17

 Двадцать четыре часа назад Деклан ломал голову над тем, где найти дополнительные руки, а теперь не понимал, чем занять эту орду добровольных помощников. Похоже, на свадьбу к Реми и Эффи собралась вся Луизиана, и каждый будущий гость спешил предложить руку помощи.

 Кого здесь только не было: маляры, плотники, сантехники, не говоря уж о неквалифицированной рабочей силе! Деклану невольно думалось: если бы все они приложили руки к ремонту того банкетного зала, что пострадал при пожаре, управились бы за один день!

 Но вслух он этого, конечно, не сказал.

 Он был искренне благодарен за помощь, хоть порой и хмурился при мысли о том, что в его драгоценном доме хозяйничает толпа чужих людей.

 Например, затянуть сеткой галерею второго этажа с задней стороны дома он определенно предпочел бы сам. Впрочем, утешал себя Деклан, один хороший ураган — и такая возможность ему представится.

 Пол в бальной зале он тоже хотел отполировать самостоятельно, но не беда, в доме еще множество полов, требующих его внимания!

 А против того, чтобы фасад красили посторонние, он и вовсе не возражал. Работа тяжелая и нудная, к тому же на жаре, а он, скинув с себя эту задачу, может заняться чем-нибудь поинтереснее, например, привести в порядок будуар на первом этаже, или повесить в холле люстру, или закончить прихожую.

 Да мало ли чем можно заняться в Доме Мане!

 Кроме того, ему нравилось смотреть, как по дому с озабоченным видом носится Эффи. Хотя, когда здесь появилась ее мать, радость Деклана несколько поблекла. Миссис Рено, внушительного вида дама, обладала орлиным глазом и командирским голосом, Деклан сразу понял, почему Реми назвал ее «жуткой женщиной».

 Откровенно говоря, ей на глаза Деклан старался не попадаться.

 На второй день кампании Деклан вышел на заднюю галерею посмотреть, как продвигается работа. Сам он только что закончил укладывать плитку и был весь в керамической пыли.

 Шум в доме стоял страшный — гул голосов, радио, стук инструментов. Хоть Деклан и любил общество, сейчас многое отдал бы за час уединения.

 

 — Джим Риди, я тебе что говорила насчет стекол? — послышалось мощное контральто миссис Рено. — А ну-ка, три хорошенько! Ты же не хочешь, чтобы на свадебных фотографиях было заметно, что окна в разводах!

 Услышав этот голос, Деклан развернулся, решительно повернул в противоположную сторону и едва не наткнулся на Одетту.

 — Ох, прошу прощения! Я вас не ушиб? Простите, я вас не заметил — так спешил сбежать отсюда.

 — Я смотрю, у тебя полон дом народу!

 — Это точно. Генеральша Рено собрала ополчение и ведет его в бой, а если ко дню свадьбы дом будет не готов, нас всех расстреляют. — Повинуясь инстинкту самосохранения, он подхватил мисс Одетту под локоток, увлек в библиотеку и плотно прикрыл за собой дверь. — Вот думаю, не переехать ли мне к вам?

 Она улыбнулась в ответ, но улыбка не коснулась ее глаз.

 — Какой же ты хороший человек, Деклан! На все готов, чтобы помочь друзьям.

 — Не такая уж великая жертва — впустить к себе в дом кучу бесплатных работников, а самому уйти с дороги и не отсвечивать.

 — Но я-то вижу: с куда большей радостью ты отослал бы их по домам и продолжал трудиться над домом сам.

 — Да, пожалуй. — Он пожал плечами, пригладил пыльные волосы пыльной рукой. — Но я без работы не останусь. На втором этаже отделана только одна комната, а в помещения для слуг или на третий этаж я еще и вовсе не заглядывал. Мисс Одетта, скажите мне, что случилось?

 — Подожди. Не так сразу. — Поставив принесенную с собой сумку, она огляделась вокруг. На полках уже стояли книги, но большая их часть еще лежала в коробках у стен. Целые горы книг, старых и новых, — миры, заключенные в разноцветные переплеты.

 — Ты умеешь смотреть вперед, — проговорила она после долгого молчания. — Видишь то, что должно быть, и делаешь это реальностью. Это редкий дар.

 — А иные называют это узколобостью и упрямством.

 — Ну нет! Ты умеешь смотреть вглубь и видеть суть вещей. А то, что всегда выполняешь задуманное, — это не упрямство, а внутренняя сила. Ты мне очень по душе, Деклан.

 — Как и вы мне. Мисс Одетта, присядьте, пожалуйста. У вас усталый вид. — И не просто усталый — измученный. — Может быть, принести вам чего-нибудь холодного?

 — Не надо, а то еще наткнешься на Сару-Джейн Рено. Вот уж кто действительно упрям, но ее я за это не виню.

 — Она мне велела сходить в парикмахерскую, — пожаловался Деклан, проводя рукой по взъерошенным волосам. — Причем до воскресенья, чтобы не было заметно, что я подстригся к свадьбе. А накануне свадьбы она заедет сюда, развесит по всем ванным комнатам собственные полотенца и разложит душистое мыло. Чтобы я стал мыться душистым мылом? Да ни в жизнь! И еще распорядилась привести сюда побольше комнатных растений, чтобы они освежали атмосферу.

 — Дорогой мой, она просто нервничает. И неудивительно, ведь Эффи — ее младшая, любимая дочка. — Одетта решительно сжала губы. — Деклан, мне стыдно говорить то, что я сейчас скажу. Не удивлюсь, если после этого разговора ты попросишь меня больше сюда не приходить.

 Эти слова не на шутку его встревожили, а еще сильнее встревожила боль, которую он увидел в ее глазах.

 — Мисс Одетта! Не представляю, что может сделать вас нежеланной гостьей в этом доме. Что случилось? Кто вас обидел?

 — О господи! Если это разрушит ваш с Линой роман, никогда себе не прощу! — вздохнула Одетта. — Моя дочь обворовала тебя. Забралась к тебе в дом и украла твои вещи.

 Поникнув головой, она достала из сумки резную шкатулку.

 — Вот это я нашла у нее в комнате. Сразу поняла, что это твое, еще до того, как заглянула внутрь и увидела там запонки с твоими инициалами. Не знаю, все ли на месте. Если чего-то не хватает…

 — Давайте поглядим. И присядьте, мисс Одетта. Пожалуйста.

 Кивнув, она тяжело опустилась в кресло.

 Подавив гнев, Деклан поставил шкатулку на стол и открыл. Кольцо было на месте — едва он это заметил, как ярость его сменилась облегчением.

 — Отбой! — выдохнул он с облегчением. — Самое дорогое — на месте! — Сколько он мог судить, на месте было и все остальное, кроме пары тысяч долларов, скрепленных старинным зажимом для денег, принадлежавшим его прадедушке. — Ничего не пропало.

 — Не верю, — со вздохом отозвалась мисс Одетта.

 — Ну, пропало несколько баксов. Велика ли беда?

 — Скажи мне сколько, я отдам.

 — Неужели вы думаете, что я возьму у вас деньги? — Сдерживаемый гнев его вырвался наружу. Старая женщина вздрогнула. — Посмотрите на меня! Вы что, серьезно думаете, что я способен взять у вас деньги — сейчас или когда-нибудь в будущем?

 Губы Одетты задрожали, и она плотно сжала их.

 — Я в ответе за то, что случилось.

 — Вот уж нет! И пожалуйста, больше ни слова о том, что вы мне возместите ущерб, иначе мы с вами больше не друзья!

 Хоть Одетта и клялась себе не плакать на глазах у Деклана, по щеке ее покатились слезы.

 — Насчет Лилибет я себя не обманываю. Никогда ей не стать такой, как я хотела. Никогда у нее не будет той судьбы, какую я желала для нее. То, о чем я мечтала с той минуты, как ощутила в себе новую жизнь, не сбудется. И все же она подарила мне Лину.

 Одетта достала носовой платок, аккуратно вытерла щеки. Больше слез не будет.

 — Обокради она меня и сбеги, я бы не удивилась. К этому я была готова. Но и в голову мне не приходило, что она залезет к вам. О таком я не подумала. Простите меня!

 — Мисс Одетта, прошу вас, посмотрите на меня и скажите, виню я вас в случившемся или нет?

 — Знаю, знаю, что не винишь. Ты хороший человек, Деклан Фицджеральд. Как бы я хотела, чтобы у вас с моей Линой все сложилось! Господи, о чем я только думаю: моя дочь обворовала человека, а я сижу и сватаю его за свою внучку!

 — Не переживайте. Я ведь тоже очень хочу, чтобы у нас с Линой все сложилось. — Он протянул ей коробочку с кольцом. — Вот это я купил для нее. Вы уж замолвите за меня словечко, чтобы она не отказалась от этого подарка.

 Посмотрев на кольцо, Одетта глубоко вздохнула.

 — Очень подходит ей. Видит бог, подходит! Сердце у моей Лины щедрое и благородное, но все в шрамах. Она сильная, моя девочка. Очень сильная. Умеет держать удар и стойко переносить боль. Но, быть может, пора ей вспомнить о том, что жизнь — не только борьба, что каждому из нас порой нужно снимать доспехи и откладывать оружие. Да, я непременно ей об этом скажу.

 — Вот и хорошо.

 — А ты заранее подумай, чем ее удержать, ведь, услышав, что ты задумал, она рванется прочь, словно птица из силка. Я знаю свою девочку — так оно и будет.

 — Об этом не беспокойтесь. А где сейчас Лилибет?

 — Уехала. С позавчерашнего дня она почти не заглядывала домой. А сегодня утром я нашла это у нее в комнате. Сразу перепрятала туда, где она не найдет, а когда она вернулась, у нас с ней вышел нелегкий разговор. Она собрала вещички и была такова. Но рано или поздно вернется, — добавила она тем же тоном мрачного смирения, какой Деклан уже слышал в словах от Лины. — Через год, может, через два. И все повторится сначала.

 — Что ж, тогда и подумаем, что с этим делать. — Наклонившись, он поцеловал старушку в морщинистую щеку. — Не грустите, мисс Одетта. Все образуется. — Глаза ее снова наполнились слезами, и он сжал ее руку. — Что бы там Лина об этом ни думала, но мы уже одна семья. Я вас люблю как родную. И на меня вы всегда можете рассчитывать.

 — Когда познакомлюсь с твоей матерью, — улыбнулась сквозь слезы Одетта, — непременно поблагодарю ее за такого сына!

 — Она наверняка будет рада услышать ваши слова. А теперь давайте пройдемся по дому, посмотрим, что здесь творится. И если навстречу нам попадется мадам Рено, я спрячусь за вашей юбкой!

 

 Он знал, что продолжение последует очень скоро, и не ошибся. К вечеру того же дня, когда волонтеры один за другим покидали дом, а Эффи с матерью, усыпив бдительность Деклана, поймали его в саду позади дома, с чувством огромного облегчения увидел он краем глаза, как из-за угла выходит Лина и направляется прямиком к нему.

 Быть может, хотя бы появление Лины спасет его от дизайнерского рвения двух энергичных дам?

 — Перила лестницы и балюстраду галереи завесим тюлем и кружевами.

 — Угу.

 — И повсюду расставим белые корзины с цветами. С белыми.

 — Обязательно.

 — Флористы начнут работу в день свадьбы с утра. Вы, Деклан, пожалуйста, откройте им дверь, проследите, чтобы у них был доступ во все комнаты, которые я отметила на плане, а сами постарайтесь не путаться у них под ногами — больше от вас ничего не нужно.

 — Хорошо-хорошо… Лина, как я рад тебя видеть! — За ее руку он схватился, словно утопающий за соломинку. — А мы тут обсуждаем оформление дома к свадьбе.

 — Что за свадьба без цветов! — громогласно провозгласила миссис Рено и отметила что-то в блокноте, который всегда держала под рукой. — Здравствуй, Лина, как поживаешь?

 — Отлично, мисс Сара-Джейн. А этот дом, по-моему, идеальное место для торжества. Деклан, прекрасная идея! Эффи, ты, наверное, с ума сходишь от нетерпения?

 — Уже сошла! — радостно сообщила Эффи.

 — Не волнуйся! Вот увидишь, все пройдет как нельзя лучше! — Лина беспечно болтала и улыбалась, но темные глаза ее метали молнии. — Эти рододендроны на свадьбе будут выглядеть просто сказочно!

 — Да, сады здесь очень живописные, — согласилась миссис Рено и снова сверилась со своим блокнотом. — Жаль только, не успеем поставить перед домом беседку и высадить душистый горошек! — И она бросила на Деклана укоризненный взгляд поверх очков.

 — Ну… гм… может, Фрэнк и Фрэнки что-нибудь придумают? А теперь прошу меня извинить, я собирался кое-что показать Лине…

 И, подхватив Лину под руку, он почти бегом бросился на галерею второго этажа — подальше от мадам Рено и остатков ее сегодняшнего ополчения.

 — Прямо как муравьи, — бормотал он на ходу. — Не успеешь оглянуться — расползаются повсюду.

 — О ком ты?

 — О людях. Они везде. Разве что… может быть, спрячемся в бальной зале?

 — Что, уже жалеешь, что ввязался в эту историю?

 — Не то чтобы жалею, но подумываю после этой свадьбы взять отпуск и сбежать на атолл Мауи. А еще я начал восхищаться женщинами.

 — Правда? — Она бросила взгляд вниз: разбросанные в беспорядке инструменты, доски, брезент, и среди всего этого хаоса — мать и дочь сосредоточенно обсуждают тюль и кружева. — С чего бы это?

 — Вот посмотри на себя. Ты сейчас кипишь от ярости и при этом мило улыбаешься и поддерживаешь беседу о рододендронах. — Он осторожно заглянул в бальную залу и испустил вздох облегчения. — Все чисто. Так вот, когда у мужика все внутри кипит, пар обычно вырывается наружу. А женщина… — Он перешагнул через порог. — Ну как тебе?

 Свет люстры отражался в начищенном до блеска полу, бросал золотистый отсвет на бледно-розовые стены.

 — Как здесь просторно!

 — Свободное место нам не помешает: мадам Рено собирается пригласить не меньше сотни гостей. А в обычные дни можно использовать вот эту ширму и превращать залу в две гостиные. Теперь посмотри сюда…

 Он пересек залу, открыл одну створку резных деревянных дверей.

 — Как тебе эта резьба? Ручная работа! Этим дверям больше ста лет. А теперь внимательно посмотри на потолок — видишь? Узор медальонов на потолке повторяет резьбу! Это Тибальд постарался — руки у него просто золотые!

 Хоть после разговора с бабушкой у Лины и вправду кипело все внутри, при виде неподдельной радости и гордости Деклана она ощутила, что злость ее рассеивается.

 — Ты действительно влюблен в этот дом. Не всякий мужчина так на женщину смотрит, как ты на эту дверь.

 — Неужто на дверь я смотрю нежнее, чем на тебя?

 — Деклан, на тебя невозможно сердиться! Но объясни мне, почему не сердишься ты? После того, что она натворила, ты должен быть чертовски зол!

 — Я и есть чертовски зол. И при следующей нашей встрече Лилибет непременно в этом убедится.

 — Но ты не пошел в полицию?!

 — Подумал и решил не ходить. Да, может быть, удалось бы вернуть какую-то часть денег, но ценой стыда и позора для мисс Одетты.

 — Она и так стыдится.

 — Знаю. Так зачем взваливать на нее лишний груз? Все, что мне было дорого, ко мне вернулось.

 — Господи, Деклан, она влезла к тебе в дом, рылась в твоих вещах! Украла твои деньги! — гневно выкрикнула Лина.

 Он вздернул бровь:

 — Что такое? Пар все-таки рвется наружу?

 — Черт побери, Деклан! Она вломилась в твой дом. Это совсем не то, что украсть у меня или у бабули… Много она взяла?

 — Пару тысяч.

 Лицо ее затвердело.

 — Я выпишу тебе чек.

 — Ты прекрасно знаешь, что я его порву. Оставь, Лина. Можно считать, я дешево отделался. Живя в глуши, не стоит уходить надолго и оставлять дверь незапертой, особенно если держишь дома наличность и ценные вещи.

 — Если б ты запер дверь, она бы влезла в окно.

 — Да, в самом деле. Пожалуй, стоит завести собаку. Или двух. В большом загородном доме обязательно должна быть пара собак. Пожалуй, после свадьбы зайду в собачий приют. Хочешь со мной?

 Лина изумленно покачала головой:

 — Эта чертова наркоманка стащила у тебя две тысячи долларов — держу пари, на самом деле там было больше, а ты говоришь: что ж, хороший повод завести собаку?

 — Ну, как говорится, лучше уж смеяться, чем плакать. Кстати, серьезно приглашаю тебя сходить вместе. Ведь мои собаки очень скоро станут и твоими.

 — Деклан, прекрати!

 Он удовлетворенно ухмыльнулся.

 — Как насчет пары щенков-дворняжек? Отточим на них свои педагогические навыки, прежде чем заводить детей!

 Против собственной воли Лина улыбнулась в ответ.

 — Сам заводи дворняжек и нянчись с ними, когда они начнут грызть твой антиквариат и писать на ковры!

 — Ну, может, Руфус их научит хорошим манерам. А ты, я смотрю, носишь мои сережки, — заметил он, приобняв Лину, словно готовясь закружить ее в танце.

 — Теперь они мои.

 — Но ты их надеваешь и вспоминаешь обо мне.

 — А потом смотрю на себя в зеркало и сразу забываю обо всем!

 — Что ж, поищу другие способы напомнить о себе.

 — Как насчет ожерелья? — Она провела пальцем по своей шее. — Или пары браслетов?

 — А как ты относишься к пирсингу? Я, честно говоря, подумывал о колечке в нос!

 Лина рассмеялась и прижалась к нему щека к щеке. Вместе они закружились под неслышимую музыку вальса, ту самую, что напевал Деклан при ней бессчетное множество раз, что и сейчас звучала у нее в голове. Сейчас от него исходил запах работяги — запах пота и пыли — и едва уловимый аромат мыла, напоминающий об утреннем душе. Щека слегка кололась — видно, сегодня Деклан забыл побриться.

 «Если бы остановить мгновение! — думала Лина. — Кружиться с ним в вальсе вечно — на сверкающем полу, в сиянии сотен свечей, в мягком свете предзакатного солнца, в аромате цветов, под прекрасную и печальную музыку, властно звучащую в сердце…»

 — Не знаю, как быть, — прошептала она. — Того, что я чувствую к тебе, я не испытывала никогда и ни с кем. Да и не хотела этого. Что мне делать со своим глупым сердцем?

 — Отдай мне, — ответил он, уткнувшись лицом в ее пушистые волосы. — Я о нем позабочусь.

 Только тут она сообразила, что выдала себя, произнеся заветную мысль вслух! Лина хотела отстраниться, но Деклан привлек ее к себе еще теснее, прижал еще крепче, так, что она едва могла вдохнуть.

 У нее кружилась голова. Музыка в голове звучала все громче — стала почти оглушительной. Неведомо откуда плыл одуряюще-сладкий аромат лилий.

 — Слышишь? — Руки его, лежащие на ее плечах, дрогнули. — Скрипки…

 — Не могу… — Голос его звучал словно издалека, лицо растекалось перед глазами — казалось, на него наплывает какое-то другое лицо. — Голова кружится.

 — Давай присядем. — Все еще сжимая ее в объятиях, он опустился вместе с ней на пол. — Ты слышала музыку? Ты тоже это почувствовала?

 — Подожди. Подожди! — Лина несколько раз глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Да нет, что за чепуха! Комната пуста. Ни свечей, ни цветущих лилий. Ни музыки. Но ведь она все это видела, слышала, ощущала! — Вот уж не думала, что галлюцинации заразны!

 — Это не галлюцинация. Это воспоминание. Чье-то воспоминание. Хотя нет, мы знаем чье. Люсьен и Абигайль танцевали здесь, как мы. Любили друг друга, как мы. — Лина упрямо замотала головой, и Деклан тихо чертыхнулся. — Хорошо, хорошо, он любил ее так же, как я тебя. И каким-то невероятным образом их чувства дожили до сего дня. Их история не завершена. Может быть, мы здесь для того, чтобы ее закончить?

 — Насчет тебя не знаю, но я — это я, и жить чужой жизнью я не хочу!

 — Но не обязательно так…

 — Именно так. Разве ты не почувствовал? На какой-то миг мы стали ими. Но жить чужой жизнью — значит и умереть чужой смертью. Помнишь, что с ними стало? Он утопился в пруду, а она…

 — Умерла в этом доме.

 Лина сделала еще один глубокий вдох.

 — Зависит от того, чьей истории верить.

 — Я не верю — я знаю. Это случилось наверху, в детской. Но что там произошло, мне неизвестно. И Люсьен так и не узнал. Поэтому и умер от горя. Я должен выяснить истину ради него. И мне нужна твоя помощь.

 — Что же я могу сделать?

 — Подняться в детскую вместе со мной. Мы все ближе и ближе к ним: может быть, на этот раз ты вспомнишь…

 — Деклан! — Она сжала в ладонях его лицо. — Мне нечего вспоминать.

 — Кто повесил у меня под окном магические бутылки? Кто первый заговорил о переселении душ? А теперь ты идешь на попятный?

 — Нет, Деклан, ты не понял. Мне вспоминать нечего, потому что я — не Абигайль. Абигайль — это ты.

 С тем же успехом она могла бы врезать ему между глаз! Деклан едва не рухнул.

 — Ч-ч-что?! Как?! Я… Быть не может!

 — Почему?

 — Потому что… — Он вскочил, совершенно ошарашенный. Первый раз Лина видела Деклана в таком смятении чувств. — Что за ерунда! Как я могу быть… быть женщиной?

 — А что тебя так потрясло? Знаешь ли, многие из нас женщины, и ничего, как-то с этим живут.

 — Нет! Только не я! Это… это просто невозможно!

 — Вполне возможно. И, если так, все сходится.

 — Что сходится? Что?!

 — Все. Ты снова и снова слышишь плач младенца. Кто может слышать плач ребенка, если не мать? Тебя тянет наверх — туда, где остался ее ребенок. Эта комната пугает тебя, но ты снова и снова туда возвращаешься. Бродишь во сне по коридорам для слуг, прекрасно в них ориентируешься. Абигайль знала, где там и что, а Люсьену откуда было об этом знать?

 — Но он же вырос в этом доме!

 Однако и сам Деклан сейчас вспомнил, как во сне выглядывал из окна и видел на аллее двух всадников. Если в прошлой жизни он был Люсьеном, как, черт возьми, умудрился увидеть самого себя?

 — Это еще не все, — продолжала Лина. — Помнишь, я пришла однажды и застала тебя в каком-то трансе? Ты шел к пруду. Меня тогда поразило, что шел ты как-то очень странно, но я не могла понять, в чем дело, а теперь сообразила! Деклан, у тебя была походка женщины на сносях! — Деклан уставился на нее почти с ужасом. — Точно-точно! Ты шел такими маленькими, осторожными шажками, слегка переваливаясь, и рукой держался за поясницу, как будто нес тяжелый груз…

 — Что же, получается, я был не просто женщиной, но еще и беременной?!

 — Господи боже, да что ты так нервничаешь? Мог бы и пуделем родиться! Не понимаю, что такого ужасного в беременности?

 — В беременности, может, и ничего, но дальше-то придется рожать!

 Лина невольно рассмеялась, глядя на его растерянную физиономию.

 — Не бойся, в этой жизни рожать тебе точно не придется! И все же, попробуй взглянуть на загадку Дома Мане с этой точки зрения. Мне кажется, многое прояснится.

 Деклан в последний момент отдернул руку от ширинки, куда машинально потянулся проверить, все ли у него на месте.

 — Э-э… может, лучше не пробовать?

 — Узколобость — большой порок, Дек. А теперь мне пора на работу.

 — Погоди, погоди! Ошарашила меня этой гипотезой — и сбегаешь?

 — Извини, милый, но некоторым из нас приходится зарабатывать себе на хлеб.

 — Тогда… тогда приезжай ко мне, когда закроешь бар. И оставайся на ночь.

 — Сегодня я ночую у бабули. И завтра тоже. А может, и послезавтра, пока она не придет в себя.

 — Что ж, ладно. Тогда поступим так…

 Он сжал ее в объятиях и впился в ее губы жарким страстным поцелуем.

 — Ну как? — поинтересовался он, наконец оторвавшись от нее. — Нет ощущения, что целуешься с женщиной?

 — Хм… — Лина облизнула верхнюю губу, делая вид, что раздумывает над этим вопросом. — Нет, могу засвидетельствовать, что в этой жизни ты мужчина до мозга костей! А теперь — пока. И не ломай голову над столетними тайнами — думай лучше о свадьбе Реми! Загадка Дома Мане ждала сто лет, так что еще неделю сможет подождать.

 — Приезжай ко мне, как только мисс Одетте станет лучше!

 — Ладно.

 — И помни, Лина, я тебя люблю!

 «Похоже, так оно и есть, — мысленно ответила она. — И если бы ты знал, как это меня пугает!»

 

 В этот вечер Лина постаралась закрыть бар пораньше, и все же, когда она остановилась у крыльца покосившего дома, стояла уже глубокая ночь. Тусклая лампочка в сетке освещала крыльцо, вокруг нее вилась мошкара. Лина выключила мотор и откинулась на спинку сиденья, не спеша выходить, прислушиваясь к неумолчному хору лягушек и песне ночных птиц.

 Здесь прошло ее детство. И, хоть она и выбрала для себя городскую жизнь, болота навсегда остались ее домом. Сюда она возвращалась в минуты радости и огорчений, здесь погружалась в размышления, когда перед ней вставал трудный выбор, сюда приходила помечтать.

 Да, когда-то она позволяла себе мечтать о том же, о чем, должно быть, мечтают все девушки: любовь до гроба, уютный дом, дети, утреннее пробуждение рядом с любимым…

 Когда же этому пришел конец?

 В тот жаркий летний полдень, призналась она себе, когда под безжалостным солнцем среди одуряющей влажной жары она застала здесь парня, которого любила со всем пылом наивной юности.

 Застала со своей матерью.

 В кустах, на какой-то рваной подстилке. В судорогах животной похоти.

 Теперь она понимала: в тот день оборвалась ее прежняя жизнь и началась новая. Надежды, мечты о счастье — все осталось там, за поворотом. А в новой жизни — только гордость, и целеустремленность, и стальная решимость никогда и никому больше не верить.

 Дело не в том мальчишке, нет! Сейчас она уже не помнила его лица. И даже не в матери. Дело в предательстве.

 Если бы не это, как сложилась бы ее жизнь? Скорее всего, с этим юношей она бы рассталась, но расставание могло бы пройти совсем иначе и оставить ей на память сладкие воспоминания первой любви.

 Но грязная измена нанесла ей незаживающую рану. В один миг она поняла то, на что могли бы уйти годы: всего разумнее и безопаснее для женщины не полагаться ни на кого, кроме себя самой. Мужчины приходят и уходят, развлекаться с ними — пожалуйста, но любить их — самоубийство.

 Самоубийство? Лина тряхнула головой и распахнула дверцу машины. Не слишком ли драматично сказано? В конце концов, от разбитого сердца еще никто не умирал!

 А Люсьен?

 Это имя прозвучало у нее в голове так отчетливо, словно кто-то произнес его вслух. Да, Люсьен Мане погиб не от ножа, и не вода в пруду стала причиной его смерти. Он умер от разбитого сердца.

 Лина поднялась на крыльцо, толкнула входную дверь. Из спальни Одетты пробивалась полоска света, заслышав шаги Лины, Руфус в спальне приветственно заколотил по полу хвостом.

 Лина вошла в спальню. Одетта сидела в кровати с раскрытой книгой в руках, верный пес охранял хозяйку у дверей.

 — Уже поздно. Почему ты не спишь?

 — Жду тебя, милая. Думала, ты появишься только через час-полтора.

 — Сегодня посетителей было немного, мне удалось закрыться пораньше.

 Одетта похлопала по кровати рядом с собой, приглашая Лину сесть.

 — Ты ушла раньше, потому что беспокоилась обо мне. И напрасно!

 — Помнишь, как ты мне говорила: «Беспокоиться — моя работа»? — Лина бросилась на кровать, свернулась калачиком рядом с бабушкой, положила голову ей на плечо. — А теперь твоя работа перешла ко мне. Мне очень жаль, что Лилибет так тебя расстроила.

 — Девочка моя, работа Лилибет в том, чтобы расстраивать людей, и, видит Бог, с этим она справляется на «отлично»! — Одетта погладила Лину по голове. — Но все это пустяки, пока у меня есть моя ненаглядная внучка. Есть ты!

 — Знаешь, я часто думаю о том, каково вам с дедушкой было растить ребенка, брошенного матерью?

 — Милая, для нас это было счастье.

 — Похоже на историю твоей прабабушки — и ее Мане бросили, когда она была еще младенцем. Ты ведь ее помнишь?

 — Прекрасно помню. Ты ведь знаешь, что очень на нее похожа, — вспомни, сколько раз ты смотрела старые фотографии.

 — Скажи, она никогда не говорила о том, что Дом Мане должен был бы достаться ей?

 — Ни разу от нее такого не слышала. Твоя прапрабабушка, Лина, прожила жизнь долгую и очень счастливую. Вряд ли она была бы счастливее, если бы осталась в Доме Мане. Как она умела печь хлеб! Всему, что я знаю о выпечке, научила меня она. А какие сказки рассказывала — заслушаешься! Бывало, я девчонкой прибегала к ней на кухню, а она принималась рассказывать истории, такие длинные и интересные, да так живо и ярко, что, казалось, все, о чем она говорит, я вижу наяву! Думаю, она могла бы и книги писать, если бы захотела.

 — Но, как бы ни была счастлива Мари-Роз, не могла же она не вспоминать о своих родителях, не гадать о том, что с ними произошло.

 — Конечно. Каждый год, в день своего рождения, она приходила с цветами на отцовскую могилу.

 — Правда? Ты никогда мне об этом не рассказывала.

 — Она всегда повторяла, что обязана Люсьену Мане жизнью — и своей, и детей своих, и внуков. Носила она цветы и на могилы Анри и Жозефины Мане, но никогда над ними не молилась. А еще каждый год в день своего рождения, вплоть до самой своей смерти, она приходила на берег реки, бросала цветы в воду и читала молитву.

 — В память о матери?

 — Она не говорила. Но думаю, что так.

 — Значит, Абигайль там? На дне реки?

 — Так говорят.

 Лина вскинула голову:

 — Я не спрашиваю, кто что говорит! Бабуля, что ты об этом знаешь?

 — Знаю лишь одно: порой на берегу реки на меня накатывает такая печаль, что слезы сами льются из глаз. Немало горя было у меня в жизни, но эти слезы — не мои, не по моему горю. И еще знаю: случается иногда, что души умерших не могут упокоиться в мире и ищут себе новую жизнь. Ищут долгие годы, даже столетия, пока не найдут. А ты, девочка моя? Чего ищешь ты?

 Лина снова положила голову ей на плечо, закрыла глаза.

 — Я думала, что все уже нашла. А теперь… теперь не уверена. Бабуля, он меня любит.

 — Знаю.

 — Но если я тоже его полюблю — все переменится. Навсегда.

 Одетта улыбнулась и, протянув руку, выключила свет.

 — Так оно и будет, девочка моя, — прошептала она, снова гладя Лину по голове. — Так и будет.