Глава 14

 – Прошло два года после развода с Тони, – начала Ева, – но мои душевные раны еще кровоточили. Не хотите чаю? Он еще теплый, а Нина принесла две чашки.

 – Спасибо.

 – Я только что купила это поместье и занималась перестройкой и отделкой, в общем, можно смело сказать, что моя жизнь била ключом.

 – Но не профессиональная.

 – Не профессиональная, – с улыбкой согласилась Ева. – Было начало шестидесятых. Лица менялись, молодели. Умер Джеймс Дин. До смерти Мэрилин оставалось несколько месяцев. Но главное даже не трагическая смерть молодых. Ушла – кто из кино, кто из жизни – старая гвардия. Грета Гарбо, Дуглас Фэрбенкс, Эррол Флинн, Кларк Гейбл, Рита Хейворт и многие другие. Все те прекрасные лица и потрясающие таланты сменились другими лицами, другими талантами. Стильный Пол Ньюмен, ослепительный Питер О'Тул, воздушная Клэр Блум, озорная Одри Хепберн. – Ева вздохнула, признавая, что караул снова сменился. – Голливуд, как женщина, вечно гонится за юностью.

 – И преклоняется перед долголетием.

 – О да, вы правы. Но когда я встретилась с Виктором в нашем первом совместном фильме, мне еще не было сорока. Уже не юная, но еще не настолько старая, чтобы претендовать на долговечность. Черт, это было еще до моей первой подтяжки.

 Джулия не сдержала усмешку. Где еще, кроме Голливуда, люди измеряют свою жизнь пластическими операциями!

 – «Крутой полицейский». Этот фильм принес вам второй «Оскар».

 – И Виктора. – Ева лениво подтянула ноги на диван. – Как я и говорила, я еще не оправилась от брака с Тони. Я не доверяла мужчинам, хотя и понимала, что они полезны, и никогда не стеснялась использовать их. Я очень радовалась той роли, тем более что отвоевала ее у Шарлотты Миллер, и потому, что моим партнером будет Виктор. Его считали выдающимся актером и театра, и кино.

 – Должно быть, вы встречались с ним раньше.

 – Как ни странно, нет. Наши дорожки никогда не пересекались. Он подолгу жил в Нью-Йорке, играл в бродвейских театрах, а в Калифорнии его общественная жизнь в основном сводилась к пьянкам с приятелями. Мы встретились на съемочной площадке, и все случилось так быстро. Как вспышка молнии. Люди говорят о любви с первого взгляда шутливо или с легкой завистью. Не думаю, что это случается часто, но, когда случается, борьба бесполезна. Мы произнесли все, что говорят при знакомстве коллеги, начинающие важный проект, но под вежливыми масками разгорался пожар. Как банально и как правдиво.

 Ева умолкла, охваченная воспоминаниями, рассеянно потерла висок.

 – Головная боль? Могу я предложить вам что-нибудь?

 – Нет, спасибо. – Ева затянулась сигаретой, усилием воли отгоняя боль, возвращаясь в прошлое. – Сюжет был очень простым: я играла проститутку, которая в конце концов спуталась с мафией, Виктор – полицейского, приставленного ее защищать. Но что выделяло тот фильм из ему подобных, так это острые диалоги, великолепная режиссура, прекрасная операторская работа, необыкновенно сильный состав актеров второго плана… и, конечно, электрические разряды между главными исполнителями.

 – Не могу сосчитать, сколько раз я видела этот фильм и каждый раз находила в нем что-то новое.

 – Маленький сверкающий бриллиант в моей короне. Вы помните сцену, когда Ричард и Сьюзен прячутся в грязном гостиничном номере? Он ждет приказа, она ищет способ сбежать. Они спорят, оскорбляют друг друга, борясь с взаимным влечением.

 – Прекрасно помню. Я впервые увидела «Крутого полицейского», когда мне было пятнадцать или шестнадцать. Я была по уши влюблена в Роберта Редфорда, но в тот вечер отбросила его, как старый башмак, и влюбилась в Виктора Флэннигана.

 – Как лестно для Виктора. – Пытаясь скрыть волнение, Ева отпила воды. – И как печально для мистера Редфорда.

 – Думаю, он пережил это. О, пожалуйста, продолжайте. Я не должна была прерывать вас.

 – Я наслаждаюсь вашими замечаниями, – прошептала Ева, затем вскочила с дивана и продолжила свой рассказ, двигаясь по комнате:

 – Однако многие, даже участвовавшие в съемках, не помнят, что та сцена была сыграна совсем не так, как было написано в сценарии. Виктор изменил ее… и нашу жизнь.

 

 – Тишина на площадке!

 Ева заняла свое место.

 – Включить камеры!

 Она забыла об операторских тележках, микрофонных журавлях, ассистентах. Вскинула голову, выпятила нижнюю губу. Стала Сьюзен.

 – Сцена двадцать четвертая, дубль третий. Щелкнула «хлопушка».

 – Начали!

 – Ты ничего обо мне не знаешь.

 – Милашка, я знаю о тебе все. – Виктор навис над ней, его глаза, мгновение назад спокойные, засверкали гневом и отчаянием. – Тебе не было и двенадцати, когда ты решила, что твоя внешность даст тебе все, что ты захочешь. И ты выбрала легкую дорожку.

 Крупный план будет позже. Ева знала, что сейчас камера не поймает ни ледяной блеск ее глаз, ни презрительный изгиб губ, но она использовала все это.

 – Если бы ты был прав, я не оказалась бы в грязной дыре с неудачником вроде тебя!

 Сунув руки в карманы, он раскачивался на каблуках.

 – Ты знала, на что идешь. Такие женщины, как ты, всегда понимают, что делают. И ты прекрасненько выкрутишься. Это твой стиль.

 Отвернувшись, она плеснула виски в стакан, стоявший на ободранном комоде.

 – Я не выдаю своих друзей копам.

 – Друзей. – Он расхохотался. – Ты называешь дружбой, когда кто-то пытается перерезать тебе глотку? Твой выбор, детка. – Сигарета повисла в углу его рта. Он сощурился от дыма, клубящегося между ними. – Но советую передумать, и окружной прокурор хорошо заплатит тебе за информацию. Такая, как ты… должна бы привыкнуть получать деньги за свои услуги.

 Она влепила ему пощечину. Его голова резко откинулась, глаза превратились в щелки. Медленно, очень медленно он затянулся сигаретой. Ева снова замахнулась и, когда он схватил ее за запястье, чуть вздрогнула, готовясь к отрепетированному броску, готовясь с размаху плюхнуться в кресло…

 Но Виктор швырнул сигарету на пол – ее взгляд, изумленный, понимающий, испуганный, навечно остался на кинопленке – и притянул ее к себе. Когда его губы обрушились на ее рот, она стала вырываться. Она боролась не с его стальными объятиями, а с теми взрывами, что сотрясали ее, и это не имело ничего общего со Сьюзен и касалось только Евы.

 Если бы он не держал ее, она бы закачалась. Она чувствовала, как слабеют ноги, слышала, как грохочет в висках кровь, и, когда он отпустил ее, с трудом перевела Дыхание, побледнев так, что не требовалось никаких ухищрений осветителей или гримеров. Она помнила свою реплику только потому, что та полностью соответствовала ее состоянию.

 – Ублюдок! Думаешь, этого достаточно, чтобы женщина упала к твоим ногам?

 Он ухмыльнулся, но его ухмылка не разрядила сгустившуюся атмосферу.

 – Да. – Только теперь он толкнул ее. – Сядь и заткнись.

 – Стоп. В проявку. Господи, Виктор, – режиссер выскочил на площадку, – где ты взял это, черт побери?

 Виктор наклонился, поднял с пола дымящуюся сигарету, затянулся.

 – Просто показалось естественным в тот момент.

 – И сработало. Боже милостивый, еще как сработало. Только в следующий раз, когда у тебя появится блестящая идея, предупреди меня. Хорошо? – Режиссер вернулся к камерам. – Снимаем крупные планы.

 Ева стойко выдержала еще три часа съемок. Она ничем не выдала своего потрясения и гордилась этим.

 В гардеробной она сменила одежду Сьюзен на свою. Сбросила проблемы Сьюзен и осталась со своими. В горле пересохло, и она с благодарностью приняла стакан чая со льдом у своей ассистентки.

 – Сьюзен слишком много курит. Идите домой. Я посижу еще немного, успокоюсь.

 – Вы потрясающе играли сегодня, мисс Бенедикт. Вы и мистер Флэнниган вместе великолепны.

 – Да. – Помоги ей бог. – Спасибо, дорогая. Спокойной ночи.

 – Спокойной ночи, мисс Бенедикт. О, мистер Флэнниган. Я как раз говорила, как восхищаюсь вами.

 – Приятно слышать. Спокойной ночи, Джоан. До завтра.

 Виктор вошел, и Ева замерла, следя за ним в зеркало туалетного столика. Он оставил дверь открытой, и она немного расслабилась. Повторения сцены с Тони не будет!

 – Я подумал, что должен извиниться. – Однако в его голосе не было и намека на сожаление. Не отрывая взгляда от его отражения, Ева взяла щетку и начала расчесывать волосы.

 – За блестящую идею?

 – За поцелуй, не имевший никакого отношения к фильму. Я хотел это сделать с того самого момента, как мы познакомились.

 – И сделал.

 – Но стало только хуже. – Виктор провел рукой по волосам, густым и темным, лишь с легкой сединой на висках. – Я староват, чтобы играть в эти игры, Ева.

 Отложив щетку, она взяла стакан с чаем.

 – Мужчина никогда не бывает староват.

 – Я люблю тебя.

 Ее рука дрогнула, кубики льда в стакане звякнули.

 – Как глупо.

 – Тем более глупо, что это правда. С самой первой минуты.

 – Виктор, между любовью и похотью большая разница. – Ева вскочила, схватила большую полотняную сумку, с которой обычно приходила в студию. – Лично меня в данный момент похоть не привлекает.

 – А чашечка кофе?

 – Что?

 – Чашечка кофе, Ева. В людном месте. – Он усмехнулся, заметив ее колебания. – Неужели ты боишься меня, милашка?

 Ева рассмеялась. Ричард бросал вызов Сьюзен. И она ответила, как Сьюзен:

 – Если я и боялась когда-нибудь, то не мужчин. Ты платишь.

 Виктор выбрал ярко освещенную забегаловку с пластмассовыми столиками, разделенными пластмассовыми перегородками, с безнадежно грязным полом и крикливыми официантками – явно не подходящее для обольщения место.

 Они просидели там почти три часа, заказав, кроме кофе, мясо и черничный пирог. Виктор рассказывал о Мюриэл, о свеем неудачном браке, о своих обязательствах. И он не начал, как можно было ожидать, с того, что жена не понимает его, или с того, что он может освободиться в любой момент. Наоборот, он признал, что Мюриэл по-своему любит его и – что гораздо важнее – отчаянно нуждается в сохранении этого брака.

 – Она нездорова. И физически, и душевно. Вряд ли она когда-либо поправится, а в таком состоянии я не могу оставить ее. У нее больше никого нет.

 Как женщина, недавно выбравшаяся из-под развалин собственного брака, Ева попыталась проникнуться чувствами жены Виктора.

 – Должно быть, ей трудно смириться с частым отсутствием, которого требует твоя работа.

 – Нет. Она любит свой дом, и слуги прекрасно заботятся о ней, когда это необходимо. Вообще-то она могла бы справляться сама, но она часто забывает принимать лекарство, и тогда… – Виктор пожал плечами. – Она рисует, и очень хорошо. Когда бывает настроение. Так мы и познакомились. Я был типичным голодающим молодым актером и подрабатывал натурщиком в художественной школе.

 Ева подцепила вилкой кусок пирога и усмехнулась.

 – Обнаженным?

 – Да. – Ее улыбка помогла ему расслабиться, и он улыбнулся в ответ. – Я тогда был довольно тощим. После сеанса Мюриэл показала мне свой набросок. Одно за другое… Таких, какой она была тогда, мы называем богемой. Очень раскрепощенная, с передовыми взглядами. – Его улыбка растаяла. – Она изменилась. Болезнь… потеря ребенка. Ей диагностировали эпилепсию меньше чем через год после свадьбы, и она отказалась от собственной карьеры. Ударилась в религию, против которой мы оба когда-то восстали. Я был уверен, что смогу встряхнуть ее. Мы были молоды, и казалось, что ничего страшного не может с нами случиться.

 Но случилось. Я начал получать роли, у нас появились деньги. Мюриэл превратилась в испуганную несчастную женщину с частыми припадками ярости.

 – Ты все еще любишь ее.

 – Я люблю редкие, очень редкие отблески той девушки, что очаровала меня. Если бы она вернулась, думаю, наш брак распался бы, но мы остались бы друзьями.

 Ева вдруг почувствовала себя очень усталой. Все, что окружало их, вдруг словно навалилось на нее: запах жареного лука, слишком горький вкус слишком горячего кофе, резкое освещение, яркие краски.

 – Я не понимаю, чего ты ждешь от меня, Виктор.

 – Может, ничего. Может, мне просто необходимо, чтобы ты поняла. – Перегнувшись через стол, он взял ее за руку, и, опустив глаза, Ева увидела, что ее пальцы утонули в его широких ладонях. – Когда мы встретились с ней, мне было двадцать два, сейчас – сорок два. Может, мы были бы счастливы, если бы судьба не отвернулась от нас. Я никогда этого не узнаю. Но я знаю с того момента, как увидел тебя, что женщина, с которой мне суждено провести всю мою жизнь, – ты.

 Ева чувствовала, что он верит в это. Ужасающая истина его слов словно переливалась из его сердца в ее. В одно мгновение они оказались отрезанными от назойливого мира.

 Она высвободила руку, и, когда заговорила, ее голос дрожал:

 – Ты очень долго объяснял мне, почему это невозможно.

 – Невозможно, но это не мешает понимать, как все должно быть. Ева, во мне слишком много ирландского, чтобы не верить в судьбу. Ты – моя. Даже если ты сейчас встанешь и уйдешь, ничего не изменится.

 – А если я останусь?

 – Тогда я дам тебе все, что смогу, так долго, как смогу. Не только секс, Ева, хотя бог свидетель, я хочу тебя. Я хочу быть рядом, когда ты открываешь глаза по утрам. Сидеть днем на солнечной веранде и слушать музыку ветра. Читать у камина вечерами. Пить пиво из одной бутылки на бейсбольном матче. – Виктор тихо вздохнул. – Почти пять лет мы с Мюриэл не были вместе как муж и жена. Я никогда не изменял ей, ни в эти пять лет, ни во все предыдущие. Я не жду, что ты мне поверишь.

 – Может, именно поэтому я тебе верю. – Ева нетвердо поднялась на ноги. – Мне нужно время, Виктор, и тебе тоже. Давай закончим фильм, потом посмотрим, что будем чувствовать.

 – А если мы будем чувствовать то же самое?

 – Тогда… посмотрим, что судьба припасла для нас.

 

 – Когда съемки закончились, мы чувствовали то же самое. – Ева все еще держала в руке бокал с водой, не замечаемые ею слезы катились по щекам. – И судьба уготовила нам длинный и тернистый путь.

 – Вы изменили бы что-нибудь? – тихо спросила Джулия.

 – Кое-что. Но в целом это не имело бы значения. Виктор по-прежнему был бы моим единственным мужчиной. – Ева рассмеялась, смахнула пальчиком слезу. – Единственным мужчиной, который заставил бы меня плакать.

 – Любовь стоит этого?

 – Любовь стоит всего. О, я становлюсь сентиментальной. Как бы я хотела выпить, но я уже пила шампанское, а камера замечает каждый чертов глоток. – Ева снова села на диван, откинулась на подушки, закрыла глаза и так долго молчала, что Джулия засомневалась, не заснула ли она. – Вы создали здесь счастливый дом, Джулия.

 – Это ваш дом.

 – Ммм. Мои стены. Но это вы сунули цветы в лейку, сбросили на ходу туфли, зажгли свечи на камине, поставили на стол у окна фотографию улыбающегося мальчика. – Ева лениво открыла глаза. – Думаю, только умная женщина может создать счастливый дом.

 – Не счастливая женщина?

 – Но вы не счастливая женщина. О, не спорю, довольная. Удовлетворенная работой, реализовавшаяся в материнстве. Но счастливая? Не совсем.

 Джулия выключила диктофон, интуитивно почувствовав, что дальнейший разговор ей не захочется слушать снова.

 – Почему вы не считаете меня счастливой?

 – Потому что ваша рана не совсем затянулась. Рана, нанесенная мужчиной, с которым вы зачали Брэндона.

 – Мы уже обсуждали отца Брэндона. Надеюсь, мне не придется сожалеть об этом, – резко произнесла Джулия.

 – Я обсуждаю не отца Брэндона, а вас. Вас использовали и отбросили в очень юном возрасте. И это заставило вас направить свои таланты в другую область.

 – Возможно, вам трудно понять, но не все женщины измеряют свои успехи количеством мужчин в их жизни. Ева лишь чуть-чуть выгнула брови.

 – Ну, похоже, я проткнула защитный кокон. Вы совершенно правы. Женщины, измеряющие свои успехи подобным образом, так же глупы, как и отказывающиеся признать, что некий мужчина мог бы украсить их жизнь.

 Джулия чуть склонила голову, сложила на коленях руки.

 – Вы не думаете, что мои отношения с Полом вас не касаются?

 – Нет, черт побери. Кому интересны только собственные дела? И вы лучше всех других должны понимать это.

 Джулия рассмеялась. Трудно сердиться на такую добродушную честность.

 – Я – не знаменитость, так что, к счастью, мои секреты остаются моими секретами. Почему вы так старательно пытаетесь столкнуть меня с Полом?

 – Потому что, когда я вижу вас вместе, мне это кажется очень правильным. И поскольку я знаю его гораздо лучше, чем вас, я могу оценить его реакцию. Вы завораживаете его.

 – Значит, его легко заворожить.

 – Совсем наоборот. Насколько я знаю – и я говорю это со всей подобающей скромностью, – до вас я была единственной женщиной, способной на это.

 – Ничего себе скромность! – Джулия закинула ноги на стол и лениво почесала ступню. – В вашем теле нет ни одной скромной косточки.

 – Один – ноль в вашу пользу.

 Джулия вдруг почувствовала, что умрет без шоколадного печенья. Она сбегала на кухню и принесла полную тарелку. Обе женщины настороженно уставились на темно-коричневые квадратики, затем жадно набросились на них.

 – Знаете, – сказала Джулия с полным ртом, – на днях он сказал, что я напоминаю ему вас.

 – Неужели? – Ева облизала испачканные шоколадом пальцы, обдумывая услышанное. Интересно, это воображение писателя или интуиция? Заметив озадаченный взгляд Джулии, она покачала головой. – Господи, пора выметаться отсюда, а то я не влезу завтра в костюм. Однако позвольте заронить в вашу головку одну мысль. Вы спросили, хотела бы я изменить что-нибудь в моих отношениях с Виктором. В общем, ответ прост. – Ева наклонилась к Джулии. – Я бы не стала ждать конца съемок. Не стала бы терять ни одного дня, ни одного часа, ни одной минуты. К черту осторожность, Джулия. Живите, наслаждайтесь. Или к концу жизни больше всего будете сожалеть о потерянном времени.

 

 Лайл Джонсон валялся на незастланной постели с бутылкой пива и телевизионным пультом, автоматически переключая каналы. Паршивый вечер. Ни одной интересной передачи. Он лежал в одних нежно-голубых сетчатых плавках, но не потому, что изнывал от жары. Просто таким образом, отправляясь к холодильнику мимо зеркала за очередной бутылкой, он мог наслаждаться видом своего тела. А он чертовски гордился своим телом и особенно – своим пенисом.

 И он был вполне удовлетворен своей жизнью. Пусть Ева Бенедикт не Мишель Пфайффер или Ким Бэсингер, но для старой шлюхи – он видел ее голой у бассейна – совсем не плоха. Он бы порадовал ее своим знаменитым пенисом, но дамочка строго придерживалась деловых отношений.

 Он водит роскошный лимузин, получает приличные деньги. Квартира над гаражом гораздо больше и лучше той дыры, в которой он провел детство и юность. Микроволновка, кабельное телевидение, и каждую неделю кто-то меняет его простыни и выгребает мусор.

 Жаль только, что горничная Сесиль отвергла путешествие в рай. Дура. И стерва. Пригрозила пожаловаться мисс Би, если он повторит попытку.

 Ничего, найдется множество других. А пока не помешает косячок. Лайл прятал десяток сигарет с марихуаной в коробке с овсяным печеньем, потому что мисс Би сразу предупредила: один намек на наркотики, и он вылетит.

 Натянув спортивные штаны, прихватив косячок, бутылку и повесив на шею бинокль, Лайл выбрался на крышу и закурил. Отсюда было видно почти все поместье, освещенное звездами и луной. Ветер донес аромат свежескошенной травы, и Лайл вспомнил, как тайком проволок в поместье одну официанточку и трахал ее полночи на поле для гольфа. Он, правда, не смог вспомнить ее имени, но решил, что обязательно встретится с ней еще разок.

 Лайл лениво перевел бинокль на гостевой дом. Если бы холодная стервочка с Восточного побережья была подружелюбнее, может, он и отказался бы от предложения пошпионить за ней. А может, и нет. Работенка легкая: отметить, когда и куда она уехала, когда вернулась. Мисс Саммерс так трясется над своим сыном, что всегда сообщает о своих передвижениях.

 Деньги предложили хорошие. Чего еще желать? Ну, может, чтобы мисс Саммерс была менее осмотрительной. Он не раз видел ее на фоне освещенного окна закутанной в халат или упакованной в мешковатую фуфайку. Но раздевается она всегда за задернутыми шторами.

 Зажегся свет в спальне Джулии, и Лайл приободрился. Может, забудет опустить шторы? Джулия остановилась почти в центре окна, подняла руку, распустила волосы.

 – О да. Давай, малышка. Не останавливайся. – Одной рукой он прижал к глазам бинокль, другую сунул в штаны. Джулия стянула через голову фуфайку. Под ней оказался кружевной бюстгальтер. – Ну, продолжай, малышка.

 Шторы опустились. Однако воображение и мастерство у него никто отнять не мог. К тому времени, как свет в окне погас, Лайл уже «взлетел» до небес.