• Следствие ведет Ева Даллас, #50

15

 Ева изучила фамилии и данные, переданные подчиненными, прикинула вероятности и решила, что с двумя кандидатурами есть смысл разобраться.

 Но начала она с людей из списка возможных целей — на случай, если неизвестная переориентируется. Первой в этом списке была Мэвис.

 — Вы позвонили Мэвис Фристоун. Это Бенедикт Ментал.

 — Привет, Бен! — сказала Ева, глядя в ясные глаза персонального охранника Мэвис. — Это Даллас.

 — Привет, лейтенант. Мэвис репетирует.

 — Вестимо. — До ее слуха доносился голос Мэвис, мелодично посылавшей всех куда подальше.

 — Мы уже все знаем, — доложил Бен. — Леонардо и ребенок за кулисами. Их сторожит Громмет. Мы с них круглосуточно глаз не спускаем.

 — Рада слышать.

 — Если тебе надо с ней потолковать, она прервется.

 «Возьмемся за руки, споем все вместе. Танцуем и кричим, сдаваться не хотим! Не слышу!»

 — Это лозунги, чтобы завести публику, — объяснил Бен с улыбкой на суровой квадратной физиономии.

 — Я слышу. Скажи ей о моем звонке. Я перезвоню позже. Будь начеку, Бен!

 — Можешь во мне не сомневаться.

 «Не буду», — подумала она, делая новый вызов.

 Заглянув в отдел, чтобы вытащить Пибоди, она увидела, что Сантьяго торопливо натягивает пальто.

 — Один пойман, — сказал он, жестом торопя Кармайкл. — Сбросился с крыши высокого дома на Вустер-авеню.

 — Джампер?

 — Сейчас выясним. Шевели булками, Кармайкл! — Ева недовольно прищурилась, но Сантьяго не испугался. — Она сама просила так ей говорить.

 — Подтверждаю, — сказала Кармайкл. — Зато я не набрала ни фунта сверх нормы с самого Дня благодарения. Благодаря ему я намерена продержаться до конца года.

 — Только не мотивируй ее слишком громко, — посоветовала Ева Сантьяго и повернулась к Пибоди. — Как насчет булок?

 — Отлично! После Дня благодарения я набрала два фунта четыре унции, но это мой личный положительный рекорд. В прошлом году…

 — Не видать тебе мотивации, если ты скажешь еще хоть слово о своей заднице!

 Пибоди схватила свое пальто и заторопилась за Евой.

 — А о заднице Кармайкл?

 — Тоже нет!

 — Я хотела ее похвалить. — Пибоди вытянула из кармана километровый красный шарф в зеленую полоску и начала обматывать им шею, как удавом боа-констриктором. — Куда едем?

 — В «Арсениэл Инвестигейторс», мелкую частную детективную компанию на углу Тридцать четвертой стрит и Одиннадцатой авеню. Ищем бывшего детектива Джину Тортелли, одну из взяточниц, уволенных после чистки из-за капитана Рота. Она одна из двух оперативников в нашем списке.

 — Она тебе писала?

 — Точно не знаю. Ее мать — точно.

 — Мать?

 — Мать недовольна той ролью, которую я сыграла при разорении муравейника Рота.

 — Что поделать, если его надо было разорить? — Говоря, Пибоди закончила обматываться шарфом, сложила остатки, и боа-констриктор вяло повис.

 — С ее точки зрения, я — подлиза и изменница, последняя сволочь и безбожная сукина дочь, шакал, не ведающий привязанностей.

 — МАТЬ все это наговорила?

 — Разве то, что она рожала, запрещает ей браниться?

 — Нет, но мать все-таки.

 — Во второй раз эта мамаша разразилась письмом после того, как книга Надин попала в список бестселлеров. Там я — алчущая славы стерва с гноем в сердце, над которой вот-вот свершится справедливый суд. Каждый вечер она молится за то, чтобы мне досталось по заслугам, то есть чтобы я с воплями издохла в вечном адском пламени.

 — Ничего себе! Мастерица слова!

 — Любопытное чтение. Что, если дочь взялась материализовать материнские молитвы?

 — Неизвестная маниакально стремится тебе в друзья и напарницы, а вовсе не мечтает предать твое гнойное сердце адскому пламени!

 — Вдруг все эти слова о дружбе и партнерстве — пустая болтовня? Хитрая полицейская пустила нас по ложному следу! За дикой индюшкой, что называется.

 — За диким гусем. «Дикая индюшка» — сорт виски.

 — Кентуккийский бурбон, — подсказал полицейский в форме, едущий с ними в лифте. — Хорошая штука, только редкая. У меня в Лексингтоне родня. Мой дядя, бывало, после хорошей дозы «Дикой индюшки» кидался ловить диких гусей.

 Под гогот других полицейских рассказчик покинул кабину на своем этаже.

 — Гусь, индюшка — неважно, обе птицы странноватые. В посланиях я связана с двумя громкими убийствами, — продолжила Ева по пути в гараж. — Может, это расплата? Да, вероятность невелика, — перебила Ева Пибоди, попытавшуюся открыть рот. — Но письма матушки пышут безумной злобой. Дочь — проколовшаяся полицейская. Что, если и она сошла с ума на почве злобы?

 В гараже она зашагала к большому внедорожнику.

 — Закончим с ними — отправимся к бывшей полицейской Фармер. Не знаю, как она вообще сумела пройти проверку и получить жетон.

 Ева пристегнулась и, представив себя водителем танка, задним ходом покинула стояночное место.

 — Она одиночка. Неглупая — потому, наверное, и прошла проверку. Прошла двухмесячную подготовку и набрала высокие очки. Но в деле оказалась негодной. Если ей верить, то все, кто с ней сталкивался — мужчины, женщины, копы, подозреваемые, посторонние, — домогались ее сексуально. Пяти минут не проходило, чтобы она не подала очередную жалобу и не скулила, что никто ее не понимает, никто не желает с ней работать.

 — Как несправедливо! — Пибоди закатила глаза.

 — Несколько раз она письменно просила меня взять ее к себе помощницей. Учитывая ее опыт — восемь месяцев работы по розыску скрывающихся должников и подозреваемых, — она бы очень мне пригодилась.

 — Похоже, она наш человек. Не подходит только сексуальная часть.

 — Никак не подходит. Зато все остальное — еще как. В общем, злобная мамаша и эта перманентно подвергавшаяся домогательствам особа писали мне с действующих электронных адресов.

 — Их еще надо отследить.

 — Отслеживаем. Мэвис на репетиции. С ней Ментал и Громмет, Леонардо и Белла.

 — Тогда за них можно не волноваться. Мы играли с ними в «рулетку доставки».

 — Что это такое?

 На улице уже таял снег, но Пибоди по-прежнему мерзла.

 — Мэвис позвонила нам — мы как раз бездельничали. Мы согласились. Мы играли раз в два месяца — у них или у нас, благо мы живем в одном доме. Там была охрана, она попросила их остаться после выступления. Раскладываются буклеты служб доставки, ты закрываешь глаза и берешь один наугад. Приходится заказывать что-то из него, так делает каждый играющий. В итоге получается сумасшедшее разнообразие: тайская, китайская, итальянская, вегетарианская и всякая прочая кухня. Бену и Стиву тоже нравилось.

 — Трина, — вспомнила Ева.

 — Да, она тоже пару раз в этом участвовала.

 — Я про то, что связаться с ней придется тебе. Я пас. Пусть побережется, пока все это не кончится. Только ограничься текстовым сообщением, а то вы зацепитесь языками и начнете болтать о прическах. В таких случаях меня так и подмывает тебе наподдать.

 Пока Пибоди выполняла указание, Ева стала искать, где бы припарковаться вблизи приземистого тоскливого здания, где помещалась фирма «Арсениал Инвестигейторс». Махнув рукой — внедорожник так велик, что никуда не влезает, — она выбрала место на чудовищно дорогой частной парковке.

 — Тридцать два пятьдесят в час! — Она засунула билетик в карман. — Хозяина этой обдираловки надо привлечь за мелкое мошенничество. К концу дня оно вырастет до крупного.

 — Хотя бы ледяной дождь перестал!

 Это не обрадовало Еву, потому что тащиться два с половиной квартала пешком все равно неприятно.

 У дома разбили лагерь бездомные, выставившие напоказ свои разрешения. Один, такой лохматый блондин, что кажется, в его гриве запуталась молния, наигрывал что-то тоскливое на губной гармонике. Две проститутки в микроюбчонках и сетчатых чулках, судя по виду, только-только достигшие возраста легального промысла, тряслись от холода у подъезда. На углу дымилась тележка с хот-догами. Привалившийся к ней продавец от безделья лакомился своим товаром.

 Ева ступила на узкую лестницу под указующим перстом с надписью:

 «Арсениэл Инвестигейторс»

 3-й этаж

 На первом этаже разместились ломбард и салон гадалки мадам Курракус, офисы на втором ждали арендатора.

 Забравшись на третий этаж, Ева и Пибоди позвонили в звонок сбоку от железной двери. Услышав зуммер, Ева толкнула дверь.

 В приемной длинный стол с устаревшим центром связи, за которым орудовала неприветливая брюнетка. Здесь же находились два оранжевых пластмассовых кресла и торговый автомат, принимавший монеты и купюры.

 Брюнетка, прервав работу, недовольно спросила гнусавым голосом, которым впору предупреждать корабли о рифах в ненастную погоду:

 — Вам назначено?

 — Теперь назначено, — сказала Ева, показывая жетон.

 Брюнетка заерзала и запустила руку под стол. «Кнопка предупреждения о приходе копов», — догадалась Ева.

 — Мистер Арсениэл отсутствует, он на расследовании. Можете оставить вашу контактную информацию.

 — Мистер Арсениэл у себя в кабинете, закинул ноги на стол и чешет задницу. Неважно, мы пришли к Джине Тортелли.

 — По какому делу? — прогнусавила брюнетка.

 — Вас это не касается.

 — Нельзя ли повежливее?

 — Такая уж у меня работа. Раз мистера Арсениэла так пугают визиты копов, значит, у него есть на то причины. Я могу выяснить эти причины и превратить его жизнь в ад. Чтобы этого не произошло, вызовите Джину Тортелли.

 — Минуточку. Ну, вы даете! — Она нажала кнопку бесшумной связи и взяла коммуникатор.

 — Джина, тут две с жетонами хотят тебя видеть, а зачем, не говорят. Конечно. — Она разъединилась. — Сейчас явится. Можете пока присесть.

 Ева покосилась на пластмассовые кресла, представила, чьи зады их грели, и отрицательно покачала головой.

 Появилась Тортелли, настроенная на конфликт. Судя по данным, в ней было пять футов восемь дюймов, зашнурованные сапоги на каблуках добавляли еще пару дюймов. Светлые волосы заплетены в короткие дреды. Ева вспомнила, как Хастингс определил цвет кожи напавшей на него женщины: кофе с молоком, молока побольше.

 Подходит!

 Ее темные глаза сузились, потом, узнав Еву, она изобразила безразличие.

 — Шарите по трущобам, лейтенант? — Евино звание она произнесла с подчеркнутым презрением.

 — Работаю. Хотите говорить прямо здесь?

 Тортелли уперлась одной рукой себе в бок, другой сделала нетерпеливый жест.

 — Если вам есть что сказать — выкладывайте.

 — Есть два трупа и одно нападение вчера вечером. Вы подходите под словесный портрет.

 Тортелли засопела, но быстро взяла себя в руки.

 — Ерунда. Я видела рисунок, который вы распространили. На него похожа половина жителей Нью-Йорка.

 — Вы прослужили достаточно долго, чтобы знать, что мы даем прессе не все. Расскажите, где вы были двадцать седьмого декабря между семнадцатью и девятнадцатью часами.

 — Я ничего вам не скажу без адвоката.

 — Хорошо, свяжитесь с адвокатом, пусть едет к нам в Управление.

 — Я никуда не должна с вами ехать.

 — Хотите так — давайте. Мы побеседуем с вашей матерью.

 — Идите на хрен! — крикнула Тортелли, стоило Еве шагнуть к двери. — Не смейте приближаться к моей матери.

 — Еще как приближусь. Захочу — сядет в каталажку. Я могу обвинить ее в угрозах в адрес сотрудника полиции, киберхулиганстве и подвергнуть предварительному заключению по подозрению в вынашивании планов убийства.

 — Что вы несете?

 Ева молча достала свой коммуникатор и предъявила первое письмо от матери Тортелли.

 От чтения воинственность Тортелли сняло как рукой.

 — Ради бога, — она стала крутить цепочку с серебряным крестиком у себя на шее. — Ну, излил человек злость! С тех пор прошло уже почти два года!

 — Есть еще, это только первое. Решайте, с кем мне говорить: с вами или с ней. Выбирайте.

 — Мне кого-нибудь привести, Джина?

 Тортелли покосилась на секретаря, как будто только сейчас вспомнила о ее присутствии.

 — Нет-нет, все в порядке. Идемте, — позвала она Еву.

 Ее кабинетик оказался еще меньше Евиного, со щелью вместо окна. На столе громоздилась такая же древность, как в приемной, зато здесь оказалось на зависть чисто и аккуратно.

 — Поймите, у моей матери вспыльчивый характер. Я у нее единственная дочь. Я поговорю с ней об этом и скажу перестать. Сами знаете, у вас там дня не проходит, чтобы кто-нибудь не получил в свой адрес кучу дерьма.

 — Отвечайте на мой вопрос.

 — Через пару дней после Рождества? — Она повернулась к компьютеру и нашла календарь. — Я следила за одной женщиной. Муж говорит, что она его обманывает, и не ошибается. Я ходила за ней с двух часов двадцати минут дня до половины восьмого вечера, когда она сказала, что уходит, а я за ней проследила. Все это здесь, в моем рабочем дневнике.

 — Это ВАШ дневник, Тортелли.

 — Ну и что, что мой? Можете проверить мой коммуникатор, на нем теги от клиента. Объект вручил и получил рождественские подарки, потом отправился в отель «Лебедь» на Парк-авеню. Вошел в лифт. Мне повезло: там стеклянные кабины. Вышел на четырнадцатом этаже. Я поднялась туда и проверила, в каком номере в такую рань горит лампочка «занято». Нашла в тысяча четыреста восьмом. Все это есть в дневнике.

 — Вас кто-нибудь видел? Вы с кем-нибудь говорили?

 — Задача как раз в том, чтобы меня никто не увидел и не запомнил. Я два часа проторчала в лобби, наблюдая за лифтом. Она вышла не одна. Они трогательно простились и разошлись. Я не отставала от нее, пока она не скрылась за своей дверью. Прошлой ночью я тоже занималась ею: писала отчет, потому что опознала того, с кем она встречается. Это муж ее сестры.

 — Блестяще!

 — Но это не все! — Тортелли вскинула руку. — У меня есть чек из лобби-бара. Я брала две содовые. На чеке есть дата. У меня есть фотографии, на них отметки о времени. Я могу доказать, что я была там, где говорю. Отцепитесь от моей матери.

 — А двадцать девятого декабря, между пятью и шестью утра?

 — Дома, в постели, одна. Одна, потому что парень, с которым я прожила три года, ушел после того, как меня разжаловали. Моя жизнь была спущена в канализацию. Довольны? У меня такая дрянная работа, потому что на мне клеймо. Но я не застряну в канализации. Вот отдышусь — и открою собственное агентство. Отцепись от моей матери, черт побери! Что, получила свое? Я была полицейской в четвертом поколении. Через несколько лет я дослужилась бы до лейтенанта. А где я теперь? В дерьме!

 — Раз ты в четвертом поколении, надо было иметь голову на плечах.

 — Тебе легко говорить, ты замужем за деньгами.

 Ева так врезала обоими кулаками по столу, что чуть его не проломила.

 — Я десять лет прослужила, прежде чем с ним познакомилась! Думаешь, это из-за денег? Думаешь, для любого полицейского жетон — способ нажиться? Ты опозорила полицию!

 — Ты не знаешь, что это такое. Ты вообще ничего не знаешь. Все это делали — понемножку, там и сям, у всех на виду. Куда это приведет? Представь, я каждый день рисковала жизнью. Думаешь, это легко? Думаешь, хотя бы день проходил без того, чтобы я не спросила себя, зачем я все это терплю? Я знала Таджа, знала!

 Помянув погибшего копа, честного служаку, Тортелли задохнулась.

 — Я совершенно не виновата в том, что с ним случилось. Ни капельки! Брала понемножку, и точка. Недаром меня просто разжаловали. Когда все выплыло наружу, я была честной со Службой внутренней безопасности, поэтому отделалась разжалованием. Но я не могла с этим жить, вот почему я сейчас в заднице.

 У нее на глазах выступили слезы. Ева видела, как она разрывается между гневом и желанием разрыдаться.

 — Думаешь, я виню во всем этом тебя? Ну, да, случается и так — в хорошие дни. А в плохие я видеть себя в зеркале не могу. Я никого не убивала. Не смей меня в это втягивать, не смей снова втравливать в это мою семью!

 — Покажи чек из лобби-бара.

 Тортелли схватила со стола папку и сунула Еве чек.

 — Годится. — Ева отдала ей чек. — Подозрение снято.

 — Всего-то пять-шесть тысяч долларов за пару лет, — сказала Тортелли вслед уходящим Еве и Пибоди. — Не больше шести «штук».

 Ева оглянулась.

 — Твой жетон стоил дороже. — Чтобы больше ничего не говорить, она ускорила шаг.

 — Мне ее жалко.

 Ева остановилась на лестнице, хотя холод побуждал, наоборот, перейти на бег, и обожгла Пибоди негодующим взглядом.

 — Только не сталкивай меня с лестницы! Ты все правильно говорила. Все! Могла бы сказать больше, злее, и все равно осталась бы права. Я жалею ее потому, что она это знает и вынуждена с этим жить.

 — Побереги свою жалость.

 — Пойми, она была достойна жетона детектива, она бы далеко пошла. А она засунула все коту под хвост ради нескольких тысяч долларов.

 — Увеличь сумму минимум вдвое. Она продолжает врать, чтобы оправдаться.

 На улице Ева засунула руки поглубже в карманы, чтобы не засветить кому-нибудь промеж глаз. Ее напарница побоев не заслужила.

 — Дело не в деньгах. Деньги никогда не стоят на первом месте. Дело в уверенности, что так и надо. На трупе находят деньги — как быть? Или коммуникатор, притом что пульс владельца уже не прощупывается. Зачем он ему? Забираем! Была мощная облава на нелегалов, я тоже в ней участвовала. Под шумок возникал соблазн кое-что урвать и потом загнать. А что, ты надрываешься, рискуешь своей задницей — разве ты не заслужила вознаграждение? Но стоит хоть разок дать слабину, прикарманить что-то с места преступления, залезть убитому в карман — и с тобой покончено. Оттого, что рядом с тобой такие же грязные копы, как ты, ты не станешь чище.

 — Ей уже не осуществить свою мечту. Она обменяла ее на деньги. Неважно, сколько их — десятка или десять тысяч. — Пибоди огорченно втянула голову в плечи. — И она это понимает.

 Теперь бездомный с губной гармошкой наигрывал бодрую мелодию. Еву удивило, как можно пребывать в приподнятом настроении в такую мерзкую погоду. Она шагнула к бедолаге, запустила руку в карман, где у нее хранилась мелочь на чаевые, не нашарила ничего, кроме 50-долларовоцй купюры, и присела рядом с ним, чтобы он увидел ее жетон, ее глаза.

 — Купи себе поесть. Если потащишься в винный за углом, я тебе задницу надеру, понял? Нет! — Она остановила Пибоди, тоже полезшую в карман. — Хватит с него. Лучше отдай мне долг. Не забыла? Ты понял? — повторила она, снова обращаясь к бездомному.

 — Спасибо за щедрость. — Он спрятал деньги под одежду.

 — Купи еды! — приказала она.

 Злясь на себя — с тем же успехом можно было просто сжечь 50 долларов, — она поспешила на стоянку-обдираловку.

 — Теперь до получки я на мели, — пробормотала она и расплатилась за стоянку карточкой, чтобы приложить чек к отчету о расходах.

 — Пора на обед. Только чтоб недорого.

 Остановившись под одним из светофоров, Ева усмехнулась и ткнулась головой в руль.

 — А ты была права насчет Тортелли. Коп в четвертом поколении шпионит за женщиной, сожительствующей с мужем сестры! Не иначе, вся эта семейка тонет в грязи. Она думает, что сама бросила тень на семейную традицию. Кому об этом знать, как не ей!

 — Ты тоже правильно сказала, что ее жетон стоил дороже.

 Сигнал светофора поменялся, и Ева поехала дальше.

 — Не помню, чтобы мне когда-нибудь хотелось стать еще кем-нибудь — только копом. Когда я очнулась в больнице в Далласе, все было в тумане, я ничего не могла вспомнить. Можно и иначе сказать: все так остро вспоминалось, что больше всего хотелось забыться. Вокруг были копы. Я их боялась: он внушил мне, что они запрут меня в темной дыре с пауками. Но они были внимательны ко мне, как никто. Врачи и сестры тоже обо мне заботились, но я почему-то не считала, что они в силах все исправить, — в отличие от копов. Один из них принес мне плюшевого мишку. Я и забыла! Как я могла такое забыть?

 Она покачала головой, выполняя поворот.

 — Не помню, чтобы мне хотелось стать кем-нибудь еще — только копом, — повторила она. — Вот и Тортелли, думаю, мечтала стать копом. С той разницей, наверное, что она воображала это своим правом, считала, что вправе носить жетон. Поэтому не ценила его, пока не потеряла.

 

 Не побоявшись нового поиска уличной стоянки и новой невероятно дорогой парковки, они поехали к Хильде Фармер, раньше служившей в 12-м участке. Она обитала на первом этаже дома в нескольких кварталах от офиса поручителя, где работала.

 Ева нажала на кнопку звонка и увидела мигание камеры — недешевого прибора охраны. За дверью ойкнули, и Ева, откинув полу пальто, на всякий случай положила руку на рукоятку револьвера.

 Сначала долго щелкали замки, потом дверь отворилась.

 — Даллас! — воскликнула высокая стройная брюнетка. — Наконец-то! Привет, Пибоди, как поживаете? Заходите!

 — Хильда Фармер? — Ева оглядела чистенькую комнатушку, превращенную в офис. Здесь не было громоздкого оборудования, только два компьютера и три экрана на стене. На одном экране красовалась фотография и данные некого Карлоса Монтойи, сурового мужчины с густыми усами и сердитым взглядом.

 — Пытаюсь его сцапать, — начала объяснять Фармер, указав на экран. — На нем сломанный позвоночник. Нападение с намерением убить. Избил бейсбольной битой одного беднягу, который не смог полностью вернуть долг. По мне, такого нельзя было отпускать под залог, с другой стороны, я на таких кормлюсь. Садитесь, я сварю кофе. У меня есть ваш любимый сорт для особых случаев.

 — Это лишнее.

 — Как скажете. Это же с ума сойти: Баствик, Ледо, а потом нападение на фотографа! Болваны-журналисты пытаются связать все это с вами. Я буду рада помочь.

 Она указала на стул и сама села на другой.

 — Я мало что раскопала, просто два дня занималась другим делом. Вы все про меня знаете. Вы получали мои письма и в курсе готовности с вами работать.

 — Вы больше не полицейская.

 — Я восхищена тем, как вы обе боретесь с вопиющими проявлениями сексуальных домогательств в Управлении. Мне тоже досталось. Даже мой лейтенант приставал и делал непристойные предложения. «Пойди надавай кое-кому по яйцам» — разве можно приказать такое полицейскому-женщине? От намеков было некуда деваться. А ведь он был еще не худший.

 — Подумать только! — пробормотала Ева.

 — Вы знаете, как это бывает. Мне нравится моя работа. Если беглый попробует что-нибудь в этом роде, то сразу получит между ног. На полицейской службе себе такого не позволишь. Но я без всяких колебаний пошла бы служить к вам, Даллас. С тех пор как вы взяли к себе Пибоди напарницей, у вас нет помощника.

 — Я дам вам мое резюме, — продолжила она, не давая Еве рта открыть. — Поговорите с Чарли. Чарли Кент — поручитель, мой босс. Он ничего, но я работаю дома, чтобы ему в голову не взбрело ничего лишнего.

 — Потому что всех остальных приходится опасаться.

 Фармер закатила глаза.

 — Не знаю, что происходит с людьми! Но вернемся к главному, к нам с вами. Я хотела бы работать как штатская помощница, хотя можно попробовать вернуть меня на службу. Это неважно, главное, чтобы мы работали вместе. Только я была бы вам признательна, если бы вы не смотрели на мою грудь. Лицо выше. — И Фармер с улыбкой похлопала себя по щекам.

 Ева, смотревшая ей в лицо, и только туда, слегка приподняла брови.

 — Хорошо, значит, вы следите за моим теперешним расследованием.

 — Как всегда. Из-за вас я поступила в полицию. Я просила место в Управлении, у вас, но мне отказали. В Управлении полно завистников, но я не роптала. Долг есть долг, сказала я себе. Но от домогательств не было отбоя. Думаю, это делалось намеренно, чтобы заставить меня уйти, прежде чем я переведусь к вам. Если вы хотите обсудить расследование, то кофе не помешает. Сейчас я возьму свои записи.

 — Можно и без кофе, — ответила Ева. — Что касается расследования, то у меня есть пара вопросов, и можно будет закругляться.

 — Я в вашем распоряжении — профессионально. — Фармер погрозила Еве пальцем.

 — Раз вы в курсе расследования, мне бы хотелось узнать, где вы находились во время совершения обоих убийств и при нападении на Хастингса.

 — Даллас, — Фармер тяжело вздохнула. — Позвольте вам объяснить. Моя личная жизнь — это ЛИЧНАЯ жизнь. Как бы тесно мы ни сотрудничали, в каких близких отношениях ни были бы, я не позволю пересечь рубеж ЛИЧНОГО. Понимаю, вы с Пибоди нарушаете эти правила. Я не одобряю свободные сексуальные отношения между детективом и ее непосредственной начальницей, но готова закрыть на это глаза.

 — Что?! — вздрогнула Пибоди.

 — Не беспокойтесь, я не стану узурпировать вашу… динамику, выражаясь учтиво. Мне это неинтересно. Никаких тройственных союзов.

 — А я-то надеялась! Даже всяких штук накупила.

 — Пибоди! — Голос Евы остался бесстрастным, хотя она из последних сил сдерживала смех. — Отложим в сторону любой секс.

 — Совершенно с вами согласна! Итак…

 — Итак, мне нужно знать, где вы находились в указанные отрезки времени. Это непосредственно связано с расследованием. Я не испытываю к вам никакого личного интереса. Если вам надо свериться с календарем, мы подождем.

 — Вы намекаете, что я нахожусь под подозрением?

 — Я намекаю, что вам следует рассказать, где вы были, чтобы мы перестали тратить время друг друга.

 — Что ж, у меня все вот здесь. — Фармер похлопала себя по макушке. — Вечером двадцать седьмого я находилась в Майами, где выследила и задержала Джанет Бивер. В Нью-Йорк я вернулась вместе с ней на шаттле в восемь пятнадцать. В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое я подбиралась к Монтойе — увы, безрезультатно. Я ночевала в Пенсильвании, в мотеле «Мотор Корт-Лодж», у выезда номер 112 на трассу 68. Расходы я оплатила кредитной карточкой, как и завтрак в кафе в шесть утра двадцать девятого. Что касается последнего эпизода, то я находилась здесь, за работой, и заодно заказала пиццу — нестандартного размера, пеперони с грибами. Доставка в семь тридцать. Посыльной было лет восемнадцать, рост пять футов четыре дюйма, средней упитанности, волосы розовые, глаза зеленые. Пиццерия «Мамма миа», угол Тридцать третьей стрит и Седьмой авеню.

 — Мы проверим. Это все. — Ева встала.

 — Вижу, что я напрасно вами восхищалась и надеялась на вас.

 — Верно. Вам нужна помощь, Фармер. Пора понять, что вы вовсе не неотразимая сексуальная приманка. А еще, — что-то заставило ее приобнять остолбеневшую Пибоди, — у моей напарницы лучше сиськи.

 — Я буду жаловаться! — крикнула Фармер.

 — Обязательно!

 Ева уходила довольная: в кои-то веки удалось повеселиться, а не впасть в депрессию.

 — Для очистки совести свяжемся с Чарли. Конечно, она не та, кто нам нужен.

 — Она нужна всем.

 — Человек придумал себе постоянную муку. — Ева решила пройтись, чтобы от холода прочистились мозги. — Она неглупа и хорошая компьютерщица, но слишком озабочена сексом. В «наших» убийствах ноль сексуальной составляющей, так что придется с ней проститься.

 Ева остановилась у киоска на тротуаре.

 — Кажется, на перекус я еще наскребу.

 — Ты хочешь меня отвлечь. Твоя цель — пожирать глазами мою грудь.

 — Как всегда, Пибоди. Как всегда.