо женственный и полный достоинства. В чудесной оправе, созданной самой природой. И вдруг она поняла, что если бы выбирала дом для своей семьи, то выбрала бы именно этот. Идеальное совпадение: возраст, традиции, расположение.

 Она представила его летом, с пышно цветущими розами под высокими окнами… осенью, когда огромные деревья пламенеют золотом и багрянцем. Кружевные занавеси на окнах… собака во дворе.

 И сердце ее дрогнуло. Вряд ли Джед видит этот дом так, как она.

 Дора молча вышла из машины и остановилась. Шум города едва доносился сюда. Ни любопытных туристов, нагло щелкающих фотоаппаратами, ни пролетающих на роликах или скейтбордах подростков, ни соблазнительных запахов пиццы из ближайшей закусочной.

 Не было всего, к чему она привыкла, что олицетворяло для нее свободу.

 – Здесь ты вырос?

 – Да. – Джед провел Дору к парадной двери с изумительными витражами по бокам, повернул ключ в замке и отступил, пропуская ее внутрь.

 Двухцветный холл с многоярусной хрустальной люстрой, вымощенный мраморными черными и белыми квадратами, величественная дубовая лестница.

 В полусапожках на каучуковой подошве Дора двигалась почти бесшумно, не нарушая колдовской тишины.

 Во всех пустых домах есть что-то таинственное: прозрачный воздух, гулкая тишина, некая ирреальность. И любопытство: кто жил здесь и как? И свои фантазии: там я поставила бы любимую лампу, а здесь – маленький столик.

 Однако сейчас любопытство Доры было окрашено мыслями о Джеде. Она пыталась представить его в этом доме и не могла. Она не чувствовала его здесь. Даже в этот момент, когда он стоял рядом, ей казалось, что он не переступил порог, не вошел в дом вслед за ней и оставил ее одну.

 На обоях с крошечными чайными розами остались более светлые прямоугольники – там, где висели картины. И так не хватало цветов. Высоких ваз с пышной фрезией и дерзких стрел лилий. А маленький красивый коврик смягчил бы официальность холодного мрамора.

 Дора пробежала ладонью по сверкающим перилам лестницы, словно созданным для попки ребенка, скользящего вниз, или элегантных женских пальцев.

 – Ты хочешь продать его.

 Джед настороженно следил, как Дора словно зачарованная бродит по холлу, идет в парадную гостиную. Его мышцы напряглись, как только он вошел в дом. Дора не ошиблась: он мысленно не видел здесь ни красивых цветов, ни уютных ковриков.

 – Дом давно продается. Элейн и я унаследовали его пятьдесят на пятьдесят, но ее не устраивали поступавшие предложения. Мне было все равно. – Подавляя сильное желание сжать кулаки, Джед сунул руки в карманы куртки. – Поскольку у нее был собственный дом, я некоторое время жил здесь. – Он остановился в дверях гостиной. Дора прошла к холодному вычищенному камину. – Дом теперь мой, и агент по продаже недвижимости снова взялся за работу.

 – Понимаю.

 На камине должны стоять семейные фотографии в рамках. Много-много фотографий, запечатлевших смену поколений. А в глубине – старинные каминные часы, тихо отсчитывающие время.

 Дору охватило отчаяние. Куда девались тяжелые подсвечники с тонкими белыми свечами? Где глубокие мягкие кресла с маленькими скамеечками для ног, придвинутыми к огню?

 Огонь разогнал бы этот холод, думала Дора, рассеянно растирая руки. В этом доме гораздо холоднее, чем должно быть.

 Дора нашла библиотеку, из которой вынесли все книги; еще одну гостиную с видом на мощеный внутренний дворик без единого ящика с цветами; столовую, огромную и пустую, лишь с хрустальной люстрой, и наконец кухню с прелестным кирпичным очагом.

 Здесь должен быть центр этого дома, думала она, его сердце. С солнечным светом, струящимся через окно, и ароматом свежеиспеченного хлеба. Но сейчас здесь не было тепла, только холодная гулкая тишина нежеланного, покинутого жилища.

 – Отсюда очень красивый вид, – сказала она, просто чтобы заполнить чем-то пустоту, а про себя подумала: должна быть песочница во дворе и качели, свисающие с толстой ветви развесистого клена.

 – Нам не разрешалось заходить сюда.

 – Прости? – Дора отвернулась от окна, уверенная, что неправильно поняла его.

 – Нам не разрешалось заходить сюда, – повторил Джед, не сводя с нее глаз, будто не видя ни ореховых шкафчиков, ни столов красного дерева. – Только слугам. Здесь было их крыло. – Он махнул рукой на боковую дверь, но не повернул головы. – Как прачечная и другие служебные помещения, кухня была для нас под запретом.

 Дора хотела рассмеяться, обвинить его во лжи, но вдруг поняла, что он говорит правду.

 – А если тебе хотелось печенья?

 – Нельзя есть между завтраком, обедом и ужином. Повару платят за то, чтобы готовить, а мы должны отдавать должное еде в восемь утра, в час дня и в семь вечера. Я иногда забегал сюда по ночам просто из принципа. – Только теперь Джед огляделся, но в глазах его не было никаких эмоций. – Я до сих пор чувствую себя здесь правонарушителем.

 – Джед…

 – Ты должна увидеть все остальное.

 Он развернулся и вышел.

 Да, он хотел, чтобы она увидела все: каждый камень, каждую панель, каждое пятно краски. И надеялся, что, обойдя с ней весь дом, никогда больше не переступит его порог.

 Дора догнала Джеда у основания лестницы, где он ждал ее. Он взял ее под руку:

 – Пойдем наверх.

 Он помнил, как здесь пахло раньше: воском, и погребальными цветами, и дорогими духами его матери и сестры, и гаванскими сигарами отца.

 И он помнил время, когда здесь не было так тихо. Как визжали гневные обвиняющие голоса или как они тихо и с отвращением шипели. Как слуги опускали глаза, закрывали уши, отвлекали себя домашними делами.

 Он помнил, как в шестнадцать лет совершенно невинно увлекся одной из новых горничных. Когда его мать застала их флиртующими на верхней площадке лестницы… прямо здесь, вспомнил он, она немедленно уволила девушку.

 – Комната моей матери. – Джед кивнул на ближайшую дверь. – Комната отца дальше по коридору. Как видишь, между ними несколько дверей.

 Дора хотела сказать ему, что с нее достаточно, но видела, что он еще далеко не удовлетворен.

 – Где была твоя комната?

 – Там.

 Дора прошла по коридору и заглянула в указанную комнату. Она оказалась просторной, полной воздуха и солнечного света. Окна выходили на заднюю лужайку, огороженную живой изгородью. Дора села на узкий диванчик под окном.

 Во всех старых домах есть призраки. И если дом простоял двести лет, он не может не хранить воспоминания о тех, кто жил в нем. Джед не желает делиться своими призраками, а ведь как легко избавиться от них. Она могла бы сказать ему это, но стал бы он слушать?

 Просто нужны люди. Кто-то, со смехом спускающийся с лестницы или сонно прикорнувший у камина. Дети, бегающие по коридорам и хлопающие дверями.

 – Там когда-то был огромный орех. Я по нему пробирался вниз и сбегал в город. Однажды ночью кто-то из слуг заметил меня и доложил отцу. На следующий день отец приказал срубить дерево, поднялся сюда, запер дверь и избил меня до полусмерти. Мне было четырнадцать. – Джед сказал все это совершенно равнодушно, достал и раскурил сигарету. – Тогда я и начал поднимать гири, гантели, штангу. – Его глаза сверкнули сквозь пелену дыма. – Я знал, что больше никогда не позволю ему даже прикоснуться ко мне. А если он попробует, я буду достаточно силен, чтобы справиться с ним. Через пару лет так и случилось. И меня отправили в закрытую школу.

 Едкая желчь поднялась к ее горлу, но она заставила себя сглотнуть.

 – Ты думаешь, что я не смогу понять тебя, потому что мой отец никогда не поднимал на нас руку. Даже когда мы этого заслуживали.

 Джед уставился на кончик сигареты, смахнул пепел на пол.

 – У моего отца были большие руки. Он нечасто пользовался ими, но когда пользовался, не контролировал себя.

 – А твоя мать?

 – Она предпочитала швырять вещи, дорогие вещи. Один раз она швырнула мне в голову мейсенскую вазу, и я потерял сознание. А потом она взяла две тысячи долларов из моего университетского фонда на возмещение убытков.

 Дора кивнула, продолжая смотреть в окно, борясь с тошнотой.

 – Твоя сестра?

 – Они обращались с ней то как с фарфоровой куклой, то как с преступницей. Один день – приемы, на другой – запертые двери. – Джед пожал плечами. – Они хотели воспитать ее безупречной леди, девственной дебютанткой, безукоризненно следующей традициям Скиммерхорнов, и как венец всему – удачный брак. Когда она нарушала эти устои, ее изолировали.

 – Прости?

 – Запирали в ее комнате на пару дней, иногда на неделю. Потом подкупали лихорадочными набегами на магазины и приемами. В конце концов она получала все, что хотела. – Джед затянулся сигаретой, пытаясь избавиться от горечи во рту. – Общее несчастье не сблизило нас. Нам было наплевать друг на друга.

 Дора очень медленно повернула голову, посмотрела на него через плечо.

 – Ты не должен извиняться передо мной за свои чувства.

 – Я не извиняюсь, – резко ответил Джед, не желая смягчаться. – Я объясняю… Мне позвонили от имени Элейн и вызвали к ней. Но это не был ее слуга, это был человек Спека. Они знали, что каждую среду в одиннадцать часов она ездила к парикмахеру, я этого не знал. – Только сейчас Джед посмотрел прямо в глаза Доры. – Я ничего не знал о ней, не хотел ничего знать. Когда пришло сообщение об угрозе взрыва, я был в пятнадцати минутах от ее дома, до смерти злой из-за ее дурацкого вызова. Можешь сказать, что у Спека было отличное чувство времени.

 Джед умолк на минуту, прошел к маленькому камину и бросил сигарету на камни.

 – Я прибыл на место первым, как и планировал Спек. Я бежал к машине. Цвели розы… – Джед снова видел все не как в кино, не как во сне, а как суровую реальность. – Элейн посмотрела на меня. С удивлением… и раздражением. Ей не понравилось, что я прерываю ее распорядок, и, думаю, ей не понравилось, что соседи могут увидеть меня бегущим по ее лужайке с пистолетом. Она повернула ключ зажигания, и машина взорвалась. Ударная волна отшвырнула меня прямо на розы.

 – Джед, ты пытался спасти ее.

 – Я ее не спас. Теперь мне жить с этим и с тем, что она была для меня чужой. Даже хуже. Мы прожили в этом доме почти восемнадцать лет, и у нас не было ничего общего.

 Дора повернулась и замерла на диванчике. Джед изумленно смотрел на нее. Как она прелестна в этом море солнечного света. Торжественное выражение лица, спокойные глаза. Странно, подумал он. Никогда в этом доме не было ничего, что он назвал бы прекрасным. До этого момента.

 – Я понимаю, почему ты привез меня сюда. Почему чувствовал, что должен… но это необязательно. Я рада, что ты это сделал, но в этом не было необходимости. – Дора со вздохом опустила руки на колени. – Ты хотел, чтобы я увидела холодный пустой дом, в котором осталось одно несчастье. И ты хотел, чтобы я поняла: как и этот дом, ты ничего не можешь предложить.

 Джед с трудом подавил отчаянное желание броситься к ней и опустить голову на ее колени.

 – Мне действительно нечего предложить.

 – Ты не хочешь, – поправила она. – И, учитывая твое детство, это логично. Только, Скиммерхорн, проблема в том, что чувства не логичны. Мои, во всяком случае.

 Какой у нее теплый голос, подумал он… и ее присутствие согрело эту холодную комнату.

 – Я сказала, что люблю тебя, а ты предпочел бы пощечину. Но я все равно тебя люблю. Может, я не хотела это говорить… а может, хотела.

 Дора устало провела рукой по волосам и тихо повторила:

 – А может, хотела. Потому что, даже подозревая, какой будет твоя реакция, я не привыкла прятать свои чувства. Но это мои чувства, Джед. Они ни к чему тебя не обязывают.

 – Когда женщина говорит мужчине, что любит его, она обязывает его ко всему.

 – Ты так это видишь? – Дора чуть улыбнулась, но ее глаза оставались печальными. – Позволь сказать, как вижу это я. Любовь – дар, от которого можно отказаться. Но отказаться – не означает разрушить. Ты просто откладываешь подарок в сторону. Я ничего не прошу взамен. Я не говорю, что не хочу ничего, просто не жду.

 Дора встала и подошла к нему, ласково обняла ладонями его лицо. В ее глазах была такая бездна сострадания, что он почувствовал себя ничтожеством.

 – Прими, что предлагают, Джед, особенно если предлагают великодушно и без всяких ожиданий. Я постараюсь больше не говорить тебе о своей любви… чтобы не смущать нас обоих.

 – Дора, ты оставляешь себя уязвимой.

 – Я знаю. Но не вижу в этом ничего страшного. – Она поцеловала его… в одну щеку, потом в другую, потом в губы. – Расслабься и наслаждайся жизнью, Скиммерхорн. Как и я.

 – Я не тот, кто тебе нужен. – Но он притянул ее к себе. Потому что нуждался в ней. Потому что никто не был нужен ему, кроме нее.

 – Ты не прав. – Дора закрыла глаза, чтобы удержать навернувшиеся слезы. – И насчет дома ты ошибаешься. Вы оба просто ждете.

 

 Джед понимал, что обсуждаемые с Брентом детали чрезвычайно важны, но никак не мог заставить себя сосредоточиться. Он мысленно видел окутанную солнечным светом Дору на диванчике под окном в некогда ненавистной ему комнате.

 И он продолжал ощущать ее ладони на своем лице, видел улыбку, с которой она предлагала ему свою любовь.

 – Джед, я чувствую себя нудным учителем истории.

 Джед моргнул, сфокусировал взгляд.

 – Что?

 – Вот об этом я и говорю. – Глубоко вздохнув, Брент откинулся на спинку своего рабочего кресла. – Не хочешь рассказать мне, о чем задумался?

 – Ни о чем. – Джед допил остатки отвратительного кофе. – Собранная тобой информация подтверждает, что Уайнсэп – еще один подчиненный. Нам необходимо подобраться к боссу. Финли. Не напролом, конечно. Чем дольше мы будем держать контрабандного Моне в секрете, тем лучше.

 – Мои сведения о Финли не наполнят и чайной ложки, – пожаловался Брент. – Он богат… так богат, что ты, приятель, рядом с ним кажешься нищим… он удачлив, одинок и тщательно охраняет от посторонних свою личную жизнь.

 – И руководит крупной импортно-экспортной фирмой. Отличное прикрытие для контрабандной деятельности.

 – Одних подозрений недостаточно, – пробормотал Брент. – У нас нет против Финли ни одной неопровержимой улики. Конечно, Уайнсэп – его помощник, и Ди Карло работал на него.

 – Ди Карло – мелкий жулик. Достаточно взглянуть на его судимости.

 – А у Финли полицейского досье нет. Он – американский идеал, человек, всего добившийся сам, образцовый гражданин.

 – Тогда небольшое расследование ему не повредит, – заметил Джед. – Я хочу слетать в Лос-Анджелес.

 – Так я и думал. Послушай, Джед, я понимаю, у тебя в этом деле личный интерес, но Голдмен задает вопросы.

 – Может, пора ответить на них.

 – Комиссар тоже так думает.

 – Брент, я – гражданское лицо. Никто не имеет права запретить мне слетать на Западное побережье… за мой собственный счет, в мое личное время.

 – Может, хватит дурить мне голову? – выпалил Брент. – Я знаю, что через час у тебя встреча с комиссаром, и мы оба знаем, что он тебе скажет. Ты больше не можешь увиливать. Облегчи мне жизнь и скажи, что ты возвращаешься на работу.

 – Этого я не могу сказать. Но могу сказать, что подумываю о возвращении.

 Брент выругался.

 – Серьезно?

 – Серьезнее, чем я когда-либо думал. – Джед встал и заметался по крохотному кабинету. – Черт побери, я скучаю по этой дыре. – Джед изумленно взглянул на приятеля. – Ну разве не дерьмо? Я скучаю по каждой минуте этой чертовой работы, по проклятым отчетам, по трусливым новичкам. Девять дней из десяти я спросонья тянусь к кобуре и только потом вспоминаю, что вышел в отставку. Я даже подумывал купить полицейский сканер, чтобы быть в курсе ваших дел.

 – Аллилуйя. – Брент сложил руки словно в молитве. – Позволь мне сообщить об этом Голдмену. Не откажи в удовольствии старому другу.

 – Я не сказал, что возвращаюсь.

 – Сказал, сказал. – Брент вскочил, сгреб Джеда в охапку и поцеловал.

 – Боже, Чэпмен, возьми себя в руки.

 – Парни встретят тебя, как бога. Что говорит Дора?

 Глуповатая ухмылка сползла с лица Джеда.

 – Ничего. Мы не говорили об этом. Это ее не касается.

 – Неужели? – Брент поцокал языком. – Мы с Мэри Пэт заключили пари. Она говорит, что я буду шафером на твоей свадьбе к концу учебного года, а я говорю – на пасхальные каникулы. Мы привыкли отсчитывать время по школьному календарю.

 Джеда охватила паника.

 – Ты спятил.

 – Брось, капитан, ты от нее без ума. Десять минут назад ты таращился в пустоту и грезил. И если не о ней, то я поцелую Голдмена в губы.

 – Что-то ты стал очень несдержанным в последнее время. Прекрати, слышишь?

 Брент знал этот тон – звуковой эквивалент каменной стены.

 – Ладно, но буду признателен, если ты сообщишь мне, о чем договоришься с комиссаром. Полетишь ты в Лос-Анджелес официально или нет, я обеспечу тебе поддержку.

 – Договоримся завтра.

 – И еще одно, капитан, – добавил Брент, когда Джед направился к двери. – Сделай мне одолжение, позволь им заманить тебя обратно, хорошо? Я напишу тебе список вещей, которые нам тут не помешают.

 Брент ухмыльнулся и стал с наслаждением представлять, как сообщит эти новости Голдмену.

 

 …Около полуночи Дора бросила все попытки заснуть и встала с постели. Ничего особенного. И то, что Джед не вернулся домой и не позвонил, не имеет к ее бессоннице никакого отношения.

 Только когда начинаешь лгать самой себе, дела действительно плохи, признала она.

 Дора включила стереопроигрыватель, но сладострастный блюз Бонни Райт так зеркально отражал ее настроение, что она не стала растравлять себя еще больше и выключила музыку, затем прошла в кухню и поставила на огонь чайник.

 Как ей удалось так все испортить? Неужели она не знала, что мужчина бросится прочь, как только услышит три роковых слова? Не знала. Дора бросила в чашку чайный пакетик. Не знала, потому что никогда не произносила эти слова раньше. И вот именно теперь она поспешила со своей репликой.

 Ну, что сказано, того не вернешь. Остается только жалеть, что Джед читал другой сценарий.

 Он не повторил ее слов, не схватил в восторге в объятия. Просто с того самого момента, тридцать шесть часов назад, он стал медленно, но систематично отдаляться от нее. И Дора уже боялась, что он будет отдаляться до тех пор, пока совершенно не исчезнет вдали.

 Теперь ничего не исправить. Дора залила горячей водой пакетик, поискала в шкафчике печенье. Она не может насильно научить его дарить и принимать в дар любовь. Она может только сдержать свое обещание и не бросать больше ему в лицо эти слова. Как бы ни было ей больно.

 И что бы там ни пела Бонни Райт, у любви есть гордость. Нужно только взять себя в руки и продолжать жить: если бог даст, с Джедом, но если придется, то и без него. И можно начать прямо сейчас: спуститься в кладовую и приспособить не желающий засыпать мозг к работе.

 Прихватив чашку, Дора вышла из кухни, в последнюю минуту вспомнила о ключах и, сунув их в карман халата, заперла за собой дверь квартиры.

 Как противно не чувствовать себя в безопасности в собственном доме!

 Устроившись в кладовой, Дора начала приводить в порядок картотеку, разоренную Ди Карло.

 Как всегда, монотонный труд и тишина несколько успокоили ее. Иногда она замирала с какой-нибудь квитанцией в руке, вспоминая приятное волнение, связанное с продажей той или иной вещи.

 

 Джед остановился на середине лестницы, наблюдая за ней. Она включила все лампы, словно ребенок, оставленный один дома. На ней были зеленый халат и огромные красные носки. Каждый раз, как она наклонялась за очередной бумажкой, волосы мягко падали на щеку. Дора плавным движением откидывала их назад, убирала документ и тянулась к другому.

 Войдя в дом и увидев дверь коридора открытой, он автоматически выхватил пистолет и успокоился, лишь заметив Дору в кладовой. Когда она повернулась к нему, он уже успел убрать оружие.

 Но она увидела лишь неясную фигуру на лестнице и в ужасе попятилась.

 – Ты что, с ума сошел? Решил напугать меня до смерти?

 – Нет. – Джед спустился к ней. – Ты что здесь делаешь, Конрой? Уже второй час ночи.

 – Репетирую менуэт. А ты что подумал? – Злясь на себя за испуг, она присела на корточки, чтобы собрать рассыпавшиеся бумаги.

 Джед наклонился и взял ее за руки.

 – Ты так увлеклась, а я с удовольствием наблюдал за тобой. Прости, что напугал тебя.

 – Забудь.

 – Тебе давно пора спать. – Он повернул ее лицо к свету. – Ты выглядишь усталой.

 – Спасибо за заботу.

 – И стервозной.

 – Я не стерва. – Дора задохнулась от возмущения. – Мне не нравится это слово, а еще «феминистка» и «назойливая любовница».

 Джед терпеливо убрал прядь ее волос за ухо. Как быстро она подавила испуг, но он еще таился в ее глазах.

 – Пойдем наверх, малышка.

 – Я еще не закончила здесь.

 Джед расслышал в ее голосе негодование и обиду. Он уже причинил ей боль и сколько еще причинит… Почему-то он почувствовал себя ничтожеством и идиотом.

 – Ты злишься на меня.

 – Ничего подобного. – Дора выпрямилась и глубоко вздохнула, чтобы подавить злость и сделать свое заявление правдивым. – Не злюсь, – повторила она, уже совершенно спокойная. – Просто немного нервничаю. Я не могу открыть магазин и чувствую себя бесполезной… и еще лживой, потому что не могу сказать правду своей семье.

 – Все это совершенно необязательно. Открой завтра магазин. И тебе станет легче, если ты все расскажешь своим.

 Дора обдумала его предложение.

 – Магазин я открою, но семье ничего не скажу. Пока не скажу. Подожду.

 Джед не стал спорить. Разве он сам не успокаивал свою совесть подобными рассуждениями? Он не собирался рассказывать Доре о своей встрече с комиссаром и о своем решении вернуться на службу. Пока не собирался.

 – Пойдем наверх, – повторил он. – Я помассирую тебе спину.

 – Зачем?

 – Чтобы снять напряжение, – процедил он сквозь зубы. – Послушай, Конрой, почему ты все время спрашиваешь: «зачем» и «почему»? От тебя требуется только спокойно лежать и получать удовольствие.

 – Ты пытаешься быть милым. Почему? Ты что-то затеял, Скиммерхорн. Ты планируешь сделать что-то, что мне не понравится.

 Дора побежала за ним вверх по лестнице.

 – Не скрывай ничего от меня. Пожалуйста. – Она положила ладонь на его плечо. – Это связано с Ди Карло? С картиной? Со всем этим делом?

 – Я собираюсь в Лос-Анджелес поговорить с боссом Ди Карло.

 – Уайнсэпом? – Дора наморщила лоб. – Ведь это ему была адресована посылка?

 – Босса зовут Финли. Эдмунд Финли. Я начну с него.

 – И ты думаешь, что это Финли ждал посылку, что это он организовал контрабанду?

 – Да. – Джед налил виски им обоим. – Именно это я и думаю.

 – Что ты знаешь о нем?

 – Достаточно, чтобы купить билет до Лос-Анджелеса. – Джед дал ей стакан и коротко обрисовал ситуацию.

 – Импорт-экспорт, – задумчиво сказала Дора, когда он закончил. – Возможно, он коллекционер. Так почти всегда бывает. И возможно, он ничего не знал о побочной деятельности Ди Карло… ты же сказал, что это крупная фирма. Но если знал…

 Джед заметил, как заблестели ее глаза, и подавил вздох.

 – Только не размышляй, Конрой. Когда ты думаешь, ты становишься опасной.

 – Но я думаю. – Одним обжигающим глотком она выпила свое виски и протянула ему стакан за добавкой. – И вот что я придумала: не ты должен разговаривать с Финли, а я.