- Следствие ведет Ева Даллас, #50
10
Ева направилась прямо к Мире с решимостью сразить дракона прямо у ворот и с пользой провести следующие десять минут. Когда суровый секретарь психолога подняла палец, Ева оскалила зубы, готовая вцепиться ей в глотку.
— Позвольте хотя бы сообщить ей о вашем приходе! Через четверть часа у нее новая консультация, так что поторопитесь.
Удивленная и немного разочарованная из-за упущенного шанса сразиться, Ева разжала кулаки.
— Я ее не задержу.
— Доктор? — Секретарь тронула наушник у себя в ухе. — К вам лейтенант Даллас. Да, разумеется. Заходите, — разрешила она Еве.
— Спасибо. — У самой двери Ева оглянулась. — Что так?
— Мне приказано на протяжении вашего текущего расследования впускать вас, если у доктора нет других посетителей.
— Понятно, — ответила Ева и толкнула Мирину дверь.
Все в кабинете было устроено со вкусом, чистенько, заметно по-женски. Во всем проглядывала рука хозяйки. Синие кресла манили удобством, несколько семейных фотографий рождали доверие. Окна привычно занавешены, что не мешало пробиваться в кабинет зимнему свету. К нему ненавязчиво добавлялось искусственное освещение над строем цветущих растений в серых горшках необычной формы на подоконнике.
— Это что-то новенькое, — сказала Ева.
— Рождественский подарок дочери. Она сама слепила горшки и вырастила растения.
— Свет — тоже ее работа?
— Нет, зятя. Умная парочка! Чаю? Думаю, кофе с вас на сегодня хватит.
— Я бы все равно не отказалась. Я предупреждена, что надо поторапливаться.
— У меня есть целых пятнадцать минут, так что будем пить чай. Садитесь.
— Я слишком на взводе. Кажется, я разглядела систему — хронологическую.
Мира, двигаясь по кабинету, кивнула. Сегодня на ней были вишневые туфельки на высоком каблуке, белоснежный костюм и тройная нить мелких красных камешков на шее.
Как это возможно — заботиться с утра о соответствии туфель и ожерелья? Как вообще можно иметь ожерелье в тон туфлям? Что покупать сначала — туфли или ожерелье? Или это просто счастливое совпадение?
Еве захотелось задать Мире этот вопрос, но ей помешал страх, что ответ смутит ее не меньше, чем вопрос.
— Ваша последняя встреча с Ледо состоялась после первой встречи с Баствик, — начала Мира. — Потом были попытки Баствик дискредитировать вас в прессе при помощи апелляции Барроу. И все же… — Мира запрограммировала чай на двоих, подала Еве изящную чашечку на блюдце и села в одно из удобных кресел. — Убить Ледо было куда проще.
— С ним можно было бы расправиться тем же самым способом когда угодно. — Не умея обращаться с тонким фарфором, Ева отказалась от своих попыток и села. — Баствик требовала больше планирования, строгого графика. Почему бы не начать с Ледо? С ней я просто полаялась, а он поднял на меня руку. Явное нагнетание насилия.
— Правильно.
— Система пока что не вырисовывается, так мне кажется. По логике вещей, первым должен был стать Ледо: начинают с легкого. Но, вполне возможно, убийце было важно прикончить Баствик в праздничную неделю. У нее был облегченный рабочий график. Или у него? Но мне трудно все это вообразить, — призналась Ева. — Убийца думает, что проник мне в голову, но он ошибается. Это мне нужно проникнуть в его башку.
Мира, потягивая чай, скрестила стройные ножки. Со стороны могло показаться, что они беседуют о погоде или о том, как сочетать украшения и обувь.
— Чего он хочет?
— Главное — это убивать.
— Верно. Так тщательно спланированное и осуществленное убийство при отсутствии понятного материального выигрыша, самозащиты или личной заинтересованности указывает на страстное желание.
— Он убеждает себя, что делает это ради меня, желая сделать мне приятное, отомстить за меня, потому что мне самой месть недоступна в силу необходимости следовать правилам. Он заявляет мне, что для него этих правил не существует или что он намерен их нарушить. Он способен сделать то, что мне не под силу: бросить на весы людей, оскорбивших, по его мнению, меня и полицейский жетон, обходящих или нарушающих закон. Но все это предлоги. Люди придумывают много разных ложных предлогов, лишь бы убивать.
— Бывает и так, но этим руководит вера. Его послания — подобие манифеста, декларация о намерениях. Поэтому для него это причины, а не предлоги. В них нет эгоизма, а есть только ощущение своей правоты. Первая потерпевшая защищала обвиняемых, среди которых были настоящие виновные. Второй потерпевший регулярно и систематически нарушал закон.
— Система может быть и другой. Баствик защищала обвиняемых, Ледо совершал ненасильственные преступления. Следующим может стать уже автор насильственного преступления. Человек, которого я не смогла посадить или которого быстро освободили. Кто-то, не отбывший положенного срока или заключивший сделку с правосудием.
— Инстинкт подсказывает вам, что вы обязаны угадать следующую мишень, защитить этого человека. Но, Ева, это никому не по плечу. Возраст, раса, пол, социальное положение, работа — все это здесь неприменимо, потому что не имеет значения для преступника.
— Я должна попытаться. Он не станет ждать. Для него все оборачивается наилучшим образом. Теперь я обратила на него внимание, да еще в присутствии прессы.
— Да, я видела брифинг. Вы отказались подтвердить, что послания были обращены к вам.
— Я не хотела доставлять ему это удовольствие.
— Ваш отказ подтвердить эти сведения переносит внимание на жертв преступления и на само преступление. А ему подавай подтверждение, ему нужно, чтобы вы подтвердили не только сделанное им, но и то, что он вам писал. Он изнывает по сигналу от вас, который он мог бы истолковать как одобрение. Вы не можете его удовлетворить, дать ему понять, что он поступает правильно, следуя своим побуждениям.
— Не видать ему моего одобрения! Я буду скрывать информацию столько, сколько смогу.
Мира кивнула, смакуя чай.
— Кроме того, вы ясно дали понять, что будете выполнять свою работу.
— Конечно. Разве он ждет чего-то другого? Что я откажусь, понизив свой пьедестал?
Мира улыбнулась.
— Вы правы, он ждет, что вы будете его преследовать, это его вдохновляет. Что указывает не только на его уверенность в своих способностях, но и на глубокую веру, что цель преследования — найти его, повстречать, зацементировать отношения. Но он постарается, чтобы встреча состоялась на его условиях. Он оставляет послание, больше ничего. Каким вы его представляете, если судить по его словам?
— Я над этим работаю.
— Я продолжу снабжать вас самыми вероятными вариантами, но, думаю, вы ищете слишком осторожного, слишком организованного человека, который не подбросит вам имени, не подскажет легкого пути. Скорее всего, любая его связь с вами будет анонимной, с каким-нибудь кодовым именем, присланным с заблокированного адреса или подложного аккаунта.
— Я тоже к этому склоняюсь. Надо проверять и перепроверять, но принцип именно такой. Мои сотрудники занимаются этим в надежде сузить рамки поиска. Лабораторные крысы анализируют почерк, но многого я от них не жду. Следующий этап — анализ слов. Сопоставление посланий и писем. Сужение диапазона поиска рано или поздно произойдет. Хорошо бы не через несколько лет после конца света. Тем не менее я намерена начать уже сегодня вечером.
Она немного поколебалась и решилась — Мире можно доверять:
— Я ввела в курс дела Надин. Я говорила с ней не под запись. Она меня не подведет.
— Не подведет. И проведет полезные раскопки. Правда, я думала, что она в отъезде. На Невисе, кажется?
— Была. Уже вернулась. Примчалась на горяченькое.
— На горяченькое. А еще помочь подруге. Если она согласится поделиться со мной своей перепиской, то я включу ее в свой анализ.
— Я подскажу ей поделиться.
— Я буду отправлять вам новый материал, а вы отсеивайте ненужное. Ваш неизвестный живет один или с родителями, с приятелями, еще с кем-то, но проводит много времени без них. Способен удержаться на работе и даже выстроить карьеру, но не сохранить сильные, искренние отношения. Может иметь приятелей, скорее, коллег, сослуживцев, но почти или полностью отвергает социальное взаимодействие.
— Органы правопорядка, — подсказала Ева. — Думаю, он как-то с ними связан.
— Здесь он сталкивается с противоречием. То, что он идеализирует вас, говорит об уважении — а уважение для него главное — к закону, к полицейскому жетону. Одновременно он верит, что правила, которым подчиняются закон и общество, надо обходить, иначе не добиться торжества правосудия, победы законности.
Мира отставила свою чашку и наклонилась к Еве:
— Он организованный человек, Ева. Дотошный, старательный, умный, с низкой самооценкой в сочетании с комплексом геройства. Согласна, он сильно заинтересован работой полиции и системы правосудия, возможно, даже обладает соответствующим опытом, но при этом страдает глубоким недоверием к возможностям обеих.
— Копам случается выгорать, — сказала Ева. — То же самое иногда происходит с прокурорами, социальными работниками, специалистами по обработке места преступления — со всеми, кто сталкивается с тем же, что и мы, и порой — слишком часто — убеждается, что система не срабатывает.
— Вероятно, система и его в какой-то момент подвела, или его работа внутри этой системы не помогла торжеству правосудия. Пострадало его чувство совершенства. Помните, Ева, вы — больше, чем символ. Вы — идеал из плоти и крови, сдерживаемый только правилами системы. Он вам нужен. Когда он поймет, что вы не испытываете в нем потребности — а он это поймет, — то будет уже не мстить, а карать. Из ангела вы превратитесь в демона, причем мгновенно.
— Скорее бы! — сказала Ева, вставая.
— Но первой мишенью станете не вы.
Ева кивнула, хотя от этой мысли ей стало муторно.
— Я этого не допущу. Мы успеем его сцапать. Вы и мистер Мира тоже должны принять меры предосторожности.
— Да, мы в курсе.
— Окажете мне услугу?
— Обязательно.
— Обзаведитесь водителем — пока наш неизвестный на свободе. Таким, чтобы многое умел. Не заходите в наш гараж в одиночестве. Вдруг он здесь работает? Вдруг он — коп или кто-то из вспомогательного персонала? Не хотите же вы, чтобы здесь или у дома на вас набросились, стоит вам однажды выйти из машины? Прошу вас, избавьте меня хотя бы от этого страха!
— Избавлю. Мы с Денисом уже обсуждали это. Все равно я иногда вызываю водителя.
— Водитель должен быть обученным, — продолжила Ева. — Вы знаете, что нельзя открывать дверь неизвестным рассыльным, но мистер Мира может проявить оплошность.
— Не проявит, когда это настолько важно.
— Ну, хорошо. Спасибо. — Ева шагнула к двери. — Наверное, это произойдет уже сегодня вечером. Я о следующем убийстве. Я не смогу ему помешать.
— Вы не виноваты, Ева.
— Нет. Как не были виноваты скейтборды, когда их хозяев, двух мальчишек, зарезали по дороге из парка домой. Но скейтборды послужили мотивом. Вот и здесь то же самое. Не забудьте про водителя! — И она скрылась за дверью.
Ей хотелось действовать, лучше на улице. Кого-нибудь арестовать или надрать кому-нибудь задницу. Но вместо этого она опять заперлась у себя в кабинете, со своим журналом, записями и кофе, хотя Мира считала, что с кофе она перебарщивает.
Она размышляла об убийце, убийца — о ней.
Наконец-то у меня появился часик для себя. Евина пресс-конференция просмотрена трижды. Как здорово она выглядела! А какой уверенный тон! Она поставила на место этих гребаных репортеришек. Просто удивительно, как у нее получается их отбривать, не повышая голоса. У меня так никогда не выходило. Хоть кого-то суметь бы поставить на место! Но нет, это другие только и делали, что ставили меня на место, которое считали моим.
Ставили раньше.
Но почему она назвала вопрос неточным? Почему не ответила правдиво, прямо, почему не признала, что я ей пишу? Убийства посвящаются ей, а она не желает это признать.
Вот что огорчает! Ох, как это огорчительно! Как она этого не замечает?
У меня была мысль, что это будет удобный случай поговорить обо мне хотя бы немного. А она сказала только одно: «Да, на месте преступления оставлены послания для меня».
Не обязательно сообщать содержание, просто признала бы, дала почувствовать. Каким напряженным было ожидание ее сигнала! Хоть чего-нибудь. Чего угодно.
Пару раз у меня возникало ощущение, что она смотрит прямо на меня, пытается что-то сказать именно мне. Посмотрю еще разок, вдруг что-то пропущено? Вдруг я огорчаюсь без причины?
Она сказала, что выполнит свою работу, — может, тогда? Может, это предостережение мне, что ей придется меня поймать? Безусловно, она необыкновенный человек. По этой причине, среди многих других, я проявляю такую осторожность. Никто не сможет сказать, что она не сделала всего, что могла, больше, чем смог бы кто-либо еще.
Уж не советует ли она мне быть настороже? Надеюсь, так и есть. Мне необходимо в это верить.
Если это так, то можно считать, что мы наконец побеседовали. Настанет день, когда мы поговорим по-настоящему. Только мы вдвоем, больше никого. С вином. Откупорим бутылку, купленную специально для этого случая, — такую же, из которой она пила на той фотографии, сделанной в Италии.
Когда она ездила туда с ним.
Он больше не будет ей нужен, когда мы сможем наконец быть вместе, вместе работать. Мы будем говорить, говорить, говорить обо всем на свете, всем делиться.
Ей никто не будет нужен, только я. Надеюсь, она уже начинает это понимать. Надо дать ей понять это.
Знаю, надо ждать. Знаю, впереди работа, но, надеюсь, результат будет уже скоро.
Возможно, завтра вечером. Возможно, на сутки позже. Меня переполняет предвкушение, как я буду делать это для нее и для себя. Это все равно что открыть в себе врожденный талант скрипача или пейзажиста.
А у меня врожденный талант палача.
Скоро на свете останется меньше на одного козла, не обученного уважению. Как сказала бы Ева, «того и гляди, он меня укусит!».
Но мертвые не кусаются.
Ева долго изучала оба послания. Ключевые слова: ПРАВОСУДИЕ, УВАЖЕНИЕ, ДРУЗЬЯ. Самые повторяющиеся — или выделенные согласно выводам уважаемых лабораторных крыс — слова во втором, более длинном послании: УВАЖЕНИЕ, НЕУВАЖЕНИЕ, ОБЩЕСТВО, ДРУГ, ПРАВОСУДИЕ.
В письмах тоже следует искать повторы и выделение этих слов. Если убийца хочет что-то передать, то эти слова представляют собой важную часть его главной мысли.
Скорее всего, он употреблял их и раньше.
Она снова пригляделась к Мейсону. Несмотря на свое алиби, он был связан с копами. Но, даже откладывая в сторону его алиби, она пришла к выводу, что он не годится в подозреваемые. Против него восстает ее инстинкт, к тому же он не встраивается в профиль.
Он умнее, чем хочет казаться. Просматривая переданные им бумаги, она отметила его организованность. Но он совсем не осторожен и живет не один, вовсе не затворник.
Она нашла диск, помеченный «Ледо», и еще один — «Квадрат». Начала с Ледо, заглянула в нехитрый рапорт Мейсона, вернулась в его начало.
«Заметил рассыльного, двигавшегося пешком в западном направлении и остановившегося перед домом подозреваемого, прежде чем продолжить движение. Затем наблюдал за тем же рассыльным, перешедшим на южную сторону улицы и двинувшимся пешком в восточном направлении. Этот человек, видимо, не мог найти адрес. Достав коммуникатор, он — по моему мнению — произвел этим коммуникатором фотографирование.
Будучи слугой общества и хорошо зная район, я приблизился к рассыльному и обратился к нему. «Помочь вам найти адрес?» — спросил я его.
Он отвернулся, покрутил головой и ускоренным шагом продолжил движение в восточном направлении.
Я продолжил наблюдение за домом подозреваемого».
Ты его видел!
Ева схватила коммуникатор и нашла контакты Мейсона. На экране появилась его серьезная физиономия.
— Мейсон Тобиас на связи. Я могу говорить только минуту, потому что работаю, личные контакты мне запрещены.
— Я разберусь, Мейсон. Это лейтенант Даллас.
— Да, сэр, госпожа лейтенант! Я осуществляю доставку и могу говорить одну минуту.
— Отлично, Мейсон. Я читаю ваши рапорты, и…
Он буквально загорелся.
— Неужели? Вы читаете их сами?
— Да. Речь о том, который вы составили пятнадцатого декабря, когда наблюдали за домом Ледо.
— Это было до того, как вы не велели мне этого делать и сказали наблюдать изнутри.
— Да, до того. Вы пишете, что видели рассыльного, который как будто не мог найти адрес. Помните?
— У меня очень хорошая память.
— Вы пишете «рассыльный». Вы уверены, что это был мужчина?
— Это не совсем точно, госпожа лейтенант. Я только предположил. — Он заметно огорчился. — В мой отчет вкралась неточность.
— Ничего страшного. Вы видели лицо этого человека?
— Часть лица. На нем были коричневые брюки, коричневое пальто, лыжная шапочка, большие солнечные очки, тоже коричневый, но более светлый шарф, закрывавший нижнюю часть лица. Еще перчатки. Он нес упаковочную коробку.
Ева перевела дух и кивнула.
— Хорошо, Мейсон. Отлично сработано!
— Человек снял очки, чтобы — как мне показалось — сфотографировать здание на другой стороне улицы.
Ева затаила дыхание.
— Опишите то, что увидели.
— Смешанная раса, судя по оттенку кожи — цвета жидкого кофе. Шапочка была надвинута до бровей, но брови я увидел — они тоже были коричневые. Темно-коричневые. Я стоял недостаточно близко, чтобы увидеть его глаза — я имею в виду их цвет. Когда я приблизился, он опять надел очки. Нет, глаз я не видел, прошу прощения.
— Как насчет формы лица?
Физиономия Мейсона на экране сморщилось от напряжения мысли.
— Лицо, скорее, узкое. Рост я бы оценил примерно в пять футов десять дюймов. Весу в нем было фунтов полтораста. Этот человек представляет интерес, госпожа лейтенант?
— Да, я чрезвычайно заинтересована.
— Я мог бы вернуться к наблюдению.
— Я не даю вам разрешения на это, Мейсон. Но я бы хотела, чтобы вы поработали с нашим полицейским художником. Я вам его пришлю. Детектив Янси. Вы будете в закусочной?
— Мне надо разнести заказы, а потом мыть посуду.
— Это я улажу, Мейсон. Это официальное полицейское расследование. Доставьте заказы и возвращайтесь. Выполняйте свои обязанности. Детектив Янси сам к вам прибудет. С вашим боссом я договорюсь.
— Слушаюсь, сэр, госпожа лейтенант! Это и есть преступник?
— Он самый. Вы мне очень помогаете. Я прямо сейчас поговорю с вашим боссом. А вы доставляйте заказы.
— Есть, сэр, госпожа лейтенант. Мейсон Тобиас сеанс связи заканчивает.
Борясь со смехом — вот это везение! — Ева позвонила в закусочную и коротко, твердо и по существу переговорила с боссом Мейсона. После этого она снабдила добровольца координатами Янси.
Откинувшись в кресле, она уставилась на свою доску.
— Кажется, это прорыв, — пробормотала она. — Хотя не факт.
Мейсона Тобиаса ей подарила сама судьба. Он, конечно, тот еще зануда, зато исключительно наблюдателен и дотошен.
К тому же Пибоди права, по-щенячьи честен.
Записать его на учебную программу? Если он продолжит свое «патрулирование», то рано или поздно пострадает, а то и расстанется с жизнью.
Она отправила письмо службе связи с прессой, потом сделала себе пометку насчет Мейсона.
Взявшись за новый список имен, она, памятуя совет Миры, стала сопоставлять всех с профилем. Двоих сразу вычеркнула, потом поступила так же с жителем пригорода, проверив его переезды и график.
Двоих кандидатов она сочла возможными: один живет в самом городе, другой в Хобокене, но работает в Мидтауне. Пятиминутного разговора с его менеджером хватило, чтобы его вычеркнуть. Между 4.30 и 6 вечера в день убийства Баствик житель Хобокена совещался с самим менеджером и с двумя программистами, а потом до 7 вечера выпивал с коллегами.
Остался только 40-летний инструктор-криминалист. Ева воодушевилась. Рост, правда, всего 5 футов 8 дюймов, но он мог встать на каблуки. Меньше 148 фунтов веса, но что мешает внешнему уплотнению? Зато — кареглазый метис!
На ее вкус, синтаксис его писем расходится с синтаксисом посланий убийцы, но все остальное совпадает. Ее давно подмывало заняться делом, поэтому она радостно схватила пальто.
— Пибоди, поедешь со мной!
— Лейтенант! — Дженкинсон поймал ее в момент надевания пальто. — Мы их сцапали! Балбесы катались на скейтбордах. Двоих мы развели по разным комнатам и сейчас допрашиваем, а третий…
Он покосился на свой стол.
Третий, в наручниках, с наглой ухмылкой развалился в кресле.
— Сколько ему? Пятнадцать-шестнадцать?
— Двенадцать.
— Проклятье!
— А я о чем? Переросток, злобный, как гремучая змея. В это дело его вовлек старший брат — похоже на инициацию. Приходится ждать их бабку-опекуншу и адвоката по делам несовершеннолетних. Я отнял у него заточку длиной в шесть дюймов, всю в засохшей крови. Уверен, она принадлежит одному из них.
— Двенадцать лет, — шепотом повторила Ева.
Ей вспомнился Тико, несовершеннолетний антрепренер, само хитроумие и практичность.
У того тоже была только бабушка, которая не мешала ему быть самим собой, научив понятным правилам существования. Ему не грозила опасность очутиться в полицейском участке с изобличающей уликой — окровавленной заточкой.
Ей не давала покоя мысль: от чего зависит разница между одним пареньком, все делающим правильно, и другим, убившим ради дурацкого скейтборда?
— Этот не расколется, — проговорила она, наблюдая самодовольного молокососа. — Ему нравится здесь находиться, он воображает, что это превращает его в мужчину. Надеется отделаться легким испугом и запятнанной репутацией.
— Адвокат его выгородит, изобразит оступившимся младенцем, будет напирать на нежный возраст. Мол, несмышленыша втянули в нехорошее дело.
— Я бы тоже на это напирала. Если кровь на заточке принадлежит одному из убитых, обязательно покажите обвинителю их фотографии — живыми и мертвыми. Это может помешать досудебной сделке. Этого наглеца, может, и не захотят судить как взрослого, но попытаться стоит.
— Обязательно. Один из них уже дает слабину. Третий, — объяснил Дженкинсон, — сначала изображал крутого, но перед допросом затрясся. У него тоже заточка, только насухо вытертая, но лаборатория найдет следы. Ничего, расколется. А вот брат молокососа — крепкий орешек. Уже пять раз задерживался за уличные нападения, успел посидеть в колонии для несовершеннолетних. У него тоже была заточка, а еще новый наручный коммуникатор — как пить дать, срезанный с какого-нибудь простофили.
— Обработайте их хорошенько. Похвально, Дженкинсон. Прими мои поздравления. И Рейнеке передай.
— Передам. Он пока что прикладывает лед ко лбу. Один из троих сильно заехал ему локтем. Если бы не двое патрульных, помогавших при задержании, не обошлось бы без крови. — Он пожал плечами. — Та еще работенка!
— Это точно.
— Я насчет погибших братьев. Завтра прощальная служба.
— Сходи, заодно передохнешь. Это тоже часть нашей работы.
— Очень тебе признателен, Даллас.
Ева ускорила шаг, поманив за собой Пибоди.
— Я слыхала, они сцапали троицу, убившую мальчишек, — сказала та на бегу.
— Да, взяли с поличным.
На пути к лифту им встретилась женщина — усталая, как будто заблудившаяся. Взглянув на ее обувь, Ева предположила, что она уборщица или больничная медсестра, вынужденная проводить почти весь день на ногах.
— Простите, я ищу, — у нее дрожал подбородок, в глазах стояли слезы, — отдел расследования убийств, детективов Дженкинсона или Риника.
— Рейнеке, — поправила ее Ева. — Прямо и налево.
— Спасибо. — Она потащилась дальше, шагая с большим трудом, как будто ее придавливала неподъемная тяжесть.
Ева отвернулась и втиснулась в плотно забитый лифт.
— Видала? — спросила Пибоди. — Жалко человека! Видно, что она трудяга. Грамотная, вежливая речь. Из сил выбивается, растит двух внуков, поставив на ноги сына. А они вдруг выкидывают коленце: убивают сына другой матери ради игрушки и теперь проведут всю жизнь или большую ее часть в клетке.
— Спрашиваешь, как такое происходит? — хмуро бросила Ева. — Очень просто: некоторым нравится убивать. Иногда правильным оказывается самое простое объяснение.
— Наверное, — пробормотала Пибоди.
Еве собственное объяснение нравилось не больше, чем Пибоди. Мучаясь в лифте до самого гаража, она вспоминала затравленный взгляд несчастной бабушки убийц.
Посещение инструктора-криминалиста оказалось холостым выстрелом, и 20-минутный разговор с ним и со студенткой-старшекурсницей, которую он как раз оприходовал, когда они явились, привел Еву в сильное раздражение. Она с удовольствием наградила бы обоих полновесными пинками.
— Бывает, — сказала Пибоди, покидая вместе с ней запущенный таунхаус, где обитал Милтон Уэпп, любитель затаскивать в постель студенток и сочинитель книги, которую заранее мнил шедевром столетия. — Каков наглец! Надо же было додуматься: предложил нам составить компанию ему и его тощей брюнетке! Ты согласна, что секс стимулирует критическое мышление?
— Я согласна, что он наглец. И что тощая студентка — его алиби на вчерашний вечер. А вот без пяти минут выпускницу философского факультета, якобы охотно участвующую в сексе втроем, стоит проверить.
— И все это при том, что сам он — форменный урод!
— Что не обязательно мешает ему работать пневмомолотом в койке. Главное в другом: при ближайшем рассмотрении он подлежит отсеву. Помешан на сексе, а не на убийствах. Ищет секса под любым половиком и при этом воображает себя интеллектуалом и экспертом по вопросам преступности.
— А как тебе его главная фишка: что центральный персонаж его книги века списан с тебя?
С этим бы Ева еще смирилась, но она была уверена, что сексуальный маньяк не оторвется от студенток и не наберется сил закончить книгу.
— В этом я вижу объяснение одержимости, которая так и прет из его писем.
— Насколько я поняла, он вбил себе в голову, что, переспав с тобой, заделается твоим консультантом, убедит бросить Рорка и заживет с тобой на пару — ясное дело, за твои средства. Будете плодить крольчат и в перерывах раскрывать преступления. Это моя версия.
— Она недалека от действительности.
Что может быть тоскливее, чем незнакомцы, фантазирующие на твой счет всякую чушь и городящие вокруг этой чуши сценарии один дурнее другого?
— Поломай над этим голову, Пибоди. Проверь эту любительницу тройственных союзов, а также тех, с кем он якобы был во время убийства Баствик.
— Тех, кто присоединился к эмоционально-интеллектуально-физическому погружению — так он это назвал? Я бы назвала это просто оргией.
— И я. Все, еду домой, продолжу там. — Держи! — Ева сунула Пибоди деньги. — Возьмешь такси.
— Зачем? В двух кварталах отсюда станция подземки.
— Нет, бери такси. На улице холодает. Я не готова тратить свои сбережения на этого маньяка, так что пользуйся.
— Повезло! Спасибо.
Ева зашагала к машине.
— Если учинишь оргию с Макнабом, то пораньше, чтобы потом успеть выспаться. Завтра нас ждет очередной покойник. Никуда от этого не деться.
— Вдруг пронесет?
Ева покачала головой и бросила злой взгляд на окна придурка, в логове которого они зря потратили драгоценное время.
