- Трилогия ключей, #1
14
Мэлори подумала, что ей нужно перевести дух и собраться с мыслями. С начала месяца ее жизнь напоминала американские горки, и хотя при этих стремительных взлетах, падениях и резких поворотах сердце замирало от восторга, требовался перерыв.
Жизнь полностью переменилась. Неизменный порядок вещей всегда служил ей опорой, а теперь эта опора выскользнула у нее из-под ног.
Или ее выбили.
Она больше не работает в «Галерее» и плюс к этому сомневается в ясности своего рассудка. На одном из резких поворотов она перестала быть прежней Мэлори Прайс, разумной и предсказуемой, и превратилась в подверженную эмоциям и чувствам женщину, которая верит в магию и любовь с первого взгляда.
«Ну хорошо. С третьего взгляда, — поправила себя Мэлори, задернула шторы и собралась лечь в постель. — Хотя какая разница?»
Она взяла деньги, на которые можно было спокойно прожить несколько месяцев, и вложила в предприятие, задуманное вместе с двумя женщинами, которых едва знает.
Едва знает и полностью доверяет им. Не испытывая ни малейших сомнений в их честности и порядочности.
Она собирается начать собственное дело, не имея ни капитала, ни четкого плана, ни страховки. И при этом счастлива — вопреки логике.
И все равно голова у Мэлори шла кругом, а желудок сжимали спазмы. От одной только мысли, что любовь могла пройти мимо. Что счастливая уверенность в своих силах и радость, которые дает ей Флинн, окажутся иллюзией.
Если эта иллюзия исчезнет, она будет тосковать всю оставшуюся жизнь.
Мэлори взбила подушку и попыталась заснуть.
Когда она проснулась, солнце стояло высоко, обещая жару. В воздухе распространялся запах роз. Мэлори еще немного подремала. От теплых простыней исходил слабый аромат ее мужчины.
Она лениво перевернулась на спину, открыла глаза и растерянно заморгала. Какое-то странное ощущение. Нельзя сказать, что неприятное — просто странное.
Сон. Необыкновенный сон.
Мэлори села и потянулась, с наслаждением ощущая, как напряглись мышцы. Прекрасная и естественная в своей наготе, она выскользнула из постели, понюхала бледно-желтые розы на комоде и подхватила халат. Остановилась у окна, чтобы полюбоваться садом и вдохнуть напоенный ароматами воздух. Потом распахнула окно и впустила в комнату звуки — птичье пение.
Она спускалась по лестнице, скользя рукой по гладкому дереву перил, и странное чувство постепенно отпускало ее — как сон после пробуждения. На полу плясали яркие блики от окна над дверью. Задержала взгляд на цветах — экзотических белых орхидеях в античной вазе на столике у входа.
Его ключи лежали рядом, в маленькой мозаичной плошке, которую она купила специально для этой цели.
Мэлори прошла через весь дом на кухню и улыбнулась. Он стоял у плиты, укладывая на сковороду ломтики хлеба с маслом. На столе она увидела поднос с кувшином сока, своей любимой чашкой и маленькой вазой с одной розочкой.
Задняя дверь была открыта. С улицы доносился птичий щебет, прерываемый радостным лаем собаки. Счастливая, она медленно подкралась к нему, обвила руками талию и поцеловала в шею.
— Осторожно. Моя жена может проснуться в любую минуту.
— Рискнем.
Он повернулся, и их губы слились в долгом поцелуе. Сердце ее замерло, кровь вскипела в жилах. «Как хорошо! — подумала она. — Лучше не бывает».
— Я хотел преподнести тебе сюрприз. — Флинн погладил ее по спине и слегка отстранился. — Завтрак в постель. Хеннесси Особый.
— Сюрприз будет еще приятнее, если мы вместе позавтракаем в постели.
— Возможно, меня удастся уговорить. Секунду! — Он схватил лопатку и перевернул хлеб.
— Ого! Уже девятый час. Ты не должен позволять мне столько спать.
— Я не дал тебе выспаться ночью. — Флинн подмигнул. — Было бы справедливо, чтобы ты немного поспала утром. Подготовка к выставке, Мэл, отняла у тебя много сил.
— Я почти закончила.
— Потом, когда все будет позади, я собираюсь увезти свою красивую и талантливую жену на заслуженный отдых. Помнишь ту неделю во Флоренции?
Дни, наполненные солнцем, и ночи, наполненные любовью.
— Разве можно такое забыть? А у тебя получится? Я не одна занята делом.
— Найдем время. — Он выложил тосты на тарелку. — Может быть, поваляемся еще часок? Или два…
Из «радионяни» на кухонном столе раздался сонный плач. Флинн посмотрел на прибор.
— Похоже, не поваляемся…
— Я посмотрю. Буду ждать тебя наверху.
Она торопливо поднималась по лестнице, скользя рассеянным взглядом по картинам на стенах. Уличная сценка во Флоренции, морской пейзаж с островов Аутер-Бэнкс[36], портрет Флинна, сидящего за письменным столом в своем кабинете.
Она повернула в детскую. Стены здесь тоже были украшены ее картинами. Волшебные сказки, которые она рисовала во время беременности.
В кроватке с блестящими перекладинами плакал их маленький сын, настойчиво требовавший внимания.
— Ну-ну, радость моя! Мама здесь. — Она взяла малыша на руки и крепко прижала к себе.
«Волосы у него будут как у отца», — подумала Мэлори. Уже становятся темными, с характерным каштановым отливом, особенно заметным в лучах солнца.
Чудесный мальчик. Само совершенство.
Она понесла сына к пеленальному столику, но внезапно у нее задрожали колени.
Как его зовут? Как зовут ее ребенка? Охваченная паникой, она крепче обняла маленькое тельце и резко повернулась, услышав шаги Флина.
— Ты так прекрасна, Мэлори! Я тебя люблю.
— Флинн… — У нее что-то случилось с глазами. Такое ощущение, что она видит сквозь него, что он растворяется в воздухе. — Что-то не так.
— Все в порядке. В полном порядке. Все точно так, как ты хотела.
— Я сплю, да? — Ее глаза наполнились слезами. — Все это не настоящее.
— Но может стать настоящим.
Яркая вспышка света, и она уже стоит в светлой просторной мастерской. Холсты прислонены к стенам и развешаны на мольбертах. Она смотрит на картину — красочную, выразительную. В ее руке кисть, и она уже набирает краску на палитре.
— Получилось, — шепчет она, глядя на холст. Лес, пронизанный мягким зеленоватым светом. Фигура на тропинке. Одна, но не одинокая. В конце тропинки виден дом, и еще осталось время насладиться тишиной и магией леса.
Создано ее рукой. Ее разумом и сердцем. Она чувствует это, как чувствует каждый мазок на каждом полотне в этой комнате.
Чувствует силу и гордость, муки и радость творчества.
— Я могу! — Охваченная безумной радостью, она продолжала наносить маски. — У меня все получается!
Радость была непередаваемой, и она наслаждалась этим чувством. Теперь она знала, какие краски смешать, чтобы получить нужный тон, когда делать широкий мазок, а когда переходить к мельчайшим деталям.
Знала, как создавать свет и тень, чтобы у зрителей сложилось впечатление, что они сами могут пройти по тропинке и войти в дом, который ждет их.
И тут по ее щекам потекли слезы.
— Это не настоящее.
— Но может стать настоящим.
Она резко обернулась. Кисть со стуком упала на пол, разбрызгивая краску.
Он стоял рядом, освещенный яркими лучами солнца, но оставался темным. Черные блестящие волосы рассыпались по плечам и чем-то напоминали крылья. Глаза серые, как гранит. Высокие скулы, впалые щеки, прекрасно очерченные губы.
«Красавец…» — подумала Мэлори. Но разве он может быть красивым?
— По-твоему, я похож на демона? На воплощение ночного кошмара? — Насмешка лишь усиливала его очарование. — Это вовсе не так. Они говорили обо мне плохо, да?
— Ты Кейн. — В ней ожил страх, холодными пальцами стиснул горло. — Ты украл души у трех принцесс.
— Тебя это не должно тревожить, — голос тоже был чудесный — мелодичный, убаюкивающий. — Ты обычная женщина, смертная. Ты ничего не знаешь обо мне и о моем мире. Я не желаю тебе зла. Наоборот. — С грацией танцовщика он прошел по комнате. Ноги в мягких сапогах ступали неслышно. — Это все создала ты.
— Нет.
— Да. И ты это знаешь. — Он поднял холст и стал внимательно рассматривать русалку на утесе. — Ты помнишь, как писала эту картину. И другие тоже. Ты знаешь радость творчества. Искусство превращает людей в богов. — Кейн положил холст на место. — Или их делают богами женщины. В моем мире мы все художники и поэты, волшебники и воины. Хочешь сохранить эту власть, Мэлори?
Она смахнула слезы и снова посмотрела на свои работы.
— У тебя будет все, и даже больше. Мужчина, жизнь, о которой ты мечтала, семья. Я дам тебе их. Помнишь ребенка, которого ты держала на руках? Все это может стать реальностью, принадлежать тебе.
— И какая же цена?
— Совсем небольшая. — Кейн прикоснулся к ее мокрой щеке, и слеза, которую он смахнул, вспыхнула на кончике его пальца. — Тебе нужно остаться в этом сне. Засыпать и просыпаться в нем, гулять, говорить, любить. Все твои желания исполнятся. Совершенный мир — без боли, без смерти.
Она с трудом выдохнула.
— В этом сне нет ключей.
— Ты умная женщина. Зачем тебе ключи и полубогини, дочери земной женщины, которых ты не знаешь? Зачем рисковать своей жизнью и жизнью тех, кого ты любишь, ради глупых девчонок, которые не должны были появиться на свет? Неужели ты откажешься от мечты ради этих незнакомок?
— Мне не нужен сон. Мне нужна жизнь. Я не променяю ее на иллюзии.
Лицо Кейна побелело, а глаза почернели.
— Тогда потеряй все!
Она закричала, увидев протянувшиеся к ней руки, а затем еще раз, от пронзившего тело холода. Потом она почувствовала толчок и проснулась в собственной постели, жадно хватая ртом воздух.
Мэлори услышала громкий стук в дверь и крики. Охваченная ужасом, она вскочила с кровати и, спотыкаясь, бросилась в гостиную. За стеклянной дверью, ведущей во внутренний дворик, она увидела Флинна, собиравшегося разбить стекло стулом.
Мэлори отперла дверь и широко распахнула ее. Флинн отбросил стул.
— Кто здесь? — Он схватил Мэлори за плечи, приподнял и переставил в сторону. — Кто тебя обидел?
— Здесь никого нет…
— Ты кричала. Я слышал, как ты кричала! — Он сжал кулаки и решительно прошел в спальню.
— Мне приснился кошмар. Дурной сон. Я одна. Мне нужно сесть. — Она, еле передвигая ноги, дошла до дивана, оперлась на подлокотник и медленно опустилась на него.
Флинн видел, что у Мэлори дрожат колени. Она кричала так, словно ее рвали на части. Ужас, который он сам испытал прошлой ночью, не шел ни в какое сравнение с чувством, испытанным тогда, когда он стоял по ту сторону запертой стеклянной двери.
Флинн принес из кухни стакан воды.
— Выпей. Только медленно.
— Через минуту все пройдет. Я проснулась и услышала стук в дверь, крики… У меня все смешалось в голове.
— Ты дрожишь. — Оглянувшись, Флинн заметил мохнатое покрывало. Он обернул им плечи Мэлори и сел рядом с ней на диван.
— Что тебе приснилось?
Она покачала головой.
— Нет. Сейчас я не хочу об этом говорить и даже думать. Мне нужно побыть одной. Уходи.
— Сегодня я слышу эти слова уже во второй раз, но теперь тебя не послушаю. Сейчас позвоню Джордану и предупрежу, что останусь тут на ночь.
— Это моя квартира. Никто не может остаться тут без приглашения.
— Ошибаешься. Иди ложись в постель. Я приготовлю тебе суп или еще что-нибудь.
— Мне не нужен суп! И ты мне не нужен! Не хочу, чтобы надо мной тряслись.
— Чего же ты хочешь, черт возьми? — Он вскочил, дрожа от ярости и отчаяния. — То ты набрасываешься на меня, клянешься в любви и говоришь, что хочешь не расставаться со мной всю жизнь, то прогоняешь. Я до смерти устал от женщин, от их противоречивых сигналов, капризов и требований! Сейчас ты будешь делать то, что я скажу! Отправляйся в постель! А я приготовлю что-нибудь поесть.
Мэлори не отрывала от него взгляда. С ее губ готовы были сорваться резкие, обидные слова, но их смыло слезами.
— О боже! — Флинн закрыл лицо руками. — Молодец, Хеннесси! Принимай поздравления.
Он отошел к окну и молча смотрел во двор, пока Мэлори плакала за его спиной.
— Прости. Я не знаю, что с тобой делать. Не могу понять. Если хочешь, чтобы я ушел, пожалуйста. Позвоню Дане. Но одну я тебя не оставлю.
— Я тоже не знаю, что с собой делать… — Мэлори достала из ящика стола пачку салфеток. — Если я и подавала противоречивые сигналы, это не специально. — Она вытерла лицо, но слезы все текли и текли по щекам. — Я не капризная… Во всяком случае, никогда не была капризной. И, черт возьми, я не знаю, что от тебя требовать! Я уже не знаю, что требовать от себя самой… Я боюсь. Боюсь того, что происходит вокруг меня и внутри меня. Я боюсь, потому что не знаю, где заканчивается реальность и начинается сон. Я не уверена, что ты действительно стоишь там, у окна.
Флинн вернулся и снова сел рядом с Мэлори.
— Я здесь. — Он взял ее за руку и крепко сжал. — Настоящий.
— Флинн. — Она попыталась успокоиться, глядя на их сплетенные пальцы. — Всю жизнь я мечтала о конкретных вещах. Я хотела рисовать. Сколько себя помню, я хотела стать художницей. Хорошей художницей. Я училась, работала, но так и не смогла осуществить свою мечту. У меня нет таланта.
Мэлори закрыла глаза.
— Сознавать это так мучительно… Даже не могу тебе передать. — Она немного успокоилась, вздохнула и посмотрела на Флинна. — Максимум, на что я способна, — работать с произведениями искусства, окружить себя ими, найти выход своей страсти. — Она прижала руку к сердцу. — И у меня хорошо получалось.
— А ты не думаешь, что это очень достойное занятие — делать то, что у тебя хорошо получается, даже если это не мечта всей твоей жизни?
— Утешает, конечно. Но так тяжело отказываться от мечты. Ты должен знать.
— Да, знаю.
— А еще я мечтала о том, что буду любима и буду любить. Беззаветно. Ложась спать и просыпаясь утром, буду знать, что любимый рядом. Мечтала, чтобы он понимал меня, желал меня. И с тем и с другим мне до сих пор не везло. У меня были мужчины, и все вроде складывалось неплохо, но мое сердце оставалось холодным. Я не чувствовала того удара, ожога, который превращается в чудесное, растекающееся по всему телу тепло, когда знаешь, что именно этого ты ждала. Пока не встретила тебя. Молчи! — Она поднесла ладонь к губам Флинна. — Дай мне закончить.
Мэлори припала к стакану — нужно было остудить жжение в горле.
— Когда ты всю жизнь чего-то ждешь, а потом вдруг получаешь, это похоже на чудо. Все, что накопилось у тебя внутри, выплескивается наружу, начинает жить. Раньше тебе было хорошо. У тебя была цель, направление — все прекрасно. Но теперь появилось нечто большее. Ты не в силах выразить это словами, но чувствуешь, что, лишившись его, уже не сможешь заполнить образовавшуюся пустоту, и твоя жизнь изменится. Навсегда. Это пугает. Я боюсь, что происходящее внутри меня — обман. Что завтра я проснусь и выяснится, что все исчезло. Я снова успокоюсь и избавлюсь от этих чувств — тех, которых ждала всю жизнь.
Слезы высохли, и рука, поставившая стакан на стол, уже не дрожала.
— Я переживу, если ты меня не любишь. У меня ведь останется надежда. Но если исчезнет моя любовь к тебе, я не вынесу. Это будет… словно у меня что-то украли. Не знаю, смогу ли я вернуться к прежней жизни.
Флинн погладил Мэлори по волосам и притянул к себе. Голова девушки склонилась к нему на плечо.
— Меня никто не любил — так, как ты говоришь. Я не знаю, что с этим делать, Мэлори, но я тоже не хочу это терять.
— Я видела наше будущее, но это была иллюзия. Обычный день, но такой совершенный… Сверкающий на ладони бриллиант. Меня заставили увидеть и почувствовать. И захотеть.
Флинн слегка отстранился и повернул ее лицо к себе.
— Сон?
Мэлори кивнула.
— Отказываясь, я чувствовала такую боль, какую не испытывала никогда в жизни. Это высокая цена, Флинн.
— Можешь рассказать?
— Думаю, что должна. Я устала. Такое чувство, что меня выжали, как лимон. В общем, так. Я хотела просто прилечь и на время отключиться.
Мэлори рассказала, как проснулась с ощущением абсолютного счастья, как брела по дому, наполненному любовью, как нашла его на кухне, где он готовил ей завтрак.
— Это должно было тебя насторожить. Я готовил завтрак? Определенно, иллюзия.
— Ты жарил тосты. Я их так люблю! Мы обсуждали отпуск, и я вспоминала, где мы с тобой уже были, что делали. Воспоминания жили во мне. Потом проснулся ребенок.
— Ребенок? — Флинн побледнел. — У нас… там был… ребенок?
— Я пошла наверх и взяла его из кроватки.
— Его?
— Да, нашего сына. На стенах висели мои картины. Они были великолепны, и я помнила, как писала их. Я взяла малыша на руки, и меня захлестнула волна любви. Любовь буквально переполняла меня. А потом… потом я поняла, что не знаю, как его зовут. У ребенка не было имени. Я чувствовала его тельце, нежную теплую кожу, но не знала, как его зовут. Ты появился в дверях, и я видела сквозь тебя. И поняла, что это иллюзия. Все ненастоящее…
Мэлори не могла больше сидеть на месте. Она встала, подошла к окну и раздвинула шторы.
— Я почувствовала боль и через мгновение оказалась в мастерской. В собственной мастерской, в окружении своих работ. Я ощущала запах краски и скипидара. В руке у меня была кисть, и я знала, что мне делать. Знала все. Меня охватило такое же сильное чувство, как тогда, когда я держала на руках нашего ребенка. И такое же фальшивое. И он был там.
— Кто?
Мэлори судорожно вздохнула и повернулась.
— Его зовут Кейн. Похититель душ. Он говорил со мной. Предлагал мне все — жизнь, любовь, талант. Кейн сказал, что все станет реальностью, нужно только навсегда остаться во сне. Мы бы любили друг друга. У нас бы родился сын. Я стала бы художницей. Идеальная жизнь. Только надо жить во сне, и сон превратится в реальность.
— Он прикасался к тебе? — Флинн бросился к Мэлори, словно проверяя, не осталось ли на теле ран. — Причинил тебе боль?
— Либо этот мир, либо тот. — Она почти успокоилась. — Выбор за мною. Я хотела остаться, но не могла. Мне не нужен сон, Флинн, даже такой прекрасный. Какой смысл в иллюзиях? А может, это был способ похитить мою душу?
— Ты кричала. — Флинн в растерянности прижался лбом к ее лбу. — Ты кричала.
— Он пытался отнять у меня душу, но я услышала, как ты зовешь меня. Почему ты пришел?
— Ты расстроилась из-за меня. Я хотел тебя успокоить…
— Не расстроилась, а разозлилась, — поправила Мэлори и обняла Флинна. — И по-прежнему злюсь, но силы у меня уже заканчиваются. Я хочу, чтобы ты остался. Я боюсь заснуть, боюсь, что снова попаду туда и у меня не хватит мужества вернуться!
— Ты сильная. И я помогу тебе.
— Может быть, это тоже иллюзия… — Мэлори подставила ему губы для поцелуя. — Но ты мне нужен.
— Нет, это реальность. — Флинн взял ее за руки и поцеловал ладони, сначала одну, потом другую. — Сие единственное, в чем я уверен посреди этой проклятой неразберихи. Какие бы чувства я к тебе ни испытывал, Мэлори, они реальны.
— Если не можешь выразить их словами, докажи делом. — Она притянула Флинна к себе. — Прямо сейчас.
В поцелуе соединились все противоречивые чувства, желания и сомнения. Мэлори принимала их, принимала его, и Флинн решился. Нежность пронзила его сердце. Он подхватил Мэлори на руки.
— Я хочу оградить тебя от опасности. И мне наплевать, если это тебя раздражает! — Флинн отнес ее в спальню и опустил на кровать. — И я буду путаться у тебя под ногами, если потребуется.
— Мне не нужно, чтобы за мной присматривали. — Она погладила его по щеке. — Достаточно того, что ты просто будешь на меня смотреть.
— Мэлори, я смотрю на тебя с самой первой встречи, даже когда мы не вместе.
— Звучит странно, но все равно приятно. Ложись.
Они улеглись рядом, лицо к лицу.
— Теперь я чувствую себя в полной безопасности и не слишком раздражена.
— Возможно, ты немного недооцениваешь риск. — Флинн провел пальцем по холмику ее груди.
— Возможно. — Мэлори вздохнула, когда его губы скользнули к ее шее. — Это меня не пугает. Тут нужно более сильное средство.
Флинн перекатился на нее, придавив всем телом, и приник к ее губам.
— О! Совсем другое дело, — выдохнула Мэлори.
Она затрепетала, все больше возбуждая его. От кожи Мэлори исходили волны тепла. Он хотел полностью погрузиться в нее, впитывая ее губами и кончиками пальцев. Хотел раствориться в непреодолимом желании доставить ей наслаждение.
Они прочно связаны друг с другом. Наверное, эта связь существовала еще до их встречи. Неужели все его ошибки, все метания вели к этой минуте, этой женщине?
Неужели у него не было выбора?
Мэлори почувствовала сомнения Флинна.
— Не нужно! Не уходи! — взмолилась она. — Позволь мне тебя любить. Мне нужно тебя любить.
Ее руки обвивали его шею, губы соблазняли. Теперь она без колебаний обменяет гордость на силу.
Прикосновения рук и прикосновения губ… Стоны наполняли воздух, ставший густым и темным. Долгие, неспешные поцелуи становились все более страстными, прерываясь жадными вдохами.
Теперь Флинн присоединился с ней, захваченный первобытным ритмом, противиться которому не было сил. Молот сердца грозил разбить грудь, но и этого было мало.
Ему хотелось вобрать в себя ее вкус, ее запах, утонуть в океане этого желания. Она все время менялась — то мягкая и податливая, то натянутая, как струна. Услышав свое имя, вместе с дыханием слетевшее с губ Мэлори, он подумал, что сойдет с ума.
Она приподнялась над ним. Их пальцы переплелись, и Мэлори приняла его медленным и плавным движением, от которого спазмы наслаждения пробежали по телу Флинна.
— Мэлори…
Она покачала головой и наклонилась, касаясь губами его губ.
— Позволь мне любить тебя. Смотри, просто смотри.
Мэлори откинулась назад, провела ладонями по своему животу, по груди, запустила пальцы в волосы. Ее тело пришло в движение.
Волна жара накрыла Флинна — огненный взрыв, расплавляющий мышцы, обжигавший до самых костей. Она поднялась над ним, хрупкая и сильная, белая и золотая. Окружила его, завладела им. Швырнула навстречу безумию.
Страсть и наслаждение поглотили Мэлори. Она вела их обоих, все быстрее и яростнее, пока перед глазами не завертелись разноцветные круги.
«Живые…» Больше она ни о чем не могла думать. Они живые. Кровь вскипала в их жилах, толчками проходила через замиравшее сердце. Ее губы ощущали вкус его губ, она чувствовала, как его плоть пульсирует внутри ее.
Это была жизнь.
Мэлори цеплялась за нее, даже когда наслаждение достигло пика, стало почти невыносимым. Тело Флинна изогнулось, и она рухнула в сверкающую бездну.
Флинн неплохо справился с супом. Мэлори с удивлением наблюдала, как он помешивает варево в кастрюльке на плите в ее кухне. Он включил музыку и приглушил свет. Но вовсе не затем, чтобы создать интимную обстановку, — просто очень хотел, чтобы Мэлори расслабилась.
А еще он очень хотелось расспросить ее о подробностях сна, но в борьбе с любопытством победило желание не тревожить Мэлори.
— Хочешь, сбегаю за какой-нибудь кассетой? — предложил он. — Плюнем на все и немного побездельничаем.
— Нет! Не уходи. — Она прильнула к нему. — Не пытайся меня отвлечь, Флинн. Рано или поздно нам нужно будет поговорить.
— Но ведь не обязательно же сию минуту…
— Мне казалось, журналист должен раскапывать факты и тут же публиковать их.
— «Курьер» не собирается рассказывать историю о кельтских мифах, пока она не закончится, поэтому торопиться нам некуда.
— А если бы ты работал в «Нью-Йорк таймс»?
— Тогда другое дело. — Флинн погладил ее по голове и отпил вино из бокала. — Я был бы бесчувственным и циничным. Вытянул бы у тебя или кого-то другого все подробности. Если бы я работал в «Нью-Йорк таймс», то был бы нервным и напряженным. Возможно, имел бы проблемы с алкоголем. Моя семейная жизнь катилась бы ко второму разводу. Думаю, я пристрастился бы к виски без содовой и имел рыжую любовницу.
— Послушай, а если серьезно — как ты представлял свою жизнь в Нью-Йорке?
— Не знаю. Хочется думать, что у меня была бы интересная работа. Важная работа.
— Ты не считаешь свою работу здесь важной?
— В ней есть смысл.
— Еще какой! Не только информировать и развлекать, но и поддерживать традиции, давать многим людям средства к существованию — тем, кто у тебя служит, печатает газету, доставляет ее подписчикам. Что бы они и их семьи делали, если бы ты уехал?
— Я не единственный, кто способен руководить газетой.
— Но, возможно, единственный, кто должен это делать. Ты уехал бы в Нью-Йорк теперь, если бы мог?
Флинн задумался.
— Нет. Я сделал выбор. И большую часть времени доволен своим выбором. Собственно, практически всегда.
— Знаешь, у меня нет способностей к живописи. Мне этого никто не говорил и не принуждал бросать занятия. Просто у меня не получалось. Но когда ты что-то умеешь, а тебе запрещают — это другое дело.
— Ну, не совсем так.
— А как?
— Ты должна понять мою мать. Она всегда все планировала. Когда умер отец, это означало, что «план А» потерпел неудачу.
— Флинн…
— Я не говорю, что мама его не любила и не оплакивала. Любила. Мы все его любили. Он смешил ее. Всегда мог сделать так, чтобы она засмеялась. Целый год после его смерти я не слышал, чтобы мама смеялась.
— Флинн… — У Мэлори разрывалось сердце. — Прости.
— Она очень сильная. Элизабет Флинн Хеннесси-Стил не назовешь бесхарактерным человеком.
— Ты ее любишь. — Мэлори взъерошила ему волосы. — Я так и знала.
— Конечно, люблю, но ты никогда не услышишь от меня, что с ней было легко. В общем, когда мама немного пришла в себя, настало время «плана Б», и его существенной частью была передача газеты мне. Для меня решение матери не стало неожиданностью — это естественное развитие событий. Я всегда знал, что мне никуда не деться. Мне нравилось работать в «Курьере», причем быть не только журналистом, но и издателем.
— Но ты хотел заниматься этим в Нью-Йорке.
— Я считал, что перерос такое болото, как Плезант-Вэлли. Мне хотелось столько всего сказать, столько сделать! Получить Пулитцеровскую премию. Потом моя мать вышла за Джо. Джонатан Стил, отец Даны, отличный парень.
— Он может рассмешить твою мать?
— Да. Может. Из нас четверых получилась хорошая семья, но тогда я это вряд ли понимал. Думаю, с появлением Джо давление на меня несколько уменьшилось. Все считали, что они вдвоем будут руководить газетой еще пару десятков лет.
— Джо — репортер?
— Да, много лет работал в газете. Постоянно подтрунивал над собой, что женился на боссе. Они собрали отличную команду, и казалось, все идет как надо. После университета я рассчитывал года три поработать здесь, набраться опыта, а потом предложить свой бесценный талант Нью-Йорку. Я встретил Лили, и жизнь стала еще прекраснее.
— А что произошло потом? Я имею в виду вашу семью.
— Джо заболел. Оглядываясь назад, должен заметить, что мама с ума сходила при мысли, что может потерять еще одного любимого человека. Она не привыкла демонстрировать свои чувства. Сама сдержанность и спокойствие. Но я все видел. Трудно представить, что мама пережила. Им нужно было уехать. Чтобы у Джо появился шанс жить дальше, требовалось сменить климат и исключить стрессы. Словом, вышло так: либо я остаюсь, либо газета закрывается.
— Она надеялась, что ты останешься.
Флинн вспомнил, что говорил о надеждах.
— Да. Исполнил свой долг. Целый год я был в ярости, потом еще год испытывал раздражение. На третий год смирился. Затем, точно не знаю когда, ко мне пришло… скажем так, удовлетворение. Примерно в это же время я купил дом. Потом в доме появился Мо.
— Думаю, ты отклонился от плана, составленного матерью, и принялся осуществлять свой.
Флинн усмехнулся.
— Именно так.
